своему господину. Ян ничего не говорил, но этот понял его.
Ужасные дни! Они отняли у барона несколько годов жизни. Не узнало бы высшее
дворянство, не проведали бы родня, знакомые, кто-нибудь, хоть последний из
его вассалов, что сын отдается в лекаря, как отдают слугу на годы в учение
сапожному, плотничному мастерству?.. Эти мысли тревожили его гораздо более
самой жертвы.
узнал, что баронесса должна скоро разрешиться от бремени. Роды ее будут
трудные - это мне известно. Предлагаю свои услуги".
поздравил супруга с ее жизнью и сыном, Фердинандом; только прибавил: "Теперь
мы поделимся, одного вам, другого мне". Это объявление, с твердостью
сказанное, дало наконец знать отцу, что участь старшего сына не переменилась
и что осталось только приготовить Амалию по выздоровлении ее. Сроку дано два
месяца. Эренштейн просил, сверх того, чтобы позволено было сдать ребенка в
каком-нибудь итальянском местечке или селе, где не знали бы ни барона, ни
врача.
одна щедрота: позволялось отцу и матери каждые три года видеть по неделе,
даже по месяцу, своего сына, ласкать его, говорить им, что он их сын, но под
именем бедных немецких дворян Эренштейнов, утверждая его, однако ж, в любви,
в уважении к лекарскому званию. И еще одна статья условия: всякого рода
помощь или подарки от родителей решительно будут пересылаемы назад. Барон на
все согласен, тем более что условия ограждали до времени тайну от гласности,
которой он страшился более всего.
внешнего человека с внутренним останутся навсегда неразрешенными. Разве там
разгадают нам то, что и есть, может быть, тамошнее!.. Закон предчувствия в
числе этих вопросов. Кто, от царя до селянина, не испытал над собою силы
его, и между тем в этой цепи людей кто разрешил его процесс?..
Приговариваюсь этим рассуждением к тому, чтобы сказать о предчувствии, какое
имела баронесса о своей потере. Она видела во сне: разъяренный волк оторвал
старшего сына от груди ее, вскинул его к себе на спину и унес... куда - уж
не видала. Когда она проснулась, волнение крови ее было так сильно, что
молоко бросилось ей в голову. Фиоравенти опять спас ей жизнь, но не мог
уничтожить следы ужасной болезни. Баронесса потеряла свою красоту; темные
пятна обезобразили ее. Одно несчастие принесло ей другое - постепенное
охлаждение к ней супруга, как мы сказали, от природы изменчивого характера.
Доныне он любил ее пламенно; не было жертв, на которые не решился бы для
блага ее, даже для ее спокойствия. Но сердце его было сосуд превращений не
хуже Пинеттовых {Прим. стр. 33}: пламя могло в несколько часов обратиться в
лед, как и случилось. Отныне все попечения его обратились на меньшего сына.
Если бы через несколько месяцев дали ему на выбор: лишиться Фердинанда или
супруги, за спасение которой он отдал некогда сына и отдал бы себя, то,
конечно, в душе своей согласился бы пожертвовать супругой, хотя бы этого
явно не сказал. Таков он был во всех случаях жизни: ныне, из тщеславия,
готов играть своею жизнью на концах копьев, пуститься в новый крестовый
поход, завтра не дотронется до булавки, не замарает ноги, чтобы спасти
погибающего; ныне, у ног врага, которого вчера бил, целует у него руку,
завтра готов повторить с ним римскую сцену, если б она опять представилась;
ныне сажает вас на первое место за своей трапезой, осыпает вас всеми
почетными именами, вытаскивая их из словаря приличия и уважения; завтра, по
первому намеку прохожего цыгана, без всяких исследований, оборотится к вам
спиной, заставит вас ждать у ворот своего замка, если вы имеете в нем нужду,
и встретит вас с своей баронской высоты словами: "Здорово, любезный мой!"
Такие характеры нередки.
Лореттской, в благодарность за двукратное спасение баронессы от смерти. Из
детей взяли старшего. Меньшего оставили с кормилицею и на попечении близкой
родственницы. Фиоравенти сопутствовал им не без предосторожности. Он вызнал
характер барона и убежден был, что тот, кто из боязни ада исполнил ужасную
клятву свою, не побоится (каков час!) отправить его на тот свет. И потому за
врачом ехало несколько служителей, хорошо вооруженных. Подъезжая к
условленному месту, барон оставил своих служителей в последнем городе, взяв
с собою только Яна и жену его. По приезде в село, где должно было сдать дитя
барону, оставалось кончить эту драму, которая начинала ему надоедать, и
приготовить Амалию к разлуке с старшим сыном. При этом случае уснувшая
любовь или сострадание и совесть пробудились в нем. На нем лица не было,
когда он пришел к жене с объявлением ужасного приговора.
каком его увидела.
скрывал от нее свою болезнь; вместе со своими поцелуями орошала его слезами,
предлагала ему пособия, какие только знала самая нежная, попечительная
любовь. Барон признался, что болезнь его душевная... что началась она со
времени рождения первого сына... бросил в душу женщины, страстно его
любящей, сомнение, боязнь, утешение, гнев, борьбу долга с привязанностию,
преданность богу, и когда перепытал все чувства и утомил их, между
нежнейшими ласками предложил ей выбор: лишиться мужа навсегда или сына
только разлукою временною. Наконец рассказал ей свою историю с Фиоравенти,
это наслание на него божие, напомнил ей ее муки, приготовления к смерти,
явление итальянца, и каким образом он, для спасения ее, приступил к ужасной
клятве, полагая, что корыстолюбивый врач хотел требовать только непомерной
платы за свои труды. Не исполнить клятвы - навлечь на себя гнев божий,
погибель на сына их, на весь род; исполнением покоряются они воле
всевышнего. Может быть, господь послал им ангела-утешителя в лице второго
сына; итальянец, может быть, сжалится над ними и со временем отменит свой
приговор. Он уж и так оказал великодушие, позволив видеться с сыном каждые
три года.
матери, у которой отнимают сына? Все муки ее сосредоточились в этом чувстве;
ни о чем другом не помышляла она, ни о чем не хотела знать. Чтобы сохранить
при себе свое дитя, она готова была отдать за него свой сан, свои богатства,
идти хоть в услужение. Но неисполнение клятвы должно принести ужасное
несчастие мужу ее, и она решается на жертву.
еще надежда выиграть что-нибудь для себя у жестокого Фиоравенти. Не тигр же
он! Да и тот выпустил бы свою жертву из пасти, увидав отчаяние матери. Она
хотела прежде испытать, не тронет ли итальянца, никого не послушалась и
повлеклась в избушку, в которой он остановился. Ее остановили у дверей. В
унижении стояла она час, два и три... Ничто не поколебало итальянца. Наконец
ей вынесли записку: "Госпожа баронесса! Мое слово неизменно. Молите бога,
чтобы я скоро умер, тогда разве ваш сын не будет лекарем. Одно только, что я
могу сделать для матери, у которой отнимаю все ее благо, - это позволить ей
видеться с Антонио у меня не через три года, как я сказал вашему супругу, а
каждый год, но с условиями вам, конечно, уж известными. Нарушение этих
условий даст мне право нарушить и мое снисхождение. Это моя последняя
уступка и мое последнее слово. В назначенный срок ожидаю моего воспитанника
Антонио".
надежда увидеть сына через год, а с надеждою не умирают. При этом случае
лекарь, ничтожный человек, видел баронессу у ног своих... властелин духом
остался властелином.
умершего дорогой.
критическом положении все, что нужно было сделать благоразумному супругу, и
сдав Антона, казалось, сбросил с себя тяжелый камень. Воображение начало
мириться с существенностью и расцвечать для него будущность. Мало-помалу
стал он забывать старшего сына; сперва думал о нем, как о предмете,
достойном сострадания; потом, как о предмете далеком, чуждом, наконец -
ненавистном. Через год позволено было отцу и матери видеться с Антоном:
поехала на это свидание одна мать. Еще два, три года, и сердце барона
записало его в умершие. Он обратил свои надежды, свою любовь на меньшего
сына. Но страсть, которая овладела им отныне, которой он дал первой
бесспорное место в душе своей, было честолюбие. Сражаясь всеми возможными
орудиями за каждую ступень, приближавшую его к милостям верховного
властителя, уступая ему на каждой ступени от своих феодальных прав, он
наконец достиг одного из первых мест при императоре Фридрихе III. Он
сделался любимцем его, перестав быть человеком. Чем выше восходил он, тем
более удалялся от него отчужденец и наконец исчез для него, как едва
заметная точка, которую поглотил мрак ночи. Если иногда и посещали его
заботы об Антоне, так это для того, чтобы отдалить всякое подозрение об его
постыдном существовании.
первые минуты его жизни. Что я говорю? любовь ее возросла с его несчастною
судьбою. Из двух детей Антон был, конечно, ее любимцем; Фердинанд пользуется
всеми правами рождения, согрет каждый день у груди матери, растет в неге
родительских попечений, избалован тщеславием отца; угадывают его желания,
чтобы предупредить их. Чего недостает этому баловню судьбы с самого его
рождения? А другой, лишь увидел свет, обречен на изгнание из дома
родительского, из отчизны, отчужден всех прав своих, растет на руках
иноземца, постороннего, врага его семейству; ласки, которые расточает ему
Каменистый Артем
Лукин Евгений
Корнев Павел
Посняков Андрей
Мацумото Сэйте