Антонин Ладинский

В дни Каракаллы

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Я ПОКИДАЮ ГОРОД ТОМЫ

1

Можно сказать, что приключения, описанные в этой книге, начались в тот
самый день, когда в Томы пришел римский корабль, названный счастливым
именем "Амфитрида". Именно его прибытие послужило поводом для моих
скитаний, и благодаря этим странствиям я увидел Олимп и пирамиды, Тир и
Сидон, Антиохию и Элию Капитолину, которую иудеи продолжают называть
Иерусалимом, и многие другие города. В Сирии я совершил паломничество к
прославленным храмам Гелиополя и в тихом святилище принес богине
бескровную жертву. В тот вечер в храмовых подземельях ревели
предназначенные для заклания быки. На обратном пути в древнем селении,
названном именем Аштарты, я поужинал в харчевне у толстого сирийца и
запомнил его черную бороду, а на столе - жирные бобы и пурпур местного
вина в плоской стеклянной чаше. В Библе я сидел на мраморной скамье
амфитеатра, но наслаждался не трагедией Эсхила, а видом на море, откуда
веяли упоительные зефиры. Человек, имя которого я запамятовал, водил меня
по кривым, узким улицам, показывая перстом то дом знаменитого медника, то
академию законников, то базар, пропахший кожей и имбирем, то лавку
горшечника, где продавались искусно сделанные светильники, и мне приходило
на ум во время прогулки, что этот тысячелетний город, приятно
расположенный на морском берегу, существовал уже в те дни, когда на земле
горела Троя. Я посетил Александрию и Рим, побывал также в Карфагене и
Парфии, в Арморике слышал, как шумит океан, и в Галлии смотрел на
блаженные розоватые побережья и оливковые рощи. А когда приплыл однажды в
Лаодикею Приморскую, то увидел в гавани среди леса мачт "Фортуну
Кальпурнию". На этом черном с золотыми украшениями корабле прибыл из Рима
Вергилиан, племянник сенатора Кальпурния Мессалы. Так я встретил на своем
жизненном пути трагического поэта, взиравшего на людей с растерянной
улыбкой. Казалось, он говорил: смотрите, вот сияет солнце, зеленеет
прекрасное море, нежный закат умирает за пальмами, а все в римском мире
устроено вопреки справедливости - глупцы слывут за философов и с
лицемерной важностью рассуждают о бессмертии души, и другие глупцы им
рукоплещут...

Когда я слышал из уст поэта подобные высказывания, мне самому начинало
казаться, что наша жизнь полна нелепостей, и я начинал размышлять о
причинах, обрекающих Рим на гибель. Но начнем с того незабываемого утра,
когда в Томы приплыла "Амфитрида".

Это случилось в месяце, посвященном римлянами Августу, а в северных
странах называемом месяцем серпа, так как именно в это время года жнецы
снимают жатву, чтобы собрать пшеницу в житницы и спокойно ждать
приближения суровой сарматской зимы.

Томы уже проснулись для трудов и общественной деятельности. Утро было
солнечное, и воздух представлялся совершенно прозрачным, ибо еще не
наступила пора зимних туманов. Море простиралось на огромное пространство,
зелено-синее, пахнущее водорослями и шумящее, как розовая раковина, и с
берега были видны белые вспенения, что вздымал на воде легкий ветер.
Никогда человеческое зрение не устанет любоваться морской стихией! В море,
как в божественных глазах Юлии Маммеи, моей сирийской покровительницы, для
которой я с таким прилежанием переписывал книги, отражаются не только
голубые небеса, или облака, или черная ночь, полная звезд и лунного
сияния, но и все рождающееся в мечтаниях человека о прекрасном; все мы
надеемся найти в далеких странах то, к чему невольно стремится наша душа.
Но не следует забывать, что морские пучины чреваты бурями и опасностями: в
море живут жадные до человеческого мяса мурены и подводные чудовища, и
поэты часто сравнивали земное существование с утлым кораблем, пересекающим
Понт.

Корабль медленно приближался. Это была так называемая табеллярия, или
посыльное судно. Подобные галеры время от времени приходили к нам из Рима,
привозили нашим архонтам эдикты и письма или доставляли опального
царедворца в далекую ссылку, к сарматам, как имеют обыкновение говорить в
римских дворцах.

Томы и ныне считаются одним из самых оживленных и богатых приморских
городов Нижней Мезии, в них живет много греков и варваров, и
многочисленные торговцы доставляют сюда из Дакии пшеницу, чтобы, погрузив
амфоры с зерном на томийские корабли, везти ее в Синопу или даже в далекую
Остию. Город полон мореходов и корабельных строителей, и его
благосостояние зиждется на морской торговле. Но жизнь здесь протекает
однообразно и без выдающихся событий, люди занимаются своими ежедневными
делами, а досуг посвящают душеспасительным беседам. Однако приплывал в
один прекрасный день императорский корабль, и наши площади наполнялись
волнением. Все гадали о том, какой он привез подарок. Увы, чаще всего это
был декрет о новых налогах, хотя все уже было обложено пошлинами, и бедные
жители не знали, что предпринять: плакать ли над своей участью или бежать
куда глаза глядят, бросив все на произвол судьбы? Уже казалось порой, что
граждане скоро будут ждать прихода варваров как избавления. Никакие
мольбы, обращенные к правителю провинции, не помогали, и римский сенат
оставался глухим к нашим прошениям, так как алчность человеческая
ненасытна. А между тем общественные здания разрушались, и у города не
хватало средств, чтобы возвести новую базилику.

Корабль шел с полуденной стороны, из-за лиловатого мыса. На некоторое
время люди на базаре оставили куплю и продажу, горшки и деревянные сосуды
с медом, и обратили взоры в сторону моря. В руках у продавца бился и
хлопал крыльями черно-красный петух, но, позабыв о покупателях, желавших
приобрести птицу для праздничного ужина, он не отрывал глаз от галеры. Два
пастуха в пахучих овчинах, пригнавшие из отдаленного селения несколько
овец на продажу, тоже любовались, опираясь на длинные посохи, галерой и,
может быть, думали о странной и полной приключений жизни мореходов. На
агоре, под сенью портика, где каждое утро Аполлодор разъяснял нам
категории Аристотеля, некий оратор прервал свою речь на полуслове и так и
остался с открытым ртом, заметив далекий корабль, и вслед за его
удивленным взглядом повернули лица в сторону моря и рассеянные слушатели.
Галера неутомимо разрезала волны, как плуг режет рыхлую пашню, и при виде
этого творения искусных человеческих рук морская синева представлялась еще
более пленительной. Уже можно было рассмотреть некоторые подробности
корабельного строения: на черной галере вдоль длинных боков однообразно и
мерно двигались многочисленные красные весла; короткая прочная мачта могла
выдержать любой напор разъяренных ветров; бронзовый таран выставил вперед
свое страшное жало, и по обеим его сторонам на бортах зияли два огромных
глаза, назначение которых - устрашать врагов во время морских сражений. На
солнце поблескивали позолотой акростели - трубящий в рог тритон на носу и
красиво изогнутый чешуйчатый рыбий хвост на корме. Я тоже смотрел на
корабль и не знал, что он предвещает большие перемены в моей жизни.

На помосте суетились корабельщики, убирая широкий красный парус с
изображением хищной волчицы. Борта галеры были огорожены легкими перилами,
какими римляне обычно украшают свои здания. Потом донеслись звуки флейты,
и под эту музыку весла снова как бы ожили, равномерно откинулись назад и,
возвращаясь, красиво вспенили воду. Повинуясь опытным кормчим, корабль
сделал широкий поворот и стремительно проскользнул между двумя башнями, на
которых в ночное время зажигается смоляной огонь, чтобы указывать путь
терпящим бедствие рыболовам. Некогда между ними висела чудовищная железная
цепь, преграждавшая врагам вход в город, но ее давно увезли в Рим и
перековали на оружие, чтобы жители не помышляли легкомысленно о свободе.

"Амфитрида" причалила к берегу. Легко можно было представить себе, как
под помостом жадно глотали воздух прикованные к скамьям гребцы, с
искаженными от недавнего напряжения лицами, в поту и со свистящим дыханием
в груди! В продолжение многих часов они трудились под угрозой
немилосердного бича в руке надсмотрщика, который бегал из одного конца в
другой, оглашая мир богохульными криками, и никогда не был доволен
прилежанием рабов. На отполированных за долгие годы скамьях, с
возможностью передвигаться только на длину бряцающей цепи, несчастные
приводили в движение тяжелые весла и здесь же спали, принимали пищу и
утоляли мучительную жажду водой, подкисленной уксусом. Тут же они плакали,
молились или проклинали богов, вспоминая милую свободу, рабы, бежавшие от
своего господина и пойманные на дороге, захваченные во время нападения на
римскую виллу, мятежники или христиане, упорно отказывавшиеся принести
жертву в храме Рима и Августа.

На высокой корме виднелась живописная группа римлян. Когда они сошли на
берег, мы встретили их рукоплесканиями, догадываясь, что к нам прибыли
важные люди и, может быть, даже посланцы цезаря. Один из них поднял руку в
знак приветствия - высокий человек с красивой белокурой бородой, с носом
как у Сократа, видимо, варвар по происхождению, однако в тунике с узкой
красной полосой, что говорило о всадническом достоинстве или звании
центуриона. В другой руке он держал свиток. Его сопровождали лысый старик
с давно не бритым, худым, желчным лицом, может быть, исполнявший
обязанности скрибы, судя по бронзовой чернильнице, которую он нес перед
собой в обеих руках, и еще один бородатый римлянин, тоже с красной полосой
на тунике, с мечом на перевязи, украшенной медными бляхами. На римлянине
со свитком в руках и скрибе белели пышные тоги, третий был в коротком
красном плаще. Нам было странно смотреть на эти торжественные римские
одежды, так как здесь обычно носили эллинские хламиды и в городе часто
появлялись варвары в овчинах и кожаных штанах. Невозмутимо и не произнеся
ни единого слова, римляне сошли на берег. Только тогда человек с широкой
белокурой бородой обратился к нам с такими словами: