Арчибалд Кронин

Замок Броуди

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Весна 1879 года была удивительно ранняя и теплая. По полям нижней
Шотландии ровной пеленой стлалась зелень ранних хлебов, "свечки" на
каштанах распустились уже в апреле, а кусты боярышника, живой изгородью
окаймлявшие белые ленты проселочных дорог, зацвели на целый месяц раньше
обычного. В деревнях фермеры сдержанно радовались, ребятишки босиком
мчались за поливальными машинами. В городах, расположенных по берегу
широкой реки, лязг железа на верфях теперь не казался уже таким навязчивым
и в мягком весеннем воздухе, поднимаясь к холмам, сливался с жужжанием
первой пчелы и тонул в ликующем блеянии ягнят. В конторах клерки, сняв
пиджаки и в изнеможении развалясь на стульях, кляли жаркую погоду,
возмущались политикой лорда Биконсфильда, известием о войне с зулусами и
дороговизной пива.

Над всем устьем реки Клайд, от Глазго до Портдорена, над Овертоном,
Дэрроком, Эрдфилленом - городами, расположенными между Уинтонскими и
Доренскими холмами и образующими как бы три вершины треугольника
плодородной земли на правом берегу, лимана, - и над старинным городком
Ливенфордом, лежащим в основании этого треугольника, в том самом месте,
где Ливен впадает в Клайд, - над всем ослепительно сияло солнце, и,
пригретые его чудесным благодатным теплом, люди трудились, бездельничали,
болтали, ворчали, молились, любили - жили.

В одно майское утро над Ливенфордом, в истомленной зноем вышине, лениво
висели редкие клочки облаков. Но к концу дня эти тонкие, как паутина,
облака медленно зашевелились. Поднялся теплый ветерок и погнал их по небу,
а когда они скрылись из виду, ветерок налетел на город. Первое, что он
встретил на пути, была высокая историческая скала, которая стояла, словно
маяк, на месте слияния реки Клайд с ее притоком Ливеном и четко рисовалась
на опаловом небе, напоминая неподвижную тушу громадного слона. Теплый
ветер обогнул скалу, быстро пронесся по жарким улицам убогого предместья.
Нового города, а затем между высоких стапелей, подъемных кранов и каркасов
недостроенных судов на расположенных вдоль морского рукава верфях Лэтта и
Кь, где кипела работа; после этого он прогулялся по Черч-стрит - медленно,
как и подобает прогуливаться по главной улице, где находятся городская
ратуша, городская школа и приходская церковь, и, наконец, миновав эту
чинную улицу, весело закружился в гостеприимно открытом пространстве
главной площади. Потом как-то нерешительно, словно в раздумье, направился
между рядами лавок Хай-стрит и достиг Ноксхилла, высоко расположенного
квартала жилых домов. Здесь ему скоро надоело гулять по террасам из
выветрившегося красного песчаника да шелестеть в плюще на стенах старых
каменных домов, и, стремясь поскорее выбраться в поля, ветерок снова
пронесся через город между чопорных вилл аристократического квартала
Уэл-холл, овеяв мимоходом круглые цветнички пурпуровой герани, украшавшие
палисадник перед каждым домом. Затем, беспечно пробежав по широкому,
красивому проспекту, который от аристократического квартала вел за город,
ветерок внезапно похолодел, налетев на последний дом в конце этой улицы.

Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких
размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из
серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной
архитектурой.

Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной
обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на
каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так
что все здание опиралось на него, как животное - на глубоко врытые в землю
лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей,
половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина
заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до
соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома.

Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них
рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную канелюрами
верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого
гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно
чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных
звеньев, кандалами сковывавшую все здание.

У того угла, где сходились боковая и передняя стены дома, поднималась
невысокая круглая башня, также опоясанная зубчатой лентой парапета,
украшенная посредине глубокой ромбовидной нишей и увенчанная башенкой, на
которой торчал тонкий камышовый флагшток. Тяжеловесные пропорции ее
верхней части делали башню приземистой и уродливой, придавая ей сходство с
широким нахмуренным лбом, обезображенным глубоким шрамом, а из-под этого
лба угрюмо и загадочно глядели два глубоко посаженных глаза - прорезанные
в башне узкие оконца. Как раз под башней был вход - невзрачная узкая
дверь, весьма негостеприимная на вид, похожая на враждебно сжатый тонкий
рот; боковые створки двери круто сходились вверху в стрельчатую арку,
окружавшую окно из темного стекла и заканчивавшуюся острием. Окна дома,
как и дверь, были узки, баз всяких украшений, казались просто пробитыми в
стене отверстиями, которые неохотно пропускали свет, но скрывали от
посторонних глаз внутренность жилища.

Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий
вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми, кто его строил.
Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия
какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической
башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло
таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь
самодовольную претензию на показное великолепие. Его зубчатые стены
производили впечатление холодно-напыщенное, но не забавное, и он, при всей
своей нелепости, вовсе не казался смешным. В его грандиозной архитектуре
было что-то такое, от чего замирал смех, - что-то глубоко скрытое,
извращенное, ощущаемое всеми, кто пристально всматривался в дом, как
уродство, как воплощенное в камне нарушение гармонии.

Жители Ливенфорда никогда не смеялись над этим домом, - по крайней мере
не смеялись открыто. Такова была неуловимая атмосфера могущества,
окружавшая его, что никто не решился бы и улыбнуться.

Перед домом не было даже палисадника; вместо него - усыпанный гравием,
голый, палимый солнцем, но безукоризненно чистый двор, посреди которого
стояла в качестве единственного украшения маленькая медная пушка; пушка
эта некогда находилась на борту фрегата, участвовала в последнем залпе с
него, а теперь, провалявшись много лет на портовом складе, важно
красовалась, начищенная до блеска, между двумя симметричными кучками ядер,
придавая последний штрих нелепости этому своеобразному жилищу.

За домом находился поросший травой квадратный клочок земли с четырьмя
железными столбиками по углам, окруженный высокой каменной стеной, под
которой росло несколько кустов смородины - единственная растительность в
этом жалком подобии сада, если не считать заглядывавшего в окно кухни
унылого куста сирени, который никогда не цвел.

Через это окно, хоть его и заслонял сиреневый куст, можно было
разглядеть кое-что внутри. Видна была просторная комната, обставленная
комфортабельно, но безвкусно. Здесь стояли диван и стулья с сиденьями из
конского волоса, большой стол, пузатый низенький комод у одной стены и
большой красного дерева буфет - у другой. Пол был покрыт линолеумом, стены
оклеены желтыми обоями, а камин украшали тяжелые мраморные часы, своим
важным видом как бы подчеркивавшие, что здесь - не просто кухня, место для
стряпни (стряпали главным образом в посудной, за кухней), а скорее
столовая, общая комната, где обитатели дома ели, проводили свой досуг и
обсуждали все семейные дела.

Стрелки на украшавших камин часах показывали двадцать минут шестого, и
старая бабушка Броуди уже восседала на своем стуле в углу у огня,
поджаривая гренки к вечернему чаю. Это была ширококостная, угловатая
старуха, сморщенная, но не дряхлая, несмотря на свои семьдесят два года,
высохшая, похожая на сучковатый ствол старого дерева, лишенного соков, но
еще крепкого и выносливого, закаленного временем и непогодами. Особенно
подчеркивали это сходство узловатые руки с утолщенными подагрой суставами.
Лицо ее, цветом напоминавшее увядшие листья, было все изрыто морщинами;
черты лица - крупные, резкие, мужские, волосы, еще черные, аккуратно
разделены посредине прямым пробором, обнажавшим белую линию черепа, и
тугим узлом закручены на затылке. Жесткие редкие волоски, подобно сорным
травам, пробивались на подбородке и верхней губе. На бабушке Броуди была
черная кофта и длинная, волочившаяся за ней по земле юбка такого же цвета,
маленькая черная наколка и башмаки с резинками, которые, несмотря на то,
что были очень велики, не скрывали подагрических утолщений на суставах
пальцев и плоской стопы.

Согнувшись над огнем (при этом от ее усилий наколка съехала немного
набок) и держа вилку обеими трясущимися руками, она с бесконечными
предосторожностями поджарила два толстых ломтя булки, с любовной
старательностью подрумянив их сверху так, чтобы внутри они оставались
мягкими, и, когда все было проделано к ее полному удовлетворению, положила
их на том конце блюда, куда она сможет сразу дотянуться и быстро взять их
себе, как только семья сядет за стол. Остальные ломтики она поджарила
кое-как, не проявляя к ним никакого интереса. Делая это, она недовольно
размышляла о чем-то, то втягивая, то надувая щеки и лязгая при этом
фальшивыми зубами, что у нее всегда служило признаком недовольства. "Это
просто безобразие, - говорила она себе, - Мэри опять забыла купить сыр!
Девчонка становится все невнимательней, и на нее, как на какую-нибудь