загнав под собою несколько лошадей. Что встретило его в дому родительском?
Умирающий отец, сестра, сосватанная за басурмана... Едва верит последней
вести: не поверил бы, если б не слышал от самого отца. Он любил искренне
Антона и порадовался, что такому молодцу, с которым всегда готов был
породниться крестовым братством, достанется его сестра. Одобряя согласие
отца, рассказывает ему о прекрасных качествах Антона-лекаря, о его отваге,
привязанности к русским и желании, вероятно давнишнем, обрусеть законом и
обычаями. Во время похода не раз заставал он его в молитвах; он дал ему, по
усильной просьбе его, вместе с одеждою и тельник: всем этим побеждено
басурманство Антона; русский закон очистит его от всякой нечистоты, которая
могла бы оставаться на душе от латынства. Тут же к одру умирающего отца
Хабар-Симской возвратил обет свой исправиться, без пятна, без укоризны.
Пламенной, но твердой душе его стало сил совершить этот обет. Чист от
всякого упрека в разгуле и буйстве, единственных пороках его, вступил он в
ту божницу, где сердцу его так убедительно сказал голос природы и религии,
где совершилось его обращение. Как это исправление и вести об Антоне утешили
больного старца! как радовался Хабар, что доставил ему такое утешение, может
быть, в последние часы его жизни!
разумеется, кроме Мамона, с которым спор должен был решить суд божий. Однако
ж у сына его просил он таки прощения, через своего стряпчего, в том, что в
игре кулачной изувечил его. И к Селиновой явился, принес ей повинную голову
и умолял развязать душу от всех оскорблений, которые, волею и неволею,
сделал ей. Молодая вдова могла ль не простить того, для кого губила свою
душу? Одно слово, один взгляд, и она по-прежнему его рабыня. Не думая
завязывать вновь былых связей. Хабар говорил ей о святости своих
обязанностей перед отцом земным и отцом небесным, перед сестрою, уверял ее
клятвенно (без клятвы не поверила б), что навсегда оставил Гаиду и полюбит
только ту суженую, беспорочную девицу, которая может быть его женою по
выбору родителя и благословению божью. Он и Селиновой советовал подумать об
отношениях ее к добрым людям, подумать о стыде, о боге, о будущей жизни.
Такими увещаниями поставил между собой и ею святую ограду, за которую
желания ее не смели уж переступить. Более всех красноречивых доводов этого
молодого, чернобрового проповедника с огненными очами подействовало на нее
обещание Хабара не видать более опаснейшей из ее соперниц. Они расстались,
довольные друг другом, помирившись, как брат и сестра, бывшие в ссоре.
Чувство брата и сестры сохранили они один к другому до самой смерти.
самым убедительным образом: через несколько месяцев вышла за молодого,
красивого монаха, августинова ордена, Ивана (прозванного у нас, неизвестно
почему, спасителем), которого умела своими зажигательными глазками свести с
ума, заставить скинуть белую рясу и окреститься в русскую веру. С рукой ее
новокрещенец получил от великого князя поместье, и оба взысканы были от
русской Клио следующими строками: [История Государства Российского, т. VI,
примеч. 629, год. 1492. (Прим. автора)] "Мая в 17, Иван спаситель Фрязин,
каплан постриженный августинова закона белых чернцов, закона своего отрекся
и чернечество оставил, женился и понял за себя... Селинову, и князь великий
его пожаловал селом".
как биться на мечах. Выздоровев от своего похождения за разрывом-травой, он
с особенным усердием принялся за боевое учение, от которого ожидал торжества
более верного. Успехи его были надежны: глаз, рука, сердце наводили удары
меткие. Об этом знал Варфоломей. К Варфоломею благоволил и словом и делом
старый воевода, отец его крестный. Посудите сами, как же хоть из
благодарности не угодить новою, важною вестью покровителю своему! Ни за
какие деньги не изменил бы он тайне Мамона и цесарского посла, но долг,
великий, священный долг повелевал сорвать с нее печать, и он, с сокрушением
сердца, отрывая часть своего тела, принес дань свою к одру Образца. При этом
случае был и Хабар.
вестей, - только из горячей любви, из глубоковысочайшей преданности, передаю
вам великую тайну. Умоляю о скрытности. Если узнают посол цесарский и Мамон,
ходя ощупывай то и дело голову.
сынок, хоть и помолчишь, так не потеря.
добра выжнешь, словно на поле, где колос от колосу не услышишь и голосу. Не
взыщи.
грозных сил нашего светлейшего господина, пеняйте на себя, если победа на
поле останется за вашим неприятелем... Что ж делать? моя жертва не в
угоду... Коли так, я за...
ужасный подвиг скромности. Он поворочал на груди сизифов камень и разом
свалил его. Все было передано, что хотел он передать.
которого пробежала легкая тень задумчивости.
Да, вы забыли, почему с того времени запрещено биться с чужеземцами!.. Но
время еще не ушло и для вашего сына. В два, три дня даровитый воин, как он,
может выучиться немецкой науке биться на мечах. Фить, фить, фить (тут
переводчик, приосанясь, начал показывать руками, как будто выступал на
противника) и пуф! прямо в сердце; не жалейте, бейте, колите, вонзайте без
пощады, по локоть руки вашей, прямо в это кровожадное сердце, откуда истекло
так много горечи на дом, почивавший под благословением божиим.
статься, случай будет подраться с соседним петухом.
тяжело вздохнув, будто старый лев, который не в силах более обороняться. -
Посмотрели б на меня в былые годы! Поверите ли?.. конечно, теперь, глядя на
меня, хромоногого, трудно поверить... я бился разом с тремя такими
молодцами, как вы. Один целил мне в глаз, другой в сердце, третий в место
более чувствительное, положим... в колено. Но я был не промах, тотчас
заметил их уловки, и пиф, паф!.. Кто метил мне в глаз, тому я вырезал глаз,
воткнул его на конец меча и прямо с ним другому в сердце так, что после
смерти этого нашли уж у него глаз, оправленный в сердце. Вот каково,
господине!
как чудо искусства. Но теперь я мирный гражданин; мой меч - язык.
спасению вашего сына. Немцы сказывали мне, Мамон бьется на верную смерть.
Почему б не поучиться и вашему сынку у ловкого бойца, хоть бы недалеко
ходить, у господина Антона-лекаря.
Верно, говорил я о каком-нибудь другом Антоне-немце, только не о вашем
будущем родственнике. О, глаз мой далеко видит!.. Дело в том, что господин
Антон бьется на славу.
Хабар. - Надеюсь на свой глаз и руку, а более всего на правый суд господа. В
своей же чести и бесчестье дольщиков не прошу и не принимаю, за свою голову
никому не кланяюсь.
с своего ложа и произнес тронутым голосом:
Хабар, да все-таки Симской. Что господь положит на суде своем, тому и быть.
воспламеняясь, - так знайте: я имею еще одно средство вам услужить... Но
этого не скажу, воля ваша, не скажу, хоть бы сам великий князь приказывал...
Голову свою положу на плаху, не скажу... Может статься, всевышний, любя вас,
выбрал меня орудием... Шел мне навстречу юродивый, видно святой человек, и
молвил мне такие слова... Нет, воля ваша, не скажу... скреплю сердце, замкну
уста... Прощайте, прощайте.
оглядки из палат боярских.
угодника, посмеялись отец и сын.
поручникам той и другой стороны. Между тем спрошены они, будут ли польщики
сами биться или наемными бойцами. Поручники обязались самих тяжущихся
представить на поле к назначенному дню. Потом спрошены они, на каких оружиях
будут биться польщики, верхами или пешие. Объявлено, что на мечах и пешие.
обязанности, как перед смертным часом, разумеется, каждый с разными
чувствами. Образец велел перенести себя в божницу и там усердно, со слезами
молясь, ожидал решения божьего суда.
низенькая, в полчеловека, каменная ограда, пустившая из себя новую, живую
ограду из дерев, захватывала тогда между своими стенами четвероугольный
лоскут земли. На нем стояла деревянная церковь во имя Георгия Победоносца,
такая ветхая, что переходы ее опускали по сторонам свои крылья, а кровли
источены были ржавчиною времени. Между храмом и стенами оставалась площадка,
может быть сажен в десяток, на которой мурава изорвана была лошадиными
копытами. Иногда зелень, окропленная следами крови, в полночь вздохи и
стенания, прогулка мертвецов, свечи, горящие в церкви кровавым светом, - все
эти явления не могли бы дать повода к удивлению, когда бы прибавить, что
Сертаков Виталий
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Пехов Алексей