местная новостишка, которую мне случайно удалось пронюхать.
прекратить это раздражающее состояние неизвестности.
Грирсон первый всегда вмешивается во всякое дело и последний от него
отстраняется.
все возраставшим самодовольством.
уполномоченный Манджо уезжает, так как он здесь все прочно наладил...
Говорят, у них торговля идет необыкновенно бойко. - Он кротко улыбнулся
Броуди и продолжал:
выгодное и почетное - одному ливенфордцу. Да, они предложили, а он принял
предложение.
отделением "Манджо и Кь".
Перри, - возвестил Грирсон и торжествующе помахал рукой Броуди.
мелькнула мысль о значении этой новости для Броуди, и наступило молчание.
Все глаза обратились на него. А он сидел совершенно неподвижно,
ошеломленный этим известием, и каждый мускул его большого тела был
напряжен, зубы сжимали ствол трубки все крепче и крепче, как медленно
смыкающиеся тиски. Значит, Перри от него уходит, Перри, на которого он в
последнее время всецело полагался, поняв, наконец, что сам он уже
разучился торговать, и считая к тому же, что он выше этого и, хоть бы и
пожелал, не способен унизиться до таких лакейских обязанностей. Громкий
треск разрезал настороженную тишину: это Броуди, в приливе внезапной
острой горечи, стиснул зубы с такой злобной силой, что прокусил ствол
трубки. Как загипнотизированный, смотрел он долгую секунду на расколотую
трубку в своей руке, потом выплюнул на пол отломанный конец, снова тупо
поглядел на разбитую пенковую трубку и пробормотал про себя, не сознавая,
что все его слушают:
- точно на сцене, и все взгляды устремлены на него. Надо было показать им
всем, как он перенесет этот новый тяжкий удар. Нет, еще лучше - показать,
что эта новость его вовсе не огорчает. Он потянулся за своим стаканом,
поднес его ко рту рукой, твердой, как скала, уверенно встретил взгляд
Грирсона, немедленно увильнувший от его немигающего взгляда. Он отдал бы в
эту минуту свою правую руку за то, чтобы суметь сказать что-нибудь едкое и
уничтожающее, от чего Грирсон сразу бы съежился, но, несмотря на отчаянные
усилия, его недостаточно гибкий ум, его неподатливый медлительный мозг
ничего не мог придумать, и он сказал только, пытаясь сохранить привычную
презрительную мину:
озабоченно сказал Пакстон.
мистер Броуди, - вмешался заискивающим тоном один из игроков в шашки. -
Перри-то знаком с половиной ваших постоянных покупателей!
Дьявольски ловкий народ, надо прямо сказать, - заметил еще кто-то.
- задумчиво процедил Грирсон. - Это производит такое впечатление, будто
человек спасается, как крыса с тонущего корабля.
еще никто здесь, в стенах клуба, не наносил Броуди такой прямой обиды. Все
думали, что он сейчас вскочит и кинется на Грирсона, растерзает его
жалкое, хилое тело одним натиском своей звериной силы, а Броуди сидел
безучастный, рассеянный, как будто не слыхал или не понял замечания
Грирсона. Он точно летел в какую-то темную пропасть. Он говорил себе, что
этот новый удар - самый болезненный из всех, постигших его, хотя судьба и
до сих пор била его нещадно.
осуществляли свои хитрые планы, но теперь, сманив Перри, они лишили его
последней опоры. Он припомнил странное смущение приказчика сегодня
вечером, полуиспуганное, полувосторженное выражение его лица, как у
человека, который и радуется и жалеет, хочет заговорить - и не смеет.
Странно: он не осуждал Перри. Он справедливо рассудил, что Перри просто
нашел себе место выгоднее, чем у него, и все это озлобление обратилось на
фирму Манджо. Впрочем, в эту минуту он чувствовал не ненависть к
противнику, а страшную жалость к себе, печаль при мысли, что такой
благородный, такой достойный человек, как он, должен страдать от козней
предателей, вынужден носить маску притворного равнодушия, тогда как раньше
привычное дерзкое высокомерие без всяких усилий с его стороны защищало его
лучше всякого панциря. Думая обо всем этом, он опять вдруг вспомнил о
десятке наблюдавших за ним глаз, о настоятельной необходимости сказать
что-нибудь и, едва ли сознавая, что говорит, подстегивая в себе гнев,
начал:
что не унизился бы до подкупов и взяток, и если они подкупили этого
прыщавого заморыша и переманили его к себе - пускай тешатся им на
здоровье. Они только избавили меня от необходимости его уволить, и пусть
держат его, пока сами еще держатся. Все это дело не стоит выеденного яйца.
он на самом деле не испытывал, он заговорил громче, доверчивее, во взгляде
его засветились вызов и самоуверенность.
не возьму, нет! Пускай тянет с них деньги, пока может и если сумеет!
Потому что, когда их дело лопнет и они полетят к черту, а этот мальчишка
прибежит ко мне скулить, чтобы я взял его обратно, тогда я и пальцем не
шевельну, чтобы ему помочь, хотя бы он издыхал у меня на глазах. Он больно
поторопился сбежать к ним, этот дурак, он, конечно, уверен, что сделал
карьеру, но когда он опять очутится в нищете, из которой я его вытащил, он
пожалеет, что оставил службу у Джемса Броуди.
душой поверив в эту декламацию, так резко противоречившую горькой истине,
открывшейся ему минуту назад. Снова упиваясь сознанием своей силы, он
отражал все взгляды расширенными, сверкающими зрачками. Он тешил себя
мыслью, что по-прежнему способен властвовать над людьми, управлять ими,
держать их в благоговейном страхе, и когда его осенила одна замечательная
идея, он выпрямился и воскликнул:
наш маленький приятель там в углу! Когда вы услышите от Броуди жалобу -
значит, дело кончено, нацепите креп. Но еще очень много пройдет времени
раньше, чем вам понадобится надеть траур по нем. Честное слово, шутка
хороша, и надо запить ее! - Его глаза заискрились буйным весельем. -
Джентльмены, - прокричал он громко, - давайте лучше отложим этот разговор
и выпьем. Я угощаю.
перспективой угощения, чуявшие уже, что будет попойка.
несмотря ни на что!
львиное, сила - как у быка... гм... а гордость дьявольская. Вас не сломить
никому. Я думаю, вы скорее умрете, чем сдадитесь.
среди них, переводя свой суровый взгляд от одного к другому, поощряя и
вместе упрекая, допуская их до себя и в то же время подчиняя себе, прощая
и предостерегая на будущее время, - как император, окруженный свитой. Он
чувствовал, что его кровь, благородная, как кровь императора, текла по
жилам стремительнее, чем жидкая, водянистая кровь всех этих людей. Он
воображал, что совершил нечто великое и благородное, что поведение его
перед лицом катастрофы великолепно.
щедростью всегда столь неприступного Броуди, торопясь насладиться жгучей
золотистой жидкостью, которой он сегодня их угощал. Когда же он увел их
через черный ход клуба на улицу и все вереницей проследовали в "заднюю
комнату у Фими", Броуди почувствовал, что опасность миновала, что он опять
будет всеми верховодить.
Броуди, восхваляя его щедрость, независимость, его силу. Когда он с
величавой небрежностью бросил золотой соверен на круглый красный стол,
слабый голос рассудка шепнул ему, что этого он теперь не может себе
позволить. Но он гневно отогнал прочь эту мысль.