Большая часть библиотеки - говорят мне в утешение - досталась ст...му
мяснику, который допродает книги кипами, на вес [Совершенная правда! Даже в
Москве об этом знали библиоманы и просили меня разведать, не сыщется ли
какая историческая редкость у мясника. (Прим. автора)]. Спешу к нему и
получаю ответ, что все уже разобрано.
полуистлевшие столбцы, - посмотрите, не выберете ли себе чего?
бумажную... Тут ничего, там столько же, далее вздор! Опять за розыски...
опять утопаю в них... Время летит. Мясник поглядывает на меня, как на
сумасшедшего... Наконец (о, буди благословенно жилище его!) развертываю один
полуистлевший столбец, пригнетенный сильными из книжного царства в самый
угол кладовой. Заглавие очень заманчиво: Сказание о некоем немчине, иже
прозван бе бесерменом. Читаю текст - сокровище! Перебираю больные листы с
осторожностью врача - в сердце столбца итальянская рукопись... В ней все те
же имена, как и в русской, с прибавкою нескольких новых, большею частию
иностранных; герой повести один и тот же. Видно, писано человеком близким к
нему: рассказ дышит особенною к нему любовью и возвышенными чувствами. На
заглавном листе стоит только: Памяти моего друга, Антонио. Это успел я
наскоро рассмотреть в чудном архиве мясника. Не могу скрыть восторга, и в
жару предлагаю бородатому Лавока {Прим. стр. 11} самую пригожую, любую Ио
{Прим. стр. 11} из своего стада. Торг разом слажен; привожу столбец домой,
дрожа за хилую жизнь его. Разбираю листы русской хартии, как лепестки
дорогого цветка, готового облететь. Едва-едва успеваю спасти от разрушения
половину ее. Итальянская рукопись более уцелела. Из них-то составил я
"Повесть о басурмане", пополнив из истории промежутки, сделанные
разрушительным временем.
читательниц, - уловки, чтобы заинтересовать нас к своему произведению!
может статься, и прекраснейшая; говорите, если вам угодно, что я написал это
предисловие именно с целью представить картину Москвы, обновленной и
украшенной великим Иоанном - картину, которая не могла попасть в мой роман:
возражать не буду. Говорите, что я это сделал, желая поместить хоть
где-нибудь романическое, интересное лицо Дмитрия Иоанновича, которое не
могло быть поставлено на первом плане романа, занятом уже другим лицом, а на
втором плане не умещалось; прибавьте, что я, вследствие всех этих
потребностей, придумал и находку рукописей; говорите, что вам угодно: очных
ставок делать не могу, доказывать на бумаге справедливость моих показаний не
в состоянии, и потому, виноватый без вины, готов терпеть ваше осуждение. Что
ж делать? сказочникам не в первый раз достается за обманы. Кажется, было
кем-то говорено: лишь бы обман был похож на истину и нравился, так и повесть
хороша; а розыски исторической полиции здесь не у места. Не оправдываюсь
также в двух-трех анахронизмах годов, или времени года, или месяцев,
сделанных, когда я пополнял промежутки в рукописях. Они умышленны: легко это
заметить. Указывать на них в выносках почел я лишним: стоит развернуть любую
историю русскую, чтобы найти, например: что покорение Твери случилось
осенью, а не летом, что то и то случилось не в одном году, что наказание
еретиков было в Новгороде, а не в Москве. Предоставляю детям отыскивать эти
вольные и невольные погрешности. Таких анахронизмов (заметьте: не обычаев,
не характера времени) никогда не вменю в преступление историческому
романисту. Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее.
Его дело не быть рабом чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и
двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу,
пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого
двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста -
выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся
с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент
своего романа. Нужно ли говорить, что этот момент должен быть проникнут
идеей?.. Так понимаю я обязанности исторического романиста. Исполнил ли я их
- это дело другое.
* ЧАСТЬ 1 *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
близ границ саксонских. Сюда поведу вас теперь.
на берегу Эльбы башня, омытая дождем. Вот в двух щелях, которые называются
окнами, засверкал огонек, осветил смиренное феодальное здание и неверно
протянул его в реку. Волчья ночь! ни искорки на небе, ни отрадной беловатой
полосы, обещающей утро. Мраку нет границ; кажется, и ночи этой не будет
конца. Ветер, будто злой дух, рвется в башню; его завываниям вторит вой
волков в ближнем кустарнике. Река, расстроенная в своем течении,
опрокинулась поперек, осадила подножие башни и силится захлестнуть ее полою
своих валов.
ветра, наигрывающий свои грустные фантазии. Огромная комната освещена
пылающим в очаге костром. Везде заметна простота и даже бедность. Украшением
служат только рога оленей и несколько оружий, развешанных по стенам. Против
огня, опрокинувшись назад на спинку кресел, дремлет восковое лицо старушки;
очерк его, пощаженный временем, говорит еще, что она была смолоду красавица,
несмотря на темные, местами, пятна, которые, вероятно, болезнь оставила на
нем. Изредка печальные думы перебегают по этому лицу; чаще проникнуто оно
грустью, и вы, не видя на нем слез, сказали бы, что душа ее вся в слезах.
Старушка должна быть хозяйка башни, которую называли некогда замком. В
некотором отдалении от нее старик седовласый, высокий, худощавый -
служитель, оруженосец или кастелян. Смотря на него, делаешься добрее,
благочестивее, становишься ближе к нему. Где такие старики в доме, там,
полагать можно, благословение божье. То, сидя на треножной скамейке, он
борется со сном и по временам, побежденный им, ныряет головой; то подходит
на цыпочках к очагу, чтобы поправить в нем огонь; то вслушивается к стороне
двери. Посреди этой воплощенной зимы пал цветок, только что распустившийся:
девушка лет шестнадцати - по одежде ее, по месту, которое занимает в
углублении комнаты, должно принять ее за служанку. Она сидит на низенькой
скамейке за пряжею, вся убранная пылающим огнем. На пригожем лице ее тоже
заметна тревога. Взоры нередко допрашивают дверь; при малейшем стуке за нею
руки судорожно вздрагивают и перестают прясть. Все тихо в башне; только
слышно, как жужжит веретено в нетерпеливых руках девушки, как ветер жалобно
просится в окно.
девушки.
исполненные слез.
над неугомонною стихией.
спешил поднесть к огню светильню железной лампы, налитой жиром, которую
успела подать ему девушка. Но приезжий, видно, был не мешок: дверь
отворилась, и вошел в комнату малый лет двадцати, пригожий и проворный.
Взгляд любви на девушку, поклон баронессе Эренштейн (так звали владетельницу
бедного замка), мокрую шляпу и большие рукавицы с раструбами в ноги к своей
любезной, рог с плеч долой, и начал расстегивать лосиную броню, ограждавшую
грудь его.
если б не боялась унизить свое рождение, готова была броситься на шею
вестнику.
господина несть числа, - отвечал приезжий. - Только ночь хоть глаз выколи;
едешь, едешь и наедешь на сук или на пень. А нечистых не оберешься на
перекрестке у Белой горы, где недавно убаюкали проезжих: так и норовят на
крестец лошади да вскачь с тобою. Один загнал было меня прямо в Эльбу.
вздор.
Соломатина Татьяна
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Орлов Алекс