росло уважение к этой женщине, хоть он и не сумел ничего от нее добиться.
Уродливые часы - подделка под черный мрамор, - стоявшие на каминной доске,
показывали двадцать пять минут третьего.
мастерскую вашего мужа?
гостя и его непрезентабельный вид навели Дженни на мысль, что перед нею
человек, который тщетно пытается заработать на чем-то весьма непрактичном,
граничащем с фантастикой, и это тронуло ее и расположило к нему.
безрезультатен был этот разговор. Помолчав немного, он взял шляпу и встал.
- Будьте любезны передать вашему супругу, что я заходил.
что вы лучше не обнадеживайтесь зря.
растерянности, затем, пожав плечами, выбросила из головы мысль о
посетителе и пошла снимать белье.
уже успела переодеться и была готова принять гостей.
Стефен еще не вернулся.
рога в передней. - Кстати, к вам сегодня не заходил некий агент по фамилии
Мэддокс?
Мэддокс.
улыбнулась. - Да мне бы перед ним потом вовек не оправдаться.
побеседуйте вдвоем, а я загляну в мастерскую.
отыскал под матом ключ и вошел в ветхий деревянный сарайчик, где работал
Стефен. Если не считать викторианской софы с поломанной спинкой, стоявшей
у одной из стен, там было совсем пусто, неуютно и холодно, так как
помещение даже не отапливалось, зато в нем было сухо и через окно,
выходившее на север, падал превосходный свет. В центре мастерской на
мольберте стояло большое незаконченное полотно, изображавшее реку, а в
одном из углов были составлены как попало картины самых разных размеров -
все без рам.
табаком и раскуривал ее, затем снял картину с мольберта, поставил на него
другую, которую взял из груды в углу и, присев на ветхую софу, принялся ее
изучать. Минут через пять он поставил на мольберт новую картину, снова сел
и снова погрузился в задумчивое созерцание. Так он проделал несколько раз.
и зрелость, так подходившие к облику этого массивного человека с крупной
головой. В пятьдесят лет это уже не был прежний пылкий и необузданный
художник, который обожал богему, попирал все ортодоксальные воззрения и
плевал на авторитеты, - подлинный и заслуженный успех укротил, или,
вернее, смягчил, его. Работы Глина, проникнутые уверенностью в своей силе,
отличавшиеся независимостью мысли и в то же время солидностью, были
признаны - и вполне справедливо - ценным вкладом в английское искусство.
Дни бродяжничества канули в прошлое, - теперь это был степенный женатый
человек, владелец дома в Челси, член совета Академии, привыкший к своему
положению и постепенно полюбивший его, хоть оно и противоречило его
взглядам. Однако сейчас, просматривая работы Стефена, такие разнообразные,
такие смелые по краскам, по пророческому отсутствию раболепства перед
традициями, по самобытности образов и изображению перспективы, по
богатству и изяществу фактуры (как тщательно скрыт искусной лессировкой
жесткий остов композиции!), - просматривая эти картины, чуть таинственные,
с большим подтекстом, где всегда что-то недосказано. Глин почувствовал,
что какие бы перемены ни произошли в нем, в глубине души он по-прежнему за
тех, кто восстает против рутины, за бунтарей. Полотна, стоявшие в углу
этого дощатого сарая, были намного лучше его работ - это он спокойно и без
всякой зависти понимал; по мастерству исполнения и оригинальности замысла
они могли быть поставлены в один ряд с творениями величайших мастеров. И
Глин подумал о том, что Десмонд уже целых семь лет неустанно трудится в
полной безвестности, никто о нем не слышал, не знает, он ведет жизнь
аскета, затворника, похоронившего себя в трущобах Ист-Энда; отказываясь
общаться с внешним миром и не давая зарубцеваться ране, он, конечно, имеет
все основания чувствовать себя обиженным, но такое состояние духа опасно
для него самого. И Глин решил, что настало время действовать: пора
положить конец этому затянувшемуся отшельничеству. Собственно, он пришел
сюда с готовым уже решением: сам он за эти годы сумел занять прочное
положение, и естественно, что мысли его потекли по вполне определенному
руслу. Выход для Стефена мог быть только один - добиться признания. Это
сыграло огромную роль в его собственной жизни. Это может сыграть решающую
роль в жизни Десмонда. Говорить об этом со Стефеном, конечно, бесполезно.
Глин не раз пытался - и тщетно. Он знал заранее о предстоящем посещении
Мэддокса - он уже давно обсуждал этот шаг с агентом и сейчас, когда его
посещение не достигло цели, понял, что действовать надо самому.
заранее остановил свой выбор - "Хэмпстедскую вересковую пустошь", -
завернул ее в оберточную бумагу и обвязал веревкой. С несвойственной ему
стремительностью он вышел из мастерской, запер ее и через заднюю дверь
выбрался в тупичок. Ему потребовалось не больше трех минут, чтобы дойти до
угла, а там, нырнув в кабачок "Благие намерения", он выпил стакан эля и
попросил бармена подержать до вечера у себя пакет. К шести часам, никем не
замеченный, он вернулся во двор и оттуда прошел на кухню.
Здороваясь с ним, Глин невольно подумал о том, какая большая перемена
произошла в Стефене со времени их первой встречи в Слейде. И дело было не
только в том, что Стефен страшно похудел - скулы у него торчали, а на
висках образовались глубокие впадины. Глядя на него, казалось, что этот
человек, с длинными худыми руками и с вымазанной в саже от речного
пароходика щекой, в грубых, перепачканных краской штанах и куртке, со
старым шарфом, переброшенным через плечо, держится на ногах лишь огромным
усилием воли, напряжением всех своих сил. Правда, пятна румянца на скулах
и горящие глаза несколько сглаживали это впечатление, придавая лицу
Стефена необычайно живое, энергичное выражение.
шнурка, а настоящую золотую цепочку внушительной толщины, с брелоками,
подарок ублаготворенного заказчика.
благодаря таким молодцам, как он.
Но лицо у Десмонда было по-прежнему приветливое и веселое. Последовало
небольшое молчание, но тут появилась раскрасневшаяся от долгого пребывания
у плиты Дженни с дымящимся блюдом в руках и весело пригласила всех к
столу.
домашний сливочный торт и большая миска абрикосового компота на десерт.
Глин, который с годами стал еще большим сластеной, что заметно сказалось
на его внушительных габаритах, с удовольствием предавался чревоугодию, но
хоть и был поглощен едой, все же не мог не заметить, как безразличен к еде
Стефен. Он, казалось, даже не замечал, что глотает, да и вообще пища
нисколько не интересовала его: если бы не Дженни, тарелка его так и
простояла бы пустой. Но настроение у Стефена было необычайно
жизнерадостное, красивые глаза его оживленно блестели, когда он принялся
подробно рассказывать о том, как ругался с капитаном, чья баржа чуть не
опрокинула их посредине реки.
весело заметил он в заключение. - После этого у меня совсем пропал голос.
улыбкой повернулся к Глину. - Тэпли глух, как пень. Иногда я, как уйду из
дому, целый день рта не раскрою.
от нее тоже за целый день слова не дождешься.
уголки губ приподнялись в иронической усмешке.
к тебе.
запомнить раз и навсегда, что ты теперь почтенная замужняя женщина?