которыми, по примеру отца, умел ладить, и объявил, что милостью богов
только что спасся от козней Геты. Так как воинам тут же стали раздавать
деньги, то они охотно поверили его заявлениям. В конце концов, им было все
равно, кто носит пурпур, лишь бы этот человек был щедр на подачки. Однако
сенат не спешил проявить по этому поводу свои восторги. Тогда Антонин
обратился к известному юристу Папиниану, префекту претория, с требованием,
чтобы тот написал апологию братоубийства. Когда префект, это "убежище
справедливости", как называли Папиниана в Риме, отказался предоставить
свое красноречие на службу ужасному преступлению, солдаты немедленно
расправились с ним. Антипатр, учитель Антонина, осмелился написать юному
цезарю увещевательное письмо и тоже едва уберег голову. Но многие,
дружески относившиеся к Гете, погибли, и среди них даже дочь Марка Аврелия
Луцилла. Говорят, сама Юлия Домна, обагренная сыновней кровью, заставляла
себя из страха перед убийцей смеяться и выражать притворную радость, чтобы
сохранить свою жизнь.
всячески старался расположить к себе воинов, особенно германского
происхождения. Септимий Север говорил сыну с солдатской грубостью: "Если
за тебя будут солдаты, то на прочих ты можешь наплевать".
аллеманскую одежду и показывался в таком виде перед наемниками. Он носил
германскую прическу. За это варвары очень почитали его. Но не менее были
преданы ему и римские воины, сыновья земледельцев и провинциалов, которым
еще его отец, не щадивший сенаторов, оказывал всякое покровительство.
Особенно же любили солдаты нового императора за щедрые денежные подарки, а
также за то, что он вел себя во время похода как простой воин. Если
надлежало рыть окоп или выполнять какую-нибудь другую трудную работу, он
первым брался за лопату и при всяком воинском предприятии - при наведении
моста через реку или устройстве укрепления - принимал всюду самое
деятельное участие. Пищу он употреблял простую, пользовался для еды и
питья деревянными сосудами, а хлеб ел только черствый и доходил до того,
что сам молол на ручном жернове потребное для одного человека количество
зерна и варил из него солдатский ужин. Каракалла любил, чтобы солдаты
называли его товарищем, а не цезарем. Антонин редко садился в колесницу
или на коня, но пешком вместе с воинами, сам неся свое, оружие и иногда
даже взвалив на плечо серебряный орел, под тяжестью которого сгибались и
сильные знаменосцы, шел так на протяжении многих миль. Достойны удивления
такая сила духа в малом теле и подобное стремление к воинским трудам.
Однако по своему характеру цезарь отличался склонностью к предательству и
большим притворством, чем славился и его покойный отец. При нем состояло
два полководца - старый Адвент и Макрин. Антонин почитал первого и
издевался над вторым, называя его за пристрастие к обильной еде и нарядным
одеждам женоподобным и трусом, и даже грозил неоднократно расправиться с
ним. Об этом Макрине, бывшем экономе императора Юлиана, речь будет
впереди.
дружбу с солдатами, а его мать правила империей, окружив себя философами и
юристами. Ни для кого не было тайной, что финансы находились в ужасающем
состоянии, так как огромные средства шли на раздачу воинам и подарки
варварским вождям, и только горделивые римляне не хотели видеть, что в
действительности это была позорная дань варварам. Чтобы несколько
поправить дела, стали чеканить более легкий золотой - пятьдесят штук из
одного фунта золота - и новый серебряный динарий. Но вскоре и эти монеты
превратились в медные, едва покрытые золотом или серебром.
снова собирались черные тучи, и требовалось напряжение всех сил, чтобы
отразить врагов.
удалось наблюдать происходившее в Риме, но даже в те годы я почувствовал,
что римский воздух насыщен тревогой и сомнением. Таких, как Вергилиан, я
встречал немало. Я видел, что на погребальных памятниках смерть изображали
не в виде Медузы, а прелестным гением, грациозно опускающим к земле факел
жизни. Те, кто правит миром, помышляют только о своей сокровищнице,
императорский пурпур запятнан братоубийственной кровью и еще более
страшными преступлениями, и, предупреждая о буре, уже грозно шумят
варварские дубы, пронзительные северные ветры дуют с далеких скифских
пространств, и верблюды кричат в Парфии, увозя на восток римское золото.
что даже враги - насмешливые александрийцы, презирающие римские учреждения
христиане и сам Тертулиан - отдают должное его законам и дорогам. А все,
кто обладает имуществом, доходным домом, меняльной лавкой, имеет рабов,
берет на откуп какую-нибудь отрасль обширного императорского хозяйства и
тем самым так или иначе участвует в дележе добычи и жизненных благ, и все
кормящиеся около этих счастливцев, надзирающие над рабами, каменоломнями и
виллами, считают, что такой порядок установлен на вечные времена богами,
чтобы обеспечить спокойствие в мире. Однако это спокойствие лишь
кажущееся, все непрочно в Риме, и римлян страшит не только нашествие
варваров, но и глухой ропот рабов.
полях, орошаемых разливами Нила, колосится золотая пшеница; в Каппадокии
пасутся табуны великолепных кобылиц; на блаженных холмах скудеющей, но все
еще прекрасной Италии зеленеют виноградные лозы; на морях покачиваются
корабли, нагруженные зерном, папирусом, мрамором и прочими товарами. Они
бесстрашно уплывают в океан, за Геркулесовы Столпы, в покрытую туманами
Британию, в Индию, на далекий остров Тапробану, полный пальм и обезьян,
или в Серику - страну шелковичных червей, где храмовые крыши увешаны
стеклянными колокольчиками и люди, почитающие милосердных богов, приносят
им в жертву не животных, а цветы и квадратики золотой и серебряной бумаги.
Караваны римских и сирийских купцов уходят в Эфиопию и в область
таинственных африканских озер, где римляне впервые увидели носорога.
проповедники, странствующие риторы и бродячие мимы, торопится на гремящей
тележке императорский легат, скачет на лошади центурион, едет на осле
благочестивый паломник, пешком шествует непризнанный философ. К услугам
путешествующих устроены на дорогах харчевни и постоялые дворы, гостиницы и
таверны, и даже существуют путеводители, в которых отмечены достойные
внимания достопримечательности городов, а также расстояния между
населенными пунктами.
тридцать два легиона и многочисленные вспомогательные воинские части. Куда
бы ни приходили римляне, всюду они приносили с собой секрет не боящегося
времени цемента, рецепты сыроварения и виноградную лозу, и недаром знак
власти центуриона - сучковатый жезл из лозы. Когда легионеры появлялись во
вновь образованных провинциях, они строили прежде всего лагерь, преторий,
акведуки и храмы мужественным солдатским богам - Марсу и Геркулесу.
Казалось бы, все прочно построено из камня или превосходного обожженного
кирпича, но землетрясение особенно опасно для каменных строений, а почва
под ногами начинает содрогаться. Так я размышлял о судьбах Рима, скромно
сидя в шатре у легата Цессия Лонга.
пожелал отдохнуть. Он не без удовольствия потянулся, зевнул, виновато
улыбаясь Вергилиану.
переход - и ты будешь в Карнунте. А пока отдохни... И ты, каллиграф...
поспешили удалиться. Снаружи, даже после слабо освещенного шатра, ночь
показалась непроглядной. Дул холодный ветер. Вергилиан и я направились за
рабом, показывавшим дорогу в предназначенный для нас шатер. Я с
наслаждением бросился на пахучую, приятно шуршащую солому и тотчас уснул.
8
понял, что это Вергилиан изо всех сил трясет меня за плечо. Глаза не
хотели открываться, хотя взволнованный голос друга был полон тревоги:
шатра встревоженно запела римская труба, слышались крики воинов.
Ночевавшие вместе с нами врач Александр и римлянин с огромным подбородком
уже исчезли, и мы тоже устремились из шатра, чтобы узнать, что происходит.
мраке кое-где пылают факелы. Мимо промчался с цоканьем подков конный
отряд. Повсюду ходили люди с оружием в руках. Из темноты выбежал какой-то
центурион.
легата, вежливо поднял руку и радостно закричал, убегая от нас:
показалось, что во мраке появился Цессий Лонг, на коне, окруженный
батавами.
и более в воинский строй. Создавалось такое впечатление, что все уже были
на своих местах. Крики, однако, не умолкали. Но я понял, что это не был
Березин Федор
Корнев Павел
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Зыков Виталий