нем острое, радостное возбуждение, возраставшее по мере того, как они
затихали. Крики эти были данью почтения, осанной, и они все еще чудились
ему в упоительно-холодном воздухе ночи, словно фимиам, поднимавшийся от
покрытых инеем улиц. "Вот сегодняшним вечером я доволен!" - сказал себе
Броуди, шагая между белыми силуэтами домов, которые высились, как
безмолвные храмы в покинутом городе. Он весь сиял самодовольством, он
чувствовал, что сегодня реабилитировал себя и в своих собственных глазах и
в глазах других. Виски придало его походке упругость и юношескую легкость,
Он готов был шагать через горы, такую живительную бодрость ощущал и в себе
и в чудесном воздухе. Тело его горело, в нем бродили чувственные желания,
и, проходя мимо спящих домов, он представлял себе скрытую интимную жизнь
темных спален и с саднящим чувством обиды твердил мысленно, что ему надо
на будущее время дать выход этим подавленным желаниям, Короткий путь,
который он прошел от трактира до дома, еще разжег в нем потребность
подходящим образом закончить столь замечательный вечер, и он почти с
нетерпением вошел в дом, открыв наружную дверь тяжелым ключом.
тревожное, так как в те вечера, когда он возвращался поздно, все огни в
доме бывали потушены, и только в передней горела лампа, оставленная, чтобы
освещать ему путь. Он посмотрел на часы - было половина двенадцатого, -
потом снова на луч света, пробивавшийся в полутемную переднюю из-под
закрытой двери. Хмурясь, положил часы обратно в карман, прошел через
переднюю и, с силой рванув дверь, ввалился в кухню; здесь он остановился,
выпрямившись, оглядывая комнату и фигуру жены, которая сидела скорчившись
над золой давно потухшего камина. При входе мужа она, несмотря на то, что
нарочно поджидала его, вздрогнула, испуганная этим внезапным вторжением
его угрюмого, невысказанного недовольства в ее унылое раздумье. Когда она
в смятении обернулась и Броуди увидел ее красные, воспаленные глаза, он
еще больше рассвирепел.
почему сидишь и таращишь на меня свои закисшие глаза?
вечером?
Чтобы я тебя больше не видел здесь, старая неряха! Да, приятно
возвращаться домой к такой прекрасной супруге! Может быть, ты надеялась,
что я погуляю с тобой в эту чудную лунную ночь и буду ухаживать за тобой,
как влюбленный? В тебе столько же соблазна, сколько в старой сломанной
трубке!
омерзение, миссис Броуди все больше сжималась, казалось, становясь меньше,
превращаясь в тень. Язык не слушался ее, и, дрожа, она смогла невнятно
произнести только одно слово:
издевался он. - Проглотил косточку от сливы?
мое имя пришло письмо. Сначала я на решалась показать его тебе... - И
трясущейся рукой она протянула ему смятый листок бумаги, который весь день
прятала на своей трепещущей от волнения груди. Презрительно заворчав, он
грубо вырвал письмо из ее пальцев и не спеша прочел его; а миссис Броуди,
как обезумевшая, качалась взад и вперед и причитала (необходимость
защитить сына развязала-таки ей язык):
чувствовала, что должна дождаться тебя. Не гневайся на него, отец! Я
уверена, что он не хотел тебя огорчать. Ведь мы же не знаем, как все это
было. Индия, должно быть, ужасная страна. Я так и знала, что с мальчиком
что-то неладно, когда он перестал писать аккуратно. Дома ему будет лучше.
- насмешливо проворчал он. - Домой к своей любящий мамаше, под ее
заботливое крылышко!
вернется, можно будет подкормить его, восстановить его силы, если он в
этом нуждается.
- Он снова с отвращением взглянул на измятое письмо, скомкал его и яростно
швырнул в огонь.
был такой хрупкий. Тропики не место для него.
сделала из него неженку своим дурацким баловством. "Ах, Мэт, дружок, поди
сюда, к маме, она даст тебе пенни. Не обращай внимания на отца, ягненочек
мой, поди сюда, и мама приласкает своего дорогого мальчика". Вот отчего он
бежит обратно домой, под твой грязный фартук. Да если это так, я обкручу
его шею тесемками этого самого фартука и задушу его! "Пожалуйста, скажи об
этом отцу", - иронически процитировал он на память приписку из сожженного
письма. - У него даже не хватило храбрости самому написать мне, у этого
жалкого, безмозглого щенка! Он поручает своей нежной, кроткой мамаше
передать важную новость. Да, храбрый малый, нечего сказать!
такая тяжесть на душе! Я не знаю, что случилось там, и эта неизвестность
меня просто убивает. Я боюсь за свое дитя.
обнимая этакий скелет! - Затем уже другим, жестким тоном продолжал: - Ты
отлично знаешь, что противна мне. Ты для меня все равно, что пустая
консервная жестянка! Ты и жена такая же негодная, как мать. Твой помет
отличается: одна уже осрамила нас на весь город, а теперь и второй, видно,
собирается сделать то же. Да, он на хорошей дороге, делает честь твоему
воспитанию! - Глаза его вдруг потемнели. - Смотри - не суйся только к моей
Несси. Она моя. Ты пальцем ее касаться не смей! Не суйся к ней со своими
дурацкими нежностями и потачками, или я тебе голову разобью.
выгонишь его?
умолкла.
наслаждаясь тем, что держит ее в мучительной неизвестности, вымещая на ней
весь свой гнев на недостойное поведение сына и возлагая вину всецело на
нее. Он презирал жену уже только за то, что она не способна удовлетворять
его чувственные желания, а теперь к этому прибавилась еще необузданная
ненависть к ней из-за недостойного сына, и он твердил себе, что заставит
ее расплатиться за все. Она была для него бруском, на котором он оттачивал
и без того острое лезвие своей ярости. В том, что Мэтью отказался от
службы и возвращался теперь домой, виновата была только она и никто
другой! как всегда, он считал, что все недостатки детей - от нее, а все
достоинства - от него.
скажет в свое оправдание и чего ему надо, - льстивым тоном уговаривала его
миссис Броуди. - Такой большой человек, как ты, не может поступить иначе.
Ты только выслушай его, дай ему все объяснить, - должна же у него быть
какая-нибудь причина.
будто не достаточно у меня забот и без того, как будто мне больше нечего
делать, как только набивать прожорливый рот этого губошлепа. Вот тебе и
вся разгадка его торжественного возвращения! Он, конечно, воображает, что
тут ему будет не житье, а масленица, что я буду на него работать, а ты
слизывать грязь с его башмаков. О, проклятие, - это уж слишком, никакого
терпения не хватит у человека! - Неудержимый порыв бурной злобы и
холодного омерзения охватил его. - Нет, это уж слишком! - снова заорал он
на жену. - Будьте вы все прокляты, это уж слишком! - И подняв руку, словно
угрожая, он держал ее так в течение одного напряженного мгновения, потом
неожиданным движением протянул ее к газовому рожку, потушил свет и, тяжело
ступая, вышел из кухни, оставив миссис Броуди в полной темноте.
искры едва намечали в темноте неясный силуэт ее скорчившейся фигуры. Долго
сидела она так и ждала в молчаливом раздумье: казалось, от нее струятся
печальные мысли, как темные волны, заливают комнату, сгущая мрак, создавая
гнетущую атмосферу. Она сидела до тех пор, пока совсем остыла зола в
камине, дожидаясь, чтобы муж успел раздеться, лечь, - авось, и уснуть.
Наконец она с трудом подняла непослушное тело, выползла из кухни, как
затравленное животное из своей норы, и через силу стала взбираться по
лестнице. Ступени, скрипевшие и стонавшие под ногами Броуди, не издавали
ни единого звука под тяжестью ее хилого тела, но, хотя она двигалась
бесшумно, слабый вздох облегчения вырвался у нее, когда за дверью спальни
она услышала сонное, мерное дыхание мужа. Он спал, и, ощупью находя
дорогу, она вошла, сняла свою заношенную одежду, сложила ее кучкой на
стуле и осторожно, крадучись, легла в постель, со страхом отодвигая
подальше от мужа увядшее тело, как бедная, слабая овечка, которая
укладывается подле спящего льва.
5
Беляев Александр
Пехов Алексей
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Черепнин Владимир