вижу ничего удивительного в том, что вы их не поняли.
его мнению, так шло его особе. - Видно, и в самом деле мои взгляды -
особенно взгляды на мораль - существенно отличаются от ваших.
например, не стал выбрасывать на улицу эту несчастную из-за одного
проступка.
бурлившие в нем чувства вырвались наружу: нос его заострился, и высокое
чело почти грозно нахмурилось.
Во всяком случае, я глубоко уверен, что ваше отношение к этой злополучной
девице, то, как вы использовали ее во имя так называемого высокого
искусства, делает вас по крайней мере ответственным, косвенно повинным в
ее падении.
Наконец он не выдержал:
вовсе не падшее существо. У нее есть возлюбленный, и он намерен на ней
жениться. Должно быть, это ваше понятие о христианском милосердии
понуждает вас чернить без всяких оснований ее и меня?
бы я слепо следовал велению долга, я обязан был бы потребовать, чтобы вы
покинули наш Дом. - Он помолчал, чтобы успокоиться. - Но из уважения к
вашей семье, а также заботясь о вашем будущем - ведь у вас еще все
впереди, - я склонен быть более снисходительным. Я обязан сообщить вашему
отцу о том, что произошло. А вам, конечно, придется дать мне письменное
обязательство, что вы раз навсегда покончите с этой манией, которую вам
угодно называть "служением искусству" и которая никоим образом
несовместима с избранной вами стезей священнослужителя. Кроме того, я
вынужден буду наложить на вас и другую епитимью. Зайдите ко мне в кабинет
после вечерней молитвы, и я скажу вам, в чем она будет состоять.
и вышел из комнаты.
отцом-наставником уже захлопнулась.
на панели полированного дуба, опоясывавшие стены. Затем махнул рукой,
присел к столу, вынул из ящика почтовую бумагу и схватил перо.
не вышло. Я не хочу причинять Вам боль и не хочу принимать окончательное
решение вопреки Вашей воле, но обстоятельства сложились так, что я
вынужден уехать на время - по крайней мере на год, - чтобы кое в чем
разобраться, а также проверить свои способности в той области, которая Вам
настолько неприятна, что я даже не стану называть ее. Я понимаю, какой
наношу Вам удар, но моим единственным оправданием служит то, что я просто
не могу поступить иначе.
Парижа.
6
же мгновения опьянило его, он думал лишь о том, какими ироническими
взглядами, должно быть, встречают истинные парижане всякого иностранца.
Поэтому-то он и решил остановиться в гостинице, о которой в
сдержанно-одобрительном тоне, как и подобает священнику, отзывался его
отец, и возможно увереннее назвал ее извозчику, после чего тот с
головокружительной быстротой помчал его от Северного вокзала по неожиданно
пустым воскресным улицам к гостинице "Клифтон" на улице Ла-Сурдиер.
респектабельное, с квадратным внутренним двором под стеклянной крышей,
куда посетитель попадал через узкий проход и куда выходили обнесенные
железной решеткой балконы номеров. Сонные служащие - тон здесь задавала
похожая на черепаху кошка, дремавшая на конторке, - нимало не удивились,
когда перед ними предстал молодой англичанин. И в самом деле, пожилой
швейцар, проведя Стефена наверх, в его номер, который оказался довольно
темным и душным, с выцветшими обоями и огромной кроватью под красным
балдахином, снял, усердно отдуваясь, с плеча багаж и, к удивлению Стефена,
тотчас спросил, не желает ли он чаю.
было бы написать этого старика с выцветшими глазами, с обвисшими, в
красных прожилках, щеками, в полосатом, желто-черном, жилете на фоне
мрачной комнаты. - Я хочу прогуляться... посмотреть город.
- Все закрыто.
чемодан и сунуть вещи в пыльный шкаф. Затем он в крайне приподнятом
настроении вышел из гостиницы и пошел наугад по улице Мон-Табор и дальше,
через площадь Согласия. Первая его мысль была о Глине, но прощанье с ним
было настолько мучительным, что он забыл спросить у Ричарда адрес, а тот
за это время не написал ему ни слова. Однако Стефен был уверен, что в том
кругу, к которому он намерен примкнуть, они непременно встретятся.
облака. Увидев набережную, обсаженную каштанами, уже одетыми пышной
листвой, Стефен чуть не вскрикнул от восторга. Сочные листья легко
трепетали на ветру, лаская глаз. Стефен пересек широкий проспект и вышел к
Сене, серой и блестящей, как сталь, - она катила свои искрящиеся на солнце
воды мимо черных, пришвартованных к берегу барж. На одной из них молодая
полногрудая светловолосая женщина развешивала на веревке розовое, белье.
Маленькая белая собачонка прыгала у ее ног. Мужнина в котелке и фуфайке с
закатанными до локтя рукавами мирно курил, сидя на перевернутом ведре.
Королевскому мосту, миновал ряд покосившихся книжных киосков и по Новому
мосту снова вернулся на остров Ситэ. Здесь он остановился, любуясь игрою
красок на воде, темными тенями, наползавшими на каменные громады. Только
когда дневной свет совсем погас, он повернулся и, одурело вздохнув,
направился к себе в гостиницу.
переулках, к северу от реки, постепенно оживали маленькие кафе. Открылись
продуктовые магазины, на улицу вышли подышать свежим воздухом семейства
буржуа, на порогах домов появились дородные мужчины в ковровых шлепанцах.
Возле еще запертой булочной собирались хозяйки и, мирно судача, ждали,
когда откроют, чтобы купить хлеба. "Я в Париже, - пьянея от этой мысли,
думал Стефен, - наконец-то, наконец!"
сумеречном свете походил чуть ли не на суровый склеп. Впечатление это было
настолько сильным, что на минуту Стефену захотелось повернуться и пойти
ужинать к "Максиму" или в "Кафе Риш" - словом, в один из тех веселых
ресторанов, о которых он столько читал. Но он устал и стеснялся идти туда
один. Кроме того, он решил не слишком транжирить деньги. От содержания,
которое ежегодно давал ему отец, осталось сто пятьдесят фунтов, и этой
суммы должно хватить ему на весь год.
- если не считать джентльмена холостяцкого вида, в тускло-коричневом
сюртуке из норфолкской шерсти, который, не отрываясь, читал какую-то книгу
в промежутках между едой и во время оной, а также двух старушек в сером,
которые непрерывно шептались о чем-то (все трое были, несомненно,
англичанами), - съел обед, состоявший из супа, барашка и кислого сливового
компота, вполне, конечно, доброкачественный, но начисто опровергавший
утверждение, что во Франции искусством французской кухни владеют все
повара. Однако ничто не способно было омрачить радужное настроение
Стефена. Он, насвистывая, взбежал по ступенькам к себе в номер и заснул
беспробудным сном в своей постели под балдахином.
длительного размышления он решил не поступать в Школу изящных искусств, а
пойти в знаменитую Академическую школу на бульваре Селин, которую вел сам
профессор Дюпре. Он без труда нашел студию по карте Парижа, которой
предусмотрительно запасся в гостинице. Школа помещалась на верхнем этаже
здания, похожего на казарму, за высокой, остроконечной оградой с двумя
пустыми сторожевыми будками у входа, немного в стороне от бульвара.
Застоявшийся запах дубленой кожи указывал на то, что в свое время здесь
был интендантский склад, а невероятный шум, доносившийся сверху, на
какое-то время создал у изумленного Стефена впечатление, что тут до сих
пор расквартированы войска. Когда он поднялся наверх, выполнив необходимые
формальности и записавшись на посещение занятий у massier [староста в
школе живописи или скульптуры (франц.)] - огромного детины с плоским
лицом, в сером свитере и парусиновых брюках, похожего на бывшего боксера,
да, собственно, и сидевшего-то здесь затем, чтобы не допускать слишком уж
бесшабашных выходок, - то обнаружил, что занятия начались.
которые, казалось, сплошь состояли из окон, было полно народу - тут сидело
человек пятьдесят, и более странного сборища Стефену, пожалуй, не
Адамов Григорий
Акунин Борис
Панов Вадим
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Маккэфри Энн