некоторые таинства... Вот, недалеко ходить, вдова Селинова. Видите дом
соседский, при спуске Константино-Еленовской улицы. Вдовушка без ума от сына
вашего хозяина.
хозяйского дома?
высокий рост.
внимателен. Переводчик продолжал:
передать вам много занимательного из здешних шашень. Мы таки знаем
кое-что... мы вхожи в домы бояр, видаем и жен и дочек их. Но прошу наперед
заметить, для получения милостей тех и других надо перейти в их веру.
Эренштейн. - Как же вы?
условие необходимо. Без того прослывешь басурманом, латынщиком, нехристом,
хоть бы вы были самым лучшим христианином; вас будут бегать и гнушаться, вот
точно как в Индии париев. Где эта Индия, хоть убейте, не могу вам объяснить,
а сказывал мне о ней русский путешественник Афанасий Никитин. Я буду иметь
честь вам его представить. Там, извольте видеть, есть часть народа, которых
называют париями; эти парии из рода в род презренны всеми, в загоне, в
унижении у всех, так что прикосновение к ним есть уж беда; их бегают, как
прокаженных. Вот здесь именно, на такой степени, иноверцы. Только под
грозною защитою великого князя остаются они в безопасности. Напротив,
иноземец, принявший здешнюю веру, в большой чести и любви у русских.
иноземцев на Руси; но книгопечатник не останавливался и продолжал печатать
свои вести не хуже цилиндрического станка.
хорошеньким женщинам: виноват, это моя слабая сторона, моя ахиллесовская
пятка. Итак, я говорил о вдове Селиновой. Приятель, друг ее, как хотите
назовите, не совсем ей верен. Удалец познакомился недавно... с кем бы,
думали вы?.. с гречанкой Гайде, а Гайде - как бы вы думали? - ни более ни
менее, как возлюбленная Андрея Палеолога, греческого царя и деспота
морейского {Прим. стр. 93}, шурина великого князя. Вот в какие сани русачок
садится!.. Видите, тут надо почаще ощупывать свою голову, цела ли на плечах.
Кстати заметить вам, русский и любит махать туда, где опаснее. Мы, немцы,
рассчитываем и гадаем, как перепрыгнуть ров или яму, а он уж на том краю или
сломал себе шею. Гайде, сказал я, гречанка, а я не сказал вам, как она
хороша. Тьфу ты пропасть, где такие красотки родятся!.. (Глаза Варфоломея
необыкновенно заблистали и запрыгали.) Подумаешь, прости господи, сам черт
выливал ее в какой-нибудь дьявольской форме и всыпал ей в черные очи своего
адского пламени. Так и мутят душу и гоняются за вами во сне. Прекрасна,
дивно прекрасна! Однако ж я знаю одну московитянку, еще пригожей Гайды, -
десяти гречанок не возьмешь за нее. И как бы вы думали, где б она жила?
Здесь, в доме, в терему, над вашей головой. Дочка вашего хозяина! Ну,
почтеннейший господин, у ней звезды вместо очей, щеки - пылающая заря, а
губки... губки... (тут рассказчик стал в тупик, щелкал пальцами, хватал за
воронку своего носа, но прибрать никак не мог чего-нибудь подобозначащего к
губам красавицы; махнув рукой, он принялся описывать далее)... русой,
шелковой косы ее, право, стало бы, чтоб вас, молодца, опутать, а ножки ее на
один глоток... Слышите ли? тук-тук над вами... это она касается пола своими
ножками... прислушайтесь, какое очарование!
худое язык не поворотится. Горда и сурова, будто королева. Сердце Иоанна
молодого и назначило было ей великокняжеское место, да судьбы расположили
иначе...
цитерского вестовщика {Прим. стр. 93}, который был не без занимательности
для Эренштейна.
своего места.
* ЧАСТЬ 2 *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
страшились их и пали с трепетом пред своими творениями.
тебя сюда? - восклицал художник, обнимая приезжего.
черные с проседью волосы; вдохновение блистало в глазах; на высоком челе,
этом престоле ума, заметно было небольшое углубление - след перста божьего,
когда он остановил его посреди творческой думы на помазаннике своем: доброта
просвечивала во всех его чертах.
чего? - Эти вопросы, один за другим, сыпались от излияния горячей, любящей
души так скоро, что Антон не успевал отвечать на них. - Сколько лет не видал
тебя! Я знавал тебя еще малюткою - вот ты был немного повыше моего...
Андреа! - прибавил он, обратясь к своему сыну, который до сих пор неподвижно
стоял у дверей и наблюдал в каком-то умилении, с каким-то восторгом свыше
его лет, приятную сцену свидания своего отца с незнакомцем. Голубые, умные
глаза его горели непостижимым участием к Эренштейну.
не обнимешь нашего Антонио? Он также мой сын - ты будешь ему меньшим братом.
его в свои объятия и целовал в голову.
разряда, чтобы он оставил их одних; присутствие нечистого создания
расстроивало их союз. Это было немедленно исполнено с таким проворством и
ловкостью, что Эренштейн не заметил, как он ускользнул. В этом случае и
коротенькая ножка, вместо запятых, делала исполинские восклицания, боясь
задержать своего повелителя.
- в чаду ваших дружеских ласк, я едва не забыл отдать его.
Антонио, любезный друг: сказал бы я просто, без всяких объяснений, посылая
его к тебе. Но он так чудно поставлен на земле, его жизнь так чрезвычайна,
что я, скрывая его под твое крыло, должен объяснить, чего ожидаю от тебя при
этом случае. Дитя судьбы, юный, неопытный, такой же пламенный мечтатель, как
и ты сам, в стране отдаленной, дикой, о которой имя только недавно дошло до
нас, он уже по этим правам более другого имеет нужду в дружеских попечениях
твоих и сильном покровительстве. Ты любишь меня, горячо сочувствуешь всему
прекрасному и, конечно, полюбишь моего Антонио. Не хвалюсь его образованием:
я его образователь. Не хвалю тебе возвышенности его ума: ты сам это увидишь.
Сердце его чисто, сбереги, мой друг, тайник этот, в который могут глядеться
ангелы. Боюсь только одного: душа его так распаляется при мысли о высоком, о
благородном, что заставляет его пренебрегать собственною пользою, всеми
выгодами жизни. Мне ли тебе говорить! Старайся охладить его кипучие порывы -
тебе, который мечтами и сердцем такой же пламенный юноша? Помни, мой друг,
месть моя отняла у него знатный род, богатства; один господь знает, чего не
отнял я у него и что дал ему взамен, и вознагради за меня Антонио своею
любовью, которая для него очень, очень дорога, дороже, нежели предполагать
можешь.
который выхватил свою жертву из круга охотников, ходивших на ловитву его. Я
поклялся сделать из моего питомца лекаря, и тогда провозгласить его бароном
Эренштейном. Пока не выполнил я своего обета, все содействовало его
исполнению: и сердце, переполненное местью, и любовь матери, и холодность
отца. Но когда мой Антонио сделался лекарем наукою и практикой, сердце мое,
побежденное его душевными качествами, любовью к нему, оттолкнуло от себя
гласность мщения, которою я хотел оклеймить гордого барона. "Кто давал тебе
право, - говорил тайный голос, - наказывать безвинного за виноватого? Твой
ли это человек? Какими деньгами, какими победами купил ты его? Его отец мог
быть твоим по правам мести; но сын тебе ничего не сделал. Разве из себя
самого хочешь создать судьбу?.." Повинуясь этому тайному голосу, я ограничил
свое мщение только тем, что написал к барону: "Ваш сын лекарем - не угодно
ли вам его к себе?" Между тем, посылая мое письмо через верного человека,
винюсь тебе - я дрожал, чтобы барон не образумился, чтобы совесть и природа
не заговорили в нем сильнее честолюбия и... он не отнял бы у меня моего
Антонио, не разрушил бы очарования всей его жизни. О! тогда отплатил бы он
Акунин Борис
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Бажанов Олег
Каргалов Вадим