Чтение 90–й страницы книги ~В дни Каракаллы~

Почти не раскрывая рта и не спуская глаз с умершего, Александр ответил:

- Хотел бы я сам знать причину его смерти. Но сердце его перестало
биться.

На мраморном круглом столе стояла чаша из розоватого александрийского
стекла. Врач приготовил в ней какое-то снадобье, то самое, которое
Вергилиан не пожелал принять. Рядом можно было заметить другую чашу -
серебряную; эта была пуста. Александр взял ее осторожно за тонкую ножку и
понюхал капли вина, что еще оставались на дне.

Я подошел к врачу:

- Яд?

Александр ничего не ответил. Может быть, даже из пренебрежения. Теперь
у меня уже не было покровителя, который одним своим дружеским обращением с
простым скрибой заставлял всех считаться со мной как с равным, несмотря на
мою молодость и бедность, невзирая на мое провинциальное происхождение. Но
Вергилиан был мертв.

Помню, во время похорон, когда тело Вергилиана, набальзамированное по
восточному обычаю и завернутое в погребальные пелены, унесли, чтобы
положить в каменном гробу, высеченном в семейной усыпальнице Юлии Месы, я
помешал какому-то римлянину с внушительным животом, желавшему непременно
стоять впереди других, и он прошептал, глядя на меня бессмысленными от
важности глазами:

- Посторонись, любезный!

Я послушно подвинулся в сторону, чтобы уступить ему дорогу. Римлянин,
глядя на меня через плечо, брюзжал:

- И вообще - что тебе нужно здесь? Знай свой тростник для писания и
старательно соскабливай описки.

С таким видом, точно он высказал нечто очень умное, толстяк встал рядом
с Дионом Кассием, считая, по-видимому, что ему по праву принадлежит на
погребении почетное место. Впрочем, знаменитый историк тоже не замечал
меня. Маммея не пожелала прийти.

В тот день я долго бродил по городу в самом угнетенном состоянии духа,
и меня не радовала даже мысль о предстоящем возвращении к пенатам. Но ведь
нельзя изменить того, что уже совершилось.

В Антиохии делать теперь мне было нечего. На другой же день рано утром,
перекинув через плечо мешок, в котором хранились мои сокровища, я
спустился к реке. Но мне пришлось подождать некоторое время под сенью
смоковницы, прежде чем ладья пустилась в путь. На ней находились шесть
гребцов и кормчий, человек, обладавший зловещим смехом и говоривший
загадками. Я понял, что тщательно упакованный в солому и полотно предмет и
есть та статуя, которую Меса посылала Кальпурнию.

- Кого она изображает? - спросил я кормчего.

Бородатый человек рассмеялся.

- Отгадай, юноша! Она - гром и молнии, цветы и хлад! Что это такое?

Я вспомнил о молниях, зажатых в деснице Юпитера Капитолийского.

- Отец богов?

- Не отгадал.

- Тогда я не знаю.

- Афродита! - объявил кормчий и, подняв весло, ловко переложил его
слева направо.

- Но при чем же здесь молнии?

- Как же! Афродита - это весна?

- Весна.

- А весною бывают первые грозы, сверкают молнии, и богиня сыплет цветы
на лужайки.

- А холод?

- Холод? Но ведь богиня нагая, ей холодно, когда на нее смотрят
нечестивыми глазами. На красоту надлежит взирать с чистыми помыслами.

Я подивился тому, что кормчий выражается как образованный ритор, но
подумал, что в Антиохии все возможно.

Когда мы приплыли в Селевкию, я покинул ладью, положив на широкую
мозолистую длань кормчего драхму, чтобы он мог купить на эти деньги амфору
вина для гребцов, провожавших меня благословениями. Я уже удалялся по
направлению к гавани, но философ с кормилом в руках крикнул мне вдогонку:

- Юноша, отгадай!

Пришлось остановиться.

- Что это такое? Ты не увидишь того, что потерял сегодня, но будешь
смотреть на то, что обретешь завтра...

Что это означало? У меня теснились в голове другие мысли, мне
необходимо было поскорее разыскать корабль, уходивший в Понт, и поэтому я
не стал ломать голову над разрешением нелепой загадки.

Мне без большого труда удалось разыскать "Навсикаю". Несмотря на
поэтичное название, она оказалась самым обыкновенным хорошо осмоленным
торговым кораблем, принадлежавшим человеку, чем-то обязанному сенатору
Кальпурнию. Корабельное чрево уже наполнили глиняными сосудами с каким-то
товаром. Я показал наварху записку, которую вручил мне бедный Вергилиан,
тут же уплатил за проезд и, как мог, устроился вместе с корабельщиками на
помосте. Но меня почему-то неотступно мучила загадка Андроника - так звали
кормчего. Шепотом я повторял десятки раз: "Ты не увидишь того, что потерял
сегодня..." Может быть, он подразумевал сегодняшний и завтрашний день? Я
потеряю солнечный свет текущего дня, потому что к вечеру он погаснет и
завтра настанет новый день... Или кормчий намекал на смерть моего друга?

В ужасной тоске я бродил по корабельному помосту, и мысли мои
непрестанно возвращались к Вергилиану. Он стоял как живой перед моими
глазами. Опущенная скорбно голова в красивых черных завитках, бессильно
свесившаяся до самого пола рука...

7

Наш корабль должен был пойти в соседнюю Лаодикею, чтобы взять там
другие товары, и мы незамедлительно прибыли в этот город. Опираясь о
перила корабля, я с любопытством смотрел на нагроможденные передо мною
здания. Как известно, этот портовый город не пожелал стать на сторону
Песцения Нигера, с которым боролся Септимий Север, и победоносный
император всячески потом отличал лаодикейцев, осыпал их милостями,
восстановил разрушенные Нигером храмы, вымостил улицы мраморными плитами и
построил великолепные термы. За городом виднелись холмы, покрытые тучными
виноградниками. Феодорит, хозяин корабля, на который я взошел, уже успел
сообщить мне, что вино с этих виноградников вывозят в огромных амфорах в
Александрию и даже в Индию. Лаодикея славится вином и храмами, в которых
сохранились таинственные сирийские культуры; по словам Феодорита,
богослужения в них совершаются даже с человеческими жертвоприношениями.
Город переименовали в Юлию, но все называют его старым именем, и по
внешнему виду он мало отличается от тех портов, что мне приходилось видеть
раньше: те же набережные с железными кольцами, укрепленными в каменных
причалах, чтобы привязывать корабли, кабачки на вонючих улицах,
разноязычная толпа, а на воде дынные корки и куски дерева.

Невдалеке разгружались два длинных военных корабля, и я отправился
посмотреть, что там происходит. Воины выносили на берег охапки оружия,
тюки солдатских плащей, выкатывали на песчаный берег военные повозки. Судя
по вооружению и красивым шлемам с гребнями, это была какая-то конная
центурия. В воздухе стояла грубая солдатская ругань, и клятвы богам
мешались с самыми непотребными словами. На галерах позвякивали цепи
прикованных к скамьям гребцов. Они отдыхали после мучительного перехода.
Заглянув в бортовое отверстие, я увидел, что некоторые из них лежали и
даже смотрели на берег, а другие равнодушно отвернулись от всего на свете.
Я разглядывал и воинов. Мне показалось, что одного из них я где-то видел.
Это был молодой человек высокого роста, с белокурой бородкой. Он сидел на
тюке, опустив руку между колен. Удалось завязать с ним разговор.

- Откуда приплыли, товарищ? - полюбопытствовал я.

- Из Остии.

- А где же ваши кони?

Воин нахмурился.

- Коней нам, вероятно, пригонят из Каппадокии.

Если из Италии перебрасывали на Восток конные части, хотя бы и без
конского состава, - значит, новая парфянская война была неминуемой.

- Не встречались ли мы где-нибудь с тобой, приятель? - опять спросил я.

Молодой воин все с тем же скучающим видом, хотя вокруг царила суета
разгрузки, спокойно оглядел меня с ног до головы.

И вдруг мне вспомнилась битва римлян с сарматами, юный пленник,
прикованный к легионной повозке, объяснявшийся с центурионом на каком-то
странном наречии. Я сказал об этом воину:

- Я встречался с тобой в Паннонии. Помнишь? Когда тебя взяли в плен
римляне...

Белокурый юноша поднял на меня глаза с недоумением.

- Неужели ты забыл, как тебя приковывали к повозке?

Он вздохнул.

- А теперь ты будешь сражаться с парфянами?

- Мы сражаемся со всеми, кто находится против нас.

Юноша за эти два года возмужал и, видимо, прошел трудную солдатскую
науку со всеми ее тяготами, руганью центурионов, лупанарами и игрою в
кости. Но я испытывал к нему братское чувство. Мне почему-то хотелось
узнать о нем побольше.

- Как тебя зовут, воин?

- Аврелий.

- Так тебя называют в рядах. А как твое настоящее имя?

- Лепобор.