место старшим и сильнейшим, выбывали из числа сражающихся. Видели
изувеченных, но не слыхали ни одного стона. Даже родные, принимая их из
побоища, не жаловались, не показывали сильной горести. Бранили только трусов
или хвалили удальцов. Оправившиеся от ушиба становились в ряды зрителей и
вместе с ними спешили принять живое участие в партии своей возгласами хвалы
или пристыжения.
ответа отцы со страхом заслоняли от него детей своих и начисто отказывались
от этой помощи. Легче было видеть их уродами! Уж конечно, пришедши домой,
пускали четверговую соль и уголья на воду и спрыскивали ею свое детище, на
которого поглядел недобрый глаз басурмана.
было решить, чья сторона взяла. Вдруг с берегов пруда поднялись единодушные
крики: "Мамон! Симской-Хабар!" И толпы, как бы обвороженные, опустили руки и
раздвинулись. Воцарилось глубокое, мертвое молчание.
знакомо.
значит выигрыш, прибыль. Едва ли был случай, чтобы сторона его проиграла на
кулачном побоище, почему он и заслужил это прозвание. Ныне сыскали ему
нового противника и, по-видимому, опасного. Посмотри, какой могучий, ловкий
атлет! Отцы их враждуют, сыновья теперь соперники; но здесь, на черте, где
они сходятся для единоборства, должны они сбросить всякую вражду, всякое
неприязненное чувство друг к другу. Еще объясню тебе: целью ударов их должны
быть части тела от шеи до пояса. Горе тому, чья рука посягнет на лицо
противника! Это своего рода рыцарское игрище; благородство и здесь девизом
сражающихся.
который бойцы не смели переступить, соперники скинули шапки и низенько
поклонились на четыре стороны. Мамон увидел среди тысячей пылающий взор
отца, и ничего более, услышал с неглинной стороны громкие хвастливые
возгласы друзей. Симской-Хабар увидел спокойный, одобрительный взгляд отца;
городская сторона молчала, как стена каменная. Сын Образца взглянул на гору
кремлевскую, к Спасу на бору... там, в высоком тереме, было открыто окно и в
нем развевалось пунцовое покрывало. Он знал, чья рука выставила этот стяг, и
радостно подошел к своему сопернику.
дохнуть, боятся хоть на миг отвесть глаза от зрелища. Вот соперники
померялись взглядами... изготовились. Улыбка самонадеянности блеснула на
губах Хабара, легкое содрогание пробежало по губам Мамона.
- сказал Эренштейн, разгораясь более и более. - Каждое движение его есть уж
твердый щит и ловкий меч. О, когда бы мне можно было перекрестить острую
сталь с этим искусным бойцом!
напрасно. Ты забыл, что тебе суждено заживлять раны, а не делать их. Для
успокоения твоего прибавлю: бой орудиями позволен только в судных делах.
Мамонова сына, потерявшего равновесие в тот миг, как занес сильный удар на
своего противника, который умел мастерски его избегнуть. Недолго думал
Симской: он подал руку побежденному и поднял его. Угрюмо, со стыдом, встал
молодой Мамон и не поблагодарил даже великодушного соперника. В этом случае
он был достойный сын своего отца. Но народ не потерпел этой неблагодарности.
Со всех сторон раздались неугомонные крики: "Нечестно! поклонись! голова не
свалится! поклонись!" И молодой Мамон вынужден был преклонить голову. Потом
новый бой. Взоры каждого бойца стали на страже души; они следят в другом
малейшее помышление, малейший оттенок воли. Едва заметное движение руки,
наклонение на волос плеча, груди, колена есть торжество или опасность; мысль
в один миг угадывает обман или намерение, рассчитывает последствия,
пользуется, отражает и сама готовит нападение. Пропусти этот миг, и
торжество на стороне противника. Послышался глухой удар - он отозвался в
сердце зрителей, - и молодой Мамон пал, как подрубленное с корня дерево.
Кровь хлынула у него изо рта. Радостные крики раздались со стороны
городских; шум мельничных колес, казалось, вторил им. Победителя осадили
приветствия; побежденного окружили родные и друзья и отнесли домой.
противника?
постояльца, к ним подъехавшего, спешил повернуть коня и удалиться.
боится диавола, как дитя, напуганное сказками своей няньки, ненавидит
иноверцев и считает их хуже всякого нечистого животного, из неприятеля на
поле битвы готов сделать чучелу, и между тем чести, благородства
необыкновенного! Своими руками убьет воина, который оберет пленника, и готов
сына убить, если б он посягнул на дело, по его понятиям, низкое.
лекарь с некоторою досадой. - Хоть бы ты, почтеннейший друг, постарался
свести меня с ним.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
поклонами провожал жида, вышедшего из внутренних покоев. Несколько дворчан
встретило художника и лекаря
сказал Аристотель своему молодому товарищу. - По мере их появления и по
степени их занимательности буду удовлетворять твое любопытство. Вот этот,
что провожает жида...
с жидами, - перебил Антон. - Вот каково!
художник. - А этот жидок поверенный знаменитого кафского еврея, Хози Кокоса
{Прим. стр. 112}, который доставил Иоанну дружбу крымского хана, а через
нее, ни более ни менее, спокойствие Руси. Итак, худенький низенький
старичок, который его провожает, синьор кастелян великого князя, Русалка.
Хитрец, каких мало! Нужно ли властителю достигнуть нечистым путем цели,
полезной для него и для государства, - он делает мост из своего кастеляна, и
по нем, не замарав даже ноги, достигает, что ему нужно. Между тем сам
Русалка в грязи от пят до головы. Еще недавно состряпал он мастерское дело:
самую смерть остановил на несколько часов у одра верейского князя, для того
чтобы он успел сделать завещание в пользу Иоанна. А это завещание -
безделица! - дарит великому князю города: Ярославец, Белоозеро, Верею,
которые между владениями его были, словно бельмо на глазу. Не спрашивай,
каким орудием сделана операция: довольно, что с Руси снято бельмо. Этот -
боярин Мамон. Ты уж его видел. Удачнее не могли дать ему название. Берегись
этого змея, - сказал бы я, - если б он любил скрываться за розовыми кустами.
Малютка подле него - дьяк Бородатый, историк походов великого князя. На
письме так же кудреват, как завитки его головы, говорит так же протяжно, как
длинна его борода. Сердце голубиное, или, лучше сказать, печеное яблоко! На
днях сын твоего хозяина сыграл с ним дурную шутку. Вместо того чтобы
выпроводить его подобру-поздорову из виноградников господних, в которых
уложил его Образец у себя дома, Хабар спеленал его и сделал из него потеху
для народа. Великий князь горячо вступился было за своего дьяка; но для
этого спокойствие, пища и питье, не отравленные житейскою горечью, так
дороги, что он решился во что бы то ни стало кончить дело мировою. Думал
недолго добряк и поднес великому князю описание чудных похождений бородатого
дитяти. Иоанн рассмеялся и по просьбе малютки, уверившего, что его не
оскорбили, а только посмеялись над ним, простил сына Образца. Этот поступок
тронул Симского. Он сам явился к оскорбленному с повинною головой. Жаль,
здесь нет Курицына: он жаждет с тобою сблизиться. Это правая рука Иоанна;
дипломат умный и благородный. Исследованию высоких истин и мировых тайн
посвятил он немногие часы, остающиеся у него от дел государственных. Но
синьор кастелян выходит опять к нам из внутренних комнат, вероятно, чтобы
позвать нас к великому князю.
Иван Васильевич приказал им видеть свои царские очи: что и спешили они
исполнить.
блестящую одежду, сидел на кресле из слоновой кости, в которой искусная,
тонкая чекань греческой работы представила разные случаи из священной и
светской истории. До него надо было взойти тремя ступенями, устланными
червчатою камкой. По бокам стояли два боярина и возле одного скамейка, а на
ней серебряный умывальник, блюдо и тонкое полотенце, кокетливо убранное
кружевами. Над креслом висел портрет женщины, очень пригожей. Это
изображение, или, как называли предки наши: "царевна, на иконе писанная",
было прислано в Москву папою Павлом II {Прим. стр. 113} тогда, как шло
сватовство великого князя за дочь Палеолога. По двум стенам держались ставцы
из дуба, на вырезе из злата, в которых за стеклами стояла серебряная суда
{Прим. стр. 113}, назначенная, казалось, для употребления исполинов.
Прибавьте к этому две кафельные печи с лежанками, разубранные цветами и
грифами - вещь драгоценная в тогдашнее время. На столике, в простенке между
двумя окнами, сидел зеленый попугай в своем красивом заточении, грустно
повеся нос.
лекаря, Иван Васильевич зорко посмотрел на приезжего, немного привстал с
Херберт Фрэнк
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Мичурин Артем
Посняков Андрей
Афанасьев Роман