отмеченным смертью существом. И вдруг вспылил:
для себя самого. - Такой субъект способен объявить тебя умирающей, когда у
тебя заболит зуб. Ни черта он не Понимает! Я же тебе сказал, что позову к
тебе Лори.
Она тотчас поняла, поняла с жуткой уверенностью, что болезнь ее
смертельна. Она задрожала, и глаза ее затянулись мутной пленкой страха,
как бы предвестником последней тусклой плевы смерти.
Броуди посмотрел на нее, взбешенный положением, в которое попал. И
разразился сердитыми словами:
можно подумать, что он - сам всевышний. Если он не может тебя вылечить,
так в Ливенфорде найдутся другие врачи! К чему поднимать из-за этого
столько шума?
поднимать из-за этого шум и надоедать тебе.
него. Ее взор, казалось, проникал за тесные пределы этой комнатки и со
страхом устремлялся в то неведомое, что ждало ее. После долгого молчания
она сказала словно про себя:
изношена для тебя. - Потом тихо прошептала: - Но Мэт... О Мэт, сыночек
мой, как мне оставить тебя?
мыслям, забыв о муже, стоявшем у постели за ее спиной. С минуту он смотрел
хмуро и растерянно на неподвижную фигуру, потом, не сказав ни слова,
тяжело ступая, вышел из комнаты.
12
брызнуло яркое августовское солнце и облило Хай-стрит туманным сиянием, а
свежий ветер, согнавший с дороги солнца пушистые, похожие на вату облака,
теперь медленно уносил дождь дальше в блеске золотого тумана.
мчавшихся по подсыхающей улице к реке купаться.
чудесную арку, которая, подобно тонкой, увитой лентами ручке дамской
корзинки, сверкая, изогнулась над всей улицей. Люди останавливались, чтобы
полюбоваться ею. Взгляды отрывались от темной и грязной земли и
поднимались к небу, все качали головами, весело смеялись, вскрикивали от
восторга, перекликались через улицу:
обыденностью их существования, и когда люди снова опускали глаза к земле,
образ этой сияющей арки оставался у них в памяти, воодушевляя для трудов
предстоящего дня.
Броуди. Он не видел радуги и шел вперед с суровым видом, надвинув на лоб
шляпу, опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, ни на кого не глядя
и ни с кем не здороваясь, хотя десятки глаз провожали его. Шагая тяжело,
как жеребец, он шел и чувствовал, что "они", эти вечно подсматривающие за
ним людишки, следят за ним и сейчас. Вот уже много недель ему казалось,
что он и его доживавшая последние дни лавка были предметом странного,
неестественного внимания всего города, что обыватели - и те, кого он знал,
и те, кого он никогда раньше не встречал, - нарочно проходили мимо лавки,
чтобы с откровенным любопытством заглянуть внутрь. Из темноватой глубины
лавки эти праздные, нескромные взгляды казались ему полными насмешки. Он
кричал в душе: "Пусть смотрят, хитрые свиньи! Пусть пялят глаза, пока им
не надоест. Я их потешу!" Теперь, идя по улице, он спрашивал себя с
горечью, догадываются ли они, что сегодня он празднует последний день
своей торговли. Знают ли они, что он только что с жестоким юмором усердно
пил за упокой своей лавки? Он угрюмо усмехался при мысли, что сегодня он
уже больше не продавец шляп, что скоро он выйдет из своей конторы в
последний раз и навеки захлопнет за собой дверь.
фигуру, двигавшуюся по другой стороне улицы.
к лицу!
нелегко его перенесет.
беспомощным, - рассуждал Пакстон. - Для него это ужасный удар. Заметили,
как он сгорбился, как будто под тяжелой ношей?
выношу в этом человеке, так это его дьявольской, угрюмой гордости, которая
растет и растет, несмотря ни на что. Она у него вроде болезни. И
гордость-то глупая, бессмысленная. Если бы он мог посмотреть на себя со
стороны, он стал бы поскромнее.
медленно. - Даже и шепотом говорить так о Джемсе Броуди рискованно,
особенно сейчас. Если бы он вас услышал, он разорвал бы вас на части.
прибавил: - Видно, он опять выпил. Есть люди, которых несчастье может
образумить, ну, а с ним выходит наоборот.
Помолчав, Пакстон сказал:
она слегла. Дамы из церковного совета отнесли ей немного варенья и еще
кое-что, но Броуди встретил их у ворот и просто-напросто выгнал. Да еще
мало того - выбросив у них на глазах все те вкусные вещи, что они принесли
ей!
Потом спросил после некоторого молчания:
но, по-моему, для бедной женщины ничуть не лучше быть душой и телом
связанной с таким человеком, как Джемс Броуди!
почти пустом помещении, где оставалась уже только десятая доля товара, так
как остальной поступил в распоряжение Сопера. Мальчишка, представлявший
собой в лавке величину весьма мало заметную, теперь исчез окончательно, и
Броуди был один в этом опустевшем, унылом, разоренном месте, где паук ткал
тонкую паутину вокруг оставшихся еще на полках картонок, как бы отмечая
черту отлива, до которой снизилась торговля в лавке. Стоя здесь, среди
заброшенности и пустоты, Броуди бессознательно населял ее образами
прошлого, тех дней могущества, когда он важно расхаживал по лавке, не
замечая скромных покупателей, и как равный, встречая и приветствуя людей
видных и знатных. Не верилось, что они теперь уже только призраки,
вызванные силой его воображения, что он больше никогда не будет смеяться,
и шутить, и беседовать с ними в этой лавке, где прошло двадцать лет его
жизни. Лавка та же, и он тот же, а вот эти живые люди покинули его,
оставив лишь печальные и незначительные воспоминания. Те несколько старых
его покупателей, - главным образом, окрестная знать, - которые еще
оставались ему верны, только затягивали неизбежный крах, и теперь, когда
все было кончено, Броуди испытывал бурный прилив гнева и горя. Наморщив
низкий лоб, он безуспешно пытался понять, как все случилось, разобраться,
почему произошла эта странная, невероятная перемена. И как это вышло, что
он допустил ее? Невольный, судорожный вздох поднял его могучую грудь, но
тут же он, как будто негодуя на свою слабость, раздвинул губы так, что
обнажились бледные десны, и медленно направился к себе в контору. На
письменном столе не было ни писем, ни газет, всегда ожидавших здесь прежде
его пренебрежительного внимания. Только пыль лежала повсюду густым слоем.
Броуди стоял посреди этой запущенной комнаты, как человек, который боролся
за безнадежное дело и наконец прекратил борьбу. К его печали примешивался
легкий оттенок облегчения, потому что он сознавал, что худшее уже позади и
кончилась мучительная неизвестность неравной борьбы.
он экономил каждый грош, его средства окончательно истощились. Но он
утешался тем, что честно выполнил все свои обязательства. Он не должен
никому ни единого пенни, и если и разорен, то, во всяком случае, еще не
настолько пал, чтобы искать постыдного спасения в банкротстве.
поднявшуюся при этом тучу пыли, не заметил и того, что она осела на его
одежде, - настолько он теперь перестал заботиться о своей внешности и
костюме.
сверкали белки глаз. Ногти были обломаны и обкусаны до мяса, башмаки
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Херберт Фрэнк
Лукин Евгений
Посняков Андрей