постояльцем! Но добродушный отважный Хабар раз заглянул через нее, и вот
опять стучится у дверей и сердца Антона. Посещение вечером. Время для тайн,
сказали бы вы, и угадали б. Хабар тайком от домашних (боже сохрани, если бы
узнал отец!) пришел просить лекаря об одной больной. Он верит теперь, он
убежден, что Антон может делать чудеса: это сказала ему прекрасная женщина,
к которой он ведет его. Во всякое время молодой лекарь поспешил бы на зов
страждущего, тем охотней в Москве, где он еще, кроме попугая и Ненасытя, не
имел на руках ни одного больного, и где хотел бы искусством своим приобресть
доверие и любовь русских. Теперь же особенно с каким восторгом летит он на
помощь больной, когда зовет его брат Анастасии. Анастасии? сколько
очарования в этих словах! На лице его отражается что-то ей принадлежащее,
какое-то семейное сходство, какой-то слепок с ее физиономии, этого лица
нашей души - слепок, сделанный не совсем верно, но все-таки напоминающий
подлинник. Он пришел к Антону с тайною просьбой, с доверчивостью дружбы. Кто
бы мог поручиться за это дня два назад? Молодой лекарь едва сам верит
посещению и в восторге не знает, как довольно обласкать своего минутного
гостя, как изъяснить ему, что он не тот страшный, поганый немчин, каким
представляют его в Москве. Один легкий спрос у доброго сердца его, и он на
эту доверенность готов отвечать всякими жертвами: это доказал он уж очень
хорошо помощию князю Холмскому. Собираясь в Московию с такою любящею душой,
с такими обольстительными мечтами о житье в новом краю, он, по приезде
своем, едва было не разочаровался, едва не узнал всей тяжести и горечи
сиротства на чужбине и несправедливости людей. И вдруг господь посылает ему
приветный взгляд чудной девы, благодарность знаменитого полководца, которого
благодетелем позволяет ему быть, посылает ему теперь и дружескую тайну.
счастлив.
эти звезды горят не для нас: у них свой мир, который они греют и освещают. В
этот вечер не зажигалась наша земная лампада. Антон идет за своим вожатым в
темноте, не зная, куда его ведут; он знает только, что они не вышли из
города и что они идут по тесным, кривым улицам, потому что беспрестанно
готовы наткнуться на угол дома. Едва могут разобрать предметы. Но вскоре
окружают их со всех сторон многочисленные яркие огни, при свете которых
будто сошлись святые мужи и жены на ночную божественную беседу или на стражу
царского жилища; воздух напитан благоуханием ладана. Действительно, Антон с
своим вожатым находились у хоромин великокняжеских, опоясанных часовнями и
церквами, горящих усердием религиозным. Потом опять темнота.
чтобы провести через ущелье между домами, - осторожней, господине лекарь,
здесь слово может накликать беду.
они освободились из ограды домов и находятся на возвышении. По звездам,
повторяющимся в отрывках воды, как будто в блеске вороненой стали, и по шуму
мельничных колес он догадывается, что под горою Неглинный пруд, на котором
держатся еще кое-где опоздавшие льдины. Ему сейчас приходит на память
кулачный бой на пруде и тут же, в одной связи душевных представлений,
пунцовое покрывало, развевавшееся из терема. "Этот терем должен быть
недалеко", - думал он.
что кто-то крепко обхватил его ноги.
пущу, разве задушишь меня. Придешь, злодей, гречанки своей не застанешь в
живых.
кики и убруса, лежавших поодаль от нее, с распущенными косами. Она обвилась
руками своими около ног Хабара и под градом ударов целовала его колена, а
может быть, старалась, прилепясь к ним устами, задушить отголосок своих
страданий.
его от опасной соперницы, и в какую минуту? когда этой сопернице необходимо
пособие врача: может пройти минута спасения, и победа на ее стороне. Ужас,
негодование, отчаяние переливаются на лице Хабара. И для него наступило
решительное мгновение: надо восторжествовать во что б ни стало или погубить
ту, для которой он пожертвовал Селиновой, ту, которая, по-видимому, так
дорога для него. Это любимица, столько предпочтенная, столько дорогая,
умирает, ждет его помощи тут, в доме, куда загородила ему путь ужасная
ревность женщины. Он делает усилие, отрывает Селинову от ног своих, как
отрывает плющ, въевшийся годами в могучий дуб, перебрасывает ее себе на
плечо и, сказав Антону, чтобы он шел в дом через отворенную калитку, уносит
свою добычу.
крыльцо. Лестница освещена фонарями: богатый восточный ковер бежит по
ступенькам. Антон в сени, в прихожую. Видна необыкновенная суета в доме.
Страх написан на всех лицах; в суматохе едва заметили лекаря. Слуги не
русские. На каком-то неизвестном языке спрашивают его, что ему надо. Он
говорит по-русски - не понимают, по-немецки - то ж, по-итальянски - поняли.
поспешностью ведут его и вводят в маленькую горницу теремка, богато убранную
в восточном вкусе.
болезнью. Мутные глаза издают фосфорный блеск, губы запеклись; две черные
длинные косы вьются по белоснежным плечам и волнующейся груди, как два
черные змея, которым смелая стопа придавила голову. Над нею, перед иконой
греческого письма, осыпанною дорогими каменьями, горит лампада из цельного
накра. Увидав молодого, пригожего врача, больная, несмотря на свои
страдания, старается оправить на себе одежды и уничтожить на лице, в своем
положении, все неприятное, наброшенное на нее мучительною болезнью.
мне еще хотелось бы пожить, - говорит она на итальянском языке, который
вдвое слаще в ее устах, и вслед за тем подает ему руку. Притянув его к себе,
прибавляет ему шепотом, на ухо: - Мне дали яду, я это чувствую; только ради
бога не говорите никому.
козьих ножках. Должен быть хозяин дома, потому что челядь, стоящая около
него в изумлении и грусти, дает ему почет. Глаза его красны и распухли от
слез. Ему бы действовать, подавать какую-нибудь помощь, а он плачет, он
хныкает, как старая баба.
Когда бы я имел еще свою империю, отдал бы ее за жизнь Гаиды. Теперь
вознагражу вас достойно, как деспот морейский.
немочей, этот плакса - последняя отрасль византийских царей, Андрей
Палеолог.
одним сыном, именно Андреем, и дочерью Софьею, принцессою сербскою, искал
убежища от победного меча оттоманов сначала в Корфу, потом в Италии. Другой
сын предпочел остаться в Константинополе - как говорили тогда наши, русские,
на хлебах у поганого царя - и не каялся: ему было сыто, тепло и спокойно у
великодушного султана. Изгнанник Фома принес в Рим голову апостола Андрея,
права свои на престол византийский и свои несчастия. Драгоценную святыню
принял от него первосвященник {Прим. стр. 159} и обещал, вместе с миланским
герцогом, возвратить ему потерянный венец. Обещания не исполнены, и он умер
изгнанником в Дураццо, оставив по себе в летописях Италии несколько строк,
где говорится, что он служил при какой-то великолепной церемонии
великолепным официантом {Прим. стр. 159}. Желая найти с востока врага
неверному покорителю Константинова города и привлечь Русь под сень своей
тиары, папа Павел II сосватал дочь Фомы за русского великого князя. Иоанн
обманул расчеты римского первосвященника. Приезд в Москву Андрея, из
простого ли желания навестить сестру или с нехитрыми видами обольстить
своего зятя правами на Византию, только послужил ему опытом, что одни те
права действительны, которые можно поддержать великим умом, силою и
деньгами. Не Ивана Васильевича было обольстить такою мишурой: он тотчас
отгадал своего шурина и, видя, что он ему в тягость, не крепко честил его
{Прим. стр. 160}. Дружба султана, хоть и неверного и поганого бесермена,
зарубленная на мече, льстила более его видам. А ему папа, жид Хози, Стефан
молдавский, Баторий венгерский {Прим. стр. 160}, хан татарский все были
равно любезны, когда были ему нужны.
прекрасной страждущей женщины, но не сказали, что эта женщина, отравленная
злодейскою рукой, которую, вероятно, навела ревность соперницы, его
любовница. За год тому назад она продана, против воли ее, корыстолюбием
родной матери.
пособий, сделанных ей Антоном, уничтожает силу яда. Гаида спасена. Это
прекрасное создание, близкое к уничтожению, расцветает снова жизнью пышной
розы; на губы, на щеки спешит свежая кровь из тайников своих. Обеими руками
своими, отлитыми на дивование, берет она руку молодого врача, прижимает ее к
груди и, обращая к нему черноогненные глаза, из которых выступили слезы,
благодарит ими сильнее слов.