Джером К.Джером

Рассказы

Памяти Джона Ингерфилда и жены его Анны

Мир сцены

Человек, который не верил в счастье

Джером К.Джером.

Памяти Джона Ингерфилда и жены его Анны

(ПОВЕСТЬ ИЗ ЖИЗНИ СТАРОГО ЛОНДОНА

В ДВУХ ГЛАВАХ)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Если вы доедете на метро до Уайтчепл-роуд (Восточная станция) и, сев в
один из желтых трамвайных вагонов, которые ходят оттуда по Коммершл-роуд
мимо харчевни "Джорджа", где стоит (или стоял некогда) высокий флагшток, под
которым сидит (или сидела некогда) пожилая торговка свиными ножками -
полтора пенса штука, доберетесь до того места, где арка железнодорожного
моста наискось пересекает путь; сойдете и свернете направо в узкий, шумный
переулок, ведущий к реке, а затем снова направо, в еще более узкий переулок
который легко узнать по трактиру на однрм углу явление вполне обычное) и
лавке торговца подержанным морским товаром на другом, где необычайно жесткие
и неудобные одежды гигантских размеров раскачиваются на ветру, напоминая
привидения,- то доберетесь до запущенного кладбища, обнесенного оградой и
окруженного со всех сторон унылыми, перенаселенными домами. Невесело
выглядят эти старые домишки, хотя жизнь так и кипит у их вечно открытых
дверей. Сами они и старая церковь среди них словно утомлены этим
непрекращающимся шумом.

Быть может, простояв здесь столько лет, прислушиваясь к глубокому
молчанию мертвых, они находят голоса живых назойливыми и бессмысленными.

Заглянув сюда сквозь ограду со стороны реки, вы увидите в тени
закопченного крыльца столь же закопченной церкви (в том случае, если солнце
сумеет пробиться сюда и отбросить вообще какую бы то ни было тень в этом
царстве вечных сумерек. Необычайно высокий и узкий надгробный камень,
некогда белый и прямой, а ныне расшатанный и покосившийся от времени. На
камне высечен барельеф, в чем вы сами убедитесь, если подойдете к нему,
воспользовавшись воротами на противоположной стороне кладбища. Барельеф,-
насколько его еще возможно рассмотреть, ибо он сильно пострадал от времени и
грязи,- изображает распростертого на земле человека, над которым склонился
кто-то другой, а немного поодаль находится еще какой-то предмет с
очертаниями столь неясными, что его можно с одинаковым успехом принять и за
ангела и за столб.

Под барельефом высечены слова (ныне уже наполовину стершиеся), которые
и послужили заглавием, для нашего рассказа.

Если вам случится воскресным утром бродить в тех местах, куда долетают
звуки надтреснутого колокола, сзывающего немногочисленных старомодного вида
прихожай, движимых силой привычки, на богослужение иод эти покрытые плесенью
своды, и разговориться со стариками, сидящими иногда в своих длинных
сюртуках с медными пуговицами на низком камне у поломанной решетки, то они,
возможно, расскажут вам эту повесть, как рассказали ее мне очень давно, так
давно, что об этом и вспоминать не хочется.

Но на тот случай, если вы не пожелаете утруждать себя или если
старикам,- хранившим в памяти эту историю, надоело болтать и их уже никогда
больше не удастся вызвать на разговор, а вы все-таки захотите ее услышать, я
решился записать ее для вас.

Но я не в состоянии передать эту историю так, как мне ее рассказали,
ибо для меня это была лишь легенда, которую я услышал и запомнил, чтобы
потом пересказать за деньги, в то время как для них это было нечто имевшее
место в действительности и, подобно нитям, вплетенное в ткань их собственной
жизни. Во время рассказа лица, которых я не мог видеть, проплывали среди
толпы, оборачивались и смотрели на них, и голоса, которых я не мог слышать,
говорили с ними сквозь шум улицы, так что в слабых, дребезжащих звуках их
речи трепетно звучала та музыка жизни и смерти, и моя история по сравнению с
их рассказом не больше, чем болтовня какой-нибудь кумушки по сравнению с
повествованием человека, грудью испытавшего всю тяжесть битвы.

Джон Ингерфилд, хозяин салотопенного завода, Лавандовая верфь,
Лаймхаус, происходит из скупого, практичного рода. Первый предстабитель
этого рода, которого взор Истории, проникая сквозь густой туман минувших
столетий, способен различить сколько-нибудь отчетливо,- длинноволосый,
загорелый в морских странствиях человек, которого люди зовут по-разному,
Инге или Унгер. Дикое Северное море пришлось ему пересечь, чтобы добраться
сюда. История повествует о том, как вместе с небольшим отрядом свирепых
воинов высадился он на пустынном берегу Нортумбрии; вот он стоит,
вглядываясь в глубь страны, и все его достояние находится у него за спиной.
Оно состоит из двуручной боевой секиры стоимостью что-нибудь около сорока
стюк в деньгах того времени. Однако бережливый человек, наделенный деловыми
способностями, даже из малого капитала сумеет извлечь большую пpибыль. За
срок, который людям, привыкшим к нашим современным темпам, покажется
непостижимо коротким, боевая секира превратилась в обширные земельные угодья
и тучные стада, продолжавшие затем размножаться с быстротой какая и не
снилась нынешним скотоводам. Потомки Инге, по- видимому, унаследовали
таланты своего предка, ибо дела их процветают, а достояние приумножается.
Этот род сплошь состоит из людей, делающих деньги. Во вс.е времена, из всего
на свете, всеми средствами делают они деньги. Они сражаются ради денег,
женятся ради денег, живут ради денег и готовы умереть ради денег.

В те времена, когда самым ходким и ценным товаром на рынках Европы
считались сильная рука и твердый дух, все Ингерфилды (ибо имя "Инге", давно
укоренившееся на йоркширской почве, измененное и искаженное, стало звучать
именно так были наемниками и предлагали свою сильную руку и твердый дух
тому, кто платил больше. Они знали себе цену и зорко следили за тем, чтобы
не продешевить; но, заключив сделку, они храбро сражались, потому что это
были стойкие люди, верные своим убеждениям, хотя убеждения их и были не
слишком возвышенны.

Шло время, и люди узнали о несметных сокровищах за океаном, ожидающих
храбрецов, которые сумеют покорить морские просторы; и спящий дух старого
норманского пирата пробудился в их крови, и дикая морская песня, которой они
никогда не слышали, зазвучала в их ушах; и они построили корабли, и поплыли
к берегам Америки, и, как всегда, завладели огромными богатствами.

Впоследствии, когда Цивилизация начала устанавливать и вводить более
суровые правила в игре жизни и мирные пути обещали стать прибыльнее
насильственных, Ингерфилды сделались солидными и трезвыми торговцами и
купцами, ибо их честолюбивые помыслы передавались из поколения в поколение
неизменными, а различные профессии были лишь средством для достижения одной
цели.

Пожалуй, это люди суровые и жестокие, но справедливые - в том смысле, в
каком сами они понимали справедливость. Они пользуются славой хороших мужей,
отцов и хозяев; яо при этом невольно приходит на ум, что к ним питают скорее
уважение, чем любовь.

Эти люди взыскивали долги до последнего фартинга, но и не были лишены
сознания собственных обязанностей, долга и ответственности,- мало того, им
случалось даже проявлять героизм, что присуще великим людям. История
сохранила память о том, как некий капитан Ингерфилд, возвращаясь с
несметными сокровищами из Вест-Индии,- какими путями довелось ему собирать
свои богатства, пожалуй, лучше здесь особенно подробно не разбирать,- был
настигнут в открытом море королевским фрегатом. Капитан королевского фрегата
вежливо обращается к капитану Ингерфилду с просьбой быть настолько любезным
и немедленно выдать одного человека из команды, который так или иначе стал
нежелательный для друзей короля, с тем чтобы он (упомянутое нежелательное
лицо) был незамедлительно повешен на нок-рее.

Капитан Ингерфилд вежливо отвечает капитану королевского фрегата, что
он (капитан Ингерфилд) с величайшим удовольствием повесит любого из своей
команды, кто этого заслуживает, но права своего не уступит ни королю Англии,
ни кому бы то ни было другому на всем божьем океане. Капитан королевского
фрегата заявляет на это, что, если нежелательное лицо не будет
незамедлительно выдано, он, к своему величайшему сожалению, вынужден будет
отправить капи-тана Ингерфилда вместе с его кораблем на дно Атлантического
океана. Ответ капитана Ингерфилда гласит: "Именно это вам и придется
сделать, прежде чем я выдам одного из моих людей",- и он атакует огромный
фрегат с такой яростью, что после трехчасового боя напитан королевского
фрегата считает за благо возобновить переговоры и отправляет новое послание,
учтиво признавая доблесть и воинское искусство капитана Ингерфилда и
предлагая, чтобы тот, сделав достаточно для поддержания своей чести и
доброго имени, пожертвовал теперь ничтожной причиной раздора, получив таким
образом возможность скрыться вместе со своими богатствами.

- Передайте своему капитану,- кричит в ответ Ингерфилд, понявший
теперь, что, кроме денег, есть и другие ценности, за которые стоит
сражаться,-что "Дикий гусь" уже перелетал моря с животом, набитым
сокровищами, и если богу будет угодно, то перелетит и на этот раз, но что
хозяин и матросы на этом корабле вместе плавают, вместе сражаются и вместе
умирают!

После этого королевский фрегат открывает еще более яростную стрельбу, и
ему, наконец, удается привести в исполнение свою угрозу. Ко дну идет "Дикий
гусь", ибо окончена последняя охота, ко дну идет он, зарывшись носом в воду,
с развевающимися флагами, и вместе с ним идут ко дну все, кто еще остался на