Арчибалд Кронин

Памятник крестоносцу

Не только в славе (а до недавнего прошлого и

в свободе) отказано при жизни людям гениальным,

но даже в средствах к существованию. Зато после

смерти им воздвигают памятники и курят фимиам.

Чезаре Ломброзо

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

День сменился вечером, и вся жизнь на холмах Даунс замерла - они
застыли, залитые жемчужным светом. От покрытой росою травы, словно
подернутой серебристым инеем, легкими облачками поднялись испарения и
зацепились паутиной на живых изгородях, затянули тонким кружевом низины.
Пруды походили на блюдца с густым молоком, и в их матовой поверхности не
отражалась даже луна, которая висела совсем низко над землей, круглая и
желтая, как глаз огромной кошки, притаившейся перед прыжком на вершине
горы.

В эту сияющую безмятежность внезапно упала длинная чертя тень,
отделившаяся от каменной норманской церквушки, такой маленькой, такой
затерянной среди просторов Южной Англии, что, несмотря на резкие очертания
своей абсиды и крыльев, приземистую башню и стены, пестревшие лишаями, она
казалась нереальной, как видение во сне; раздался грохот дубовой двери,
лязг тяжелого запора, и появилась фигура человека - пожалуй, менее
длинная, чем тень, но не менее черпая. Это, разумеется, был священник
Бертрам Десмонд, настоятель Стилуотерского прихода.

Он шел в накидке, наброшенной на плечи, но с непокрытой головой.
Выбравшись из лабиринта замшелых могильных плит, он миновал два огромных
сросшихся тиса, младший из которых по меньшей мере пять столетий назад уже
поставлял сырье сассекским лучникам, распахнул калитку и очутился наконец
на дорожке. Здесь он остановился, завороженный белизною этой ночи,
охваченный внезапным приливом тайной радости, и, глубоко втянув в себя
свежий воздух, залюбовался красотой своего надела - добрых двух сотен
акров, простиравшихся в одну сторону от букового леса на высоких склонах
Дитчли, а в другую - до поросшей дроком песчаной пустоши, что тянулась
вдоль проселочной дороги, веду щей в Стилуотер. Вдали, на востоке, на фоне
неба вырисовывались очертания Кольца Чанктонбэри, а пониже, среди
деревьев, проглядывала нелепая, но такая милая сердцу башенка
Броутоновского поместья. На запад уходила равнина, перерезанная меловыми
разработками, зиявшими, словно бескровная рана, и грядою насыпей, которые
якобы сохранились здесь со времен римлян, а скорее всего были остатками
старинных обжиговых печей. Дальше виднелись домики рабочих, они стояли
рядом - все шесть, - словно грибы, а повыше дороги слабо мерцали огоньки
деревни. Внизу, у ног настоятеля, ярко переливался огнями его дом.

Дом был внушительный, в духе Георгиевской эпохи, с окнами в стиле
Палладио и большим портиком, покоящимся на колоннах с канелюрами и
(счастливая мысль!) обнесенным балюстрадой, - словом, настоящий загородный
дом; прапрадед нынешнего владельца каноник Хилари Десмонд построил его в
1780 году из местного белого камня (каменоломня, откуда он добывался,
расположенная поблизости, к счастью, теперь истощилась). Сохранились и
следы более ранних построек, относящихся к эпохе Тюдоров: кирпичный амбар
и конюшня, различные службы, а также прелестная старинная стена из
кремневой гальки и круглых камешков, опоясывающая обширный огород. И
сейчас, окруженный нежно-зелеными лужайками, вдоль которых шел бордюр из
клумб с тюльпанами и примулами и еще не вполне расцветшими розами, дом
этот, стоявший на площадке, похожей на шестигранник солнечных часов, где с
южной стороны, точно статисты в древнем хоре, выстроились ряды старых
яблонь в полном цвету, а подъездную аллею охранял гигантский дуб, - этот
маленький Бленхейм [дворец в Англии, местопребывание герцога Марлборо],
такой неотделимый от всего окружающего и неизменный, его дом, в течение
стольких лет служивший кровом Десмондам, преисполнил сердце настоятеля
особой теплотою и гордостью.

Его предки осели здесь, должно быть, со времен Вильгельма Завоевателя.
Один из них - его светлость д'Эсмонд, рыцарь, участвовавший в крестовых
походах, - лежал тут, в маленькой церквушке, под мраморной плитой с его
изображением, от которого какой-то вандал-турист - увы! - отбил горбатый
нос. И если фамилия их с тех пор несколько изменилась сообразно
особенностям местного произношения (тут едва ли применимо "была
исковеркана"), то разве это не означало, что они теперь связаны более
прочными узами с доброй сассекской землей? Они преданно служили родине на
трех поприщах, приличествующих дворянину: прежде всего - в церкви, а также
в адвокатуре и в армии. Брат настоятеля, Хьюберт, после долгой и
плодотворной службы на границах Афганистана ушел в отставку в чине
генерала и поселился в "Симла Лодж", в пятнадцати милях отсюда. Тем не
менее он продолжал поддерживать связь с военным министерством, а в
свободное время занимался выращиванием груш по новейшим научным методам.
На памяти всей их семьи только один из Десмондов опустился до торговли: в
начале царствования королевы Виктории некто Джозеф Десмонд, брат деда
настоятеля, вздумал открыть торговлю церковной утварью. Но поскольку дело
это было в общем благое и принесло немалые доходы, дядюшкин промах
считался хоть и достойным сожаления, но не таким уж непростительным.

- Добрый вечер вам, сэр.

Погруженный в свои думы, настоятель и не заметил коренастой фигуры
старика Моулда, своего старшего садовника и одновременно церковного
сторожа, который, прихрамывая, направлялся к церкви, чтобы запереть ее на
ночь.

- Добрый вечер, Моулд. Я уже закрыл церковь, так что поворачивайте
назад и пойдемте вместе домой. - Настоятель помедлил и хоть и не объяснил,
зачем в такой неурочный час ходил в церковь, однако слишком велика была
владевшая им радость, он не удержался и сказал: - Вы знаете, сегодня
приезжает Стефен.

- Точно я мог забыть про это, сэр. Очень уж новость-то приятная.
Надеюсь, у него найдется время поохотиться со мной на зайцев. - И совсем
другим, более серьезным тоном добавил: - Видать, он скоро у нас и
проповедником станет.

- Ему еще надо немного подучиться, Моулд. - Они шли рядом по дорожке.
Бертрам улыбнулся. - Хотя вам, наверно, было бы куда приятнее слушать
юнца, только что окончившего Оксфорд, чем такого старого чудака, как я.

- Нет, пастор, вы так не говорите. Уж я-то Десмондов знаю: недаром
служу им пятьдесят лет. И чего-чего, а таких проповедей во всем графстве
не услышишь.

Это трогательное доказательство чуть ли не рабской преданности их роду
еще больше укрепило радужное настроение настоятеля. Терпкий запах примул
показался ему необычайно сладким, а жалобное блеяние овец в загонах -
таким трогательным, что он ощутил стеснение в груди. Ах, эта Англия,
подумал он, и тут, в самом сердце ее, - драгоценная жемчужина, этот Ноев
ковчег, плывущий по волнам лунного света, его маленький приход, который
будет приходом Стефена; здесь все подчинено прочным, раз навсегда
заведенным устоям, и ни время, ни обстоятельства не властны ничего
изменить.

- Нам самим не справиться будет с багажом. Вы не скажете Алберту, чтобы
он зашел помочь?

- Я пришлю его к вам, хозяин... ежели он дома. Больно много хлопот мне
с этим мальчишкой. Не очень-то он услужлив. Но уж я его заставлю... можете
не беспокоиться.

- Ничего, Моулд, со временем образумится, - рассудительно заметил
Бертрам. - Не будьте с ним слишком строги.

Он расстался со стариком у приземистой сторожки с дверью под аркой и
через несколько минут уже стоял в просторном холле своего дома, где его по
обыкновению поджидала дочь Каролина. Она тотчас поспешила к отцу, чтобы
снять с него накидку.

- Еще не приехал? - Он потер руки: в холле был один серьезный
недостаток - из-за высокого потолка и выложенного плитками пола воздух в
нем был всегда промозгло-холодный, что не могли устранить даже батареи
теплых труб.

- Нет, отец. Но они скоро будут. Клэр поехала за ним на станцию в своем
новом автомобиле.

- Придется и нам обзавестись этой дурацкой новинкой. - Лукавая улыбка
засветилась в глазах Бертрама, и его тонкое лицо с запавшими щеками сразу
утратило свою суровость. - Куда удобнее будет объезжать приход.

- Вы, конечно, шутите, отец. - Каролина, отличавшаяся практическим
складом ума, была начисто лишена юмора и всерьез приняла слова отца. -
Ведь вас так раздражают запах бензина и пыль. И потом - разве я плохо вожу
вас в двуколке или вам надоел наш пони?

Предстоящее возвращение Стефена, несомненно, вывело ее из душевного
равновесия. Она говорила с большим пылом, чем ей этого хотелось, а ее
некрасивое озабоченное лицо покрылось пятнами от бурливших в ней чувств.
Но она была жестоко наказана еще прежде, чем успела пожалеть о своем тоне:
отец смотрел на нее отсутствующим взглядом, весь обратившись в слух,
стараясь уловить шуршание шин на подъездной аллее. Каролина опустила
глаза; ее рыхлое тело на коротких толстых ногах сразу как-то обмякло.
Неужели он никогда не оценит ее безграничной преданности, не поймет, что
ее единственное желание - служить ему? Ведь она только этим и занималась с