добавил: - Как вас зовут?
Комната была почти такая же, как у Стефена, разве что еще более убогая. В
углу, рядом с неубранной постелью, стояло несколько порожних грязных
бутылок из-под вина, а посреди комнаты - мольберт с большой почти
законченной картиной маслом, на которой была изображена лежащая нагая
женщина.
Модильяни кивком указал на холст.
своеобразное очарование, что-то монументальное и удивительно чистое.
конечно, набросится на меня. Он уже заявил, что мои обнаженные
скандализируют общество.
вспомнил.
не хотят покупать. Так что, если бы в отеле "Монарх" не оценили моих
талантов судомоя, я уже давно закончил бы свое земное существование, к
великой радости моих критиков.
иду туда. Увлекательное занятие. - Мрачная усмешка промелькнула на его
бесстрастном оливково-смуглом лице. - Там всегда с удовольствием принимают
новичков.
монарх" - один из самых известных парижских отелей - занимал целый квартал
сейчас же за Большими бульварами. Колоссальное здание это было выстроено в
стиле Третьей империи и походило на дворец. Все здесь было внушительно,
величественно, солидно, хотя, быть может, чуть старомодно, все дышало
роскошью, богатством: мраморные лестницы, устланные красным бархатным
ковром, просторные гостиные, сверкающие хрусталем люстр и канделябров,
толпы затянутых в ливрею слуг, стоящих, казалось, в ожидании за каждой
разукрашенной бронзой, отполированной до блеска дверью и готовых в любую
минуту распахнуть ее перед каким-нибудь посланником, иностранным
сановником или туземным царьком - завсегдатаями отеля. Однако,
поравнявшись с центральным порталом, Модильяни преспокойно завернул за
угол и направился вместе со Стефеном по темному проходу к задней части
здания, где они спустились по грязной, заваленной отбросами и уставленной
железными мусорными ящиками лестнице в подвальное помещение.
водопроводных труб, с которых каплями стекала вода, облупленные стены были
покрыты плесенью, стертые каменные плиты пола залиты помоями, кое-где эти
вонючие лужи были по щиколотку глубиной. В этом помещении, тускло
освещенном слабыми электрическими лампочками, стоял несмолкаемый шум, и
сквозь пелену густого пара доносился неясный рокот голосов. Выстроившись в
ряд вдоль деревянных лоханей, здесь трудились люди, собравшиеся, казалось,
из всех парижских трущоб, - с лихорадочной поспешностью они мыли тарелки,
которые целыми стопками то и дело подносили им Поварята из расположенных
рядом кухонь. "Ну вот, - подумал Стефен, охватив взглядом это
малоприглядное зрелище, - теперь мне ясно, что такое "судомой".
равнодушный взгляд, протянул ему жестяной жетончик с номером и проставил
мелом время рядом с тем же номером на грифельной доске, прибитой к стене
над его закутком, по соседству с объявлением, грозившим штрафом всякому,
кто вздумает выносить остатки пищи.
место возле лохани и принялся перемывать высившуюся перед ним гору грязных
тарелок. Стоять, согнувшись над низкой лоханью, оказалось не таким уж
легким делом, тем более что работать приходилось без передышки. От
нестерпимой вони, исходившей от сальной воды и отбросов, тошнота
подступала к горлу. Время от времени сток засорялся, и его нужно было
очищать рукой от размякших в воде объедков. И как же странно звучали в эти
минуты долетавшие издалека обрывки легкой салонной музыки. Наверху,
укрытый среди пальм, в зимнем саду играл оркестр.
двенадцатью полная передышка свидетельствовала о том, что дамы и господа,
ужинавшие наверху, насытились. Амедео, который за все это время не
произнес ни единого слова, накинул пиджак, закурил сигарету и кивком
поманил Стефена к двери, где контролер, поглядев на грифельную доску с
пометками, выдал каждому из них по два с половиной франка.
Здесь он залпом проглотил несколько рюмок перно, а Стефен уплел большую
миску хорошей, густой похлебки с овощами и мелко нарезанными кусочками
баранины. Это было похоже на настоящую еду, и она тем больше пришлась ему
по вкусу, что он не ел горячего уже много дней.
презрением поглядел на прозрачную зеленоватую жидкость в рюмке, зажатой в
его пожелтевших от никотина пальцах. - С некоторых пор это заменяет мне
хлеб насущный.
дремал возле стойки, прикрыв голову салфеткой, а биллиардный стол уже
затянули на ночь какой-то дерюгой, Амедео Модильяни скупо и лаконично
рассказал Стефену о себе.
перерывами из-за болезни - во Флоренции и в Венеции в Академии художеств.
Последние семь лет увлекался примитивистами и негритянским искусством,
работал в Париже - порой вместе со своим другом Пикассо, временами - с
Гри. Его картины почти не находили сбыта.
вы видите перед собой человека, надломленного нищетой, неумеренным
потреблением спиртных напитков и пристрастием к пагубным наркотикам. Я
совершенно одинок, если не считать одной молоденькой девчонки, которая
имела несчастье привязаться ко мне, и совершенно безвестен. - Он допил
свою рюмку и поднялся. - И только мысль о том, что еще ни разу в жизни я
не предавал своего искусства, несколько утешает меня.
ночи.
в судьбе Стефена. Теперь пять часов ежевечерней каторжной работы в вонючих
подвалах "Великого монарха" давали ему возможность не умереть с голоду и -
что было для него всего важнее - продолжать не покладая рук трудиться над
"Цирцеей".
закончена. Она стояла перед ним, эта современная дочь Гелиоса, в такой
знакомой наглой и небрежной позе, бесстрастная и влекущая, с
матово-бледным лицом и загадочными глазами - стояла не на ступеньках
дворца, а на грязной улице парижской окраины; те же, кто домогался ее
любви, укрощенные, униженные, поверженные во прах и превращенные в зверей,
взирали на нее снизу вверх с раболепной покорностью, словно все еще
надеясь вымолить ласку.
опустошенным и уже был не в состоянии решить, хороша ли картина, хорош ли
его замысел, получивший столь своеобразное воплощение, продиктованное ему
чем-то, что было вне его и чему он не мог противиться. Одно было ему ясно:
картина закончена, он уже ничего не может в ней изменить, и с какой-то
лихорадочной поспешностью он завернул ее все в ту же оберточную бумагу,
которой уже пользовался однажды, и понес в Институт графики на площадь
Редона. Там старик служитель спросил его фамилию, тщательно записал все
требуемые сведения в книгу, а затем, увидев, что полотно не вставлено в
раму, выразил сомнение в том, что его можно принять.
рамах, как положено.
почувствовал вдруг, что ему, в сущности, все это уже безразлично. Нет так
нет, не все ли равно.
руками, без мыслей, без чувств, как бывало с ним всегда, когда труд его
был завершен. Что же дальше?.. Что ему теперь делать? По-прежнему мыть
посуду в "Великом монархе"? При одной мысли об этом ему делалось тошно, а
вместе с тем он уже стоял на грани полной нищеты. В понедельник истекал
срок платы за комнату. Кроме одежды, которая была на нем, обычных
Махров Алексей
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Афанасьев Роман