остерегала его ужасная судьба князя угличского, брата самого великого князя,
который позван им на дружескую трапезу и отведен в тюрьму, в которой и
теперь изнывает? По соседству, за перегородкой тюремной, слышны вздохи и
стенания: не его ль, князя угличского? Рано же приобщился к этим
страдальцам!.. Бедный Антон, он не имел ушей, чтобы слышать, глаз, чтобы
видеть, он лишился разумения. Страсть все помутила. А между тем, если б
начать снова жизнь на Руси, зная, что кончит ее так, как теперь кончает, -
он опять желал бы встретиться с Анастасией, повторить муки и блаженство
последних месяцев и умереть хоть с позором. Он насладился уж благами, какими
только может смертный насладиться на земле; он взял уж с нее богатую дань,
какою редкие из смертных бывают наделены: он взял свое с этой земли - чего ж
более? Господь, видимо, любит его, что зовет к себе в лучшие минуты его
жизни. О, когда бы там было продолжение здешних былых минут блаженства!..
присоединилось еще одно душевное услаждение: судьба сберегла его, хоть
невольно, от отступничества... он умрет в вере отцов своих. Но и это
услаждение было кратковременно. Им овладела грустная мысль, что Анастасия,
после смерти его, будет сердцем чуждаться басурмана, не посетит могилы
латынщика, и, может быть, чернокнижник, слуга нечистого, опять заступит в ее
мыслях место Антона, жениха ее. Труп его бросят где-нибудь в лесу или в
болото, воронам на съедение. Эта мысль до того овладела им, что единственным
его желанием сделалось иметь русского духовника, который мог бы
напутствовать его в другой мир словом и властью спасителя.
лишениях физических. Каждый день убавляли пищи его, наконец стали давать ему
по кусочку черствого хлеба и по кружке воды. За трапезой его строго наблюдал
сам дворецкий великого князя. Лишения такого рода сносил он с твердостью; но
что более всего сокрушало его, так это неизвестность о друзьях и об
Анастасии. Хоть бы повеяло на него отрадою их воспоминания, их участия и
любви к нему; хоть бы весточку о них услыхал.
попечителей об его тюремном содержании. Но воля человека, в соединении с
умом или с любовью, сильнее железа, прозорливее всякого аргуса.
тюремного, сухощавая рука женщины бросила ему калач. Хлеб был надломан.
Антон поднял его, и что ж увидал? В этом подаянии скрывалось сокровище -
тельник Анастасии. Он не мог не узнать его. Тельник осыпан горячими
поцелуями, облит слезами и поспешно спрятан на груди, глубоко, у сердца.
Боже сохрани, чтобы сторожа не увидали святого товарища, не отняли его!
лучше самую смерть. Теперь Антон не один: с ним спаситель, умирающий на
кресте, с ним она, его невеста, его супруга на этом свете и в другом. Она
вновь обручилась с ним навеки...
отперев тюрьму золотым ключом, тоже всемогущим, под щитом преданных людей.
Он помнил и спешил исполнить завет своего учителя Схарии, принеся
подкрепление телу и душе узника. Пища, более обильная и вкусная, припасы для
письма на случаи переписки с друзьями при первом удобном случае, вести о
тех, о ком так хотелось знать несчастному, и надежды умилостивить властителя
- вот что принес добрый Курицын. Надеждам худо верил Антон; но участие и
любовь друзей вознаградили его за все прошедшие муки.
он дьяку, - могу ли роптать после всего, чем господь наградил меня, могу ли
жаловаться на судьбу свою? Вот, подле меня, князь венчанный, а - слышишь ли
его стенания?.. изнывает, заброшенный всеми!.. С сокровищем, которое ты мне
принес, могу умереть без ропота; в последние минуты мои должен благословлять
пройденный путь и целовать руку, которая вела меня по нем.
для письма! Он просил его только об одном предсмертном одолжении, посетить
его еще раз и взять от него несколько посланий к матери.
говорил заключенный. - Зато на том свете, у престола бога буду молить о
спасении его души. Увидишь Захария, скажи, что я, перед смертью, со слезами
благодарил его и там не забуду.
сторожей, на то, чтобы написать несколько писем к матери. Письма были от
разных чисел и могли служить на год, на два. В них изображал Антон свою
счастливую жизнь с прекрасною, обожаемою супругой, милости государя, надежду
приехать со временем в Богемию в русском посольстве, все, все, что мог
прибрать для утешения матери. Душа его раздиралась; он глотал слезы, чтобы
они не падали на бумагу, когда начертывал на ней строки, в которых все было
неправда, кроме уверений в любви сыновней.
в восхищении, что избавился от человека, которого боялся дядя его, которого
он сам ненавидел за сходство фамилий, за физиономию, наружные и душевные
качества и еще по какому-то смутному, непонятному чувству. Тайный голос
сердца уж конечно недаром всегда вооружал его против Антона Эренштейна... А
Мамон? Израненный, изуродованный, он оживился, будто вспрыснули его живой
водой. Он позвал к себе свое домашнее привидение, которое являлось к нему,
словно из гроба, для того только, чтобы выслушивать радостную весть о
чьем-нибудь несчастии.
посадили в черную избу; голове его не уцелеть на плечах. А! каково! я
сказал: дочери Образца не бывать замужем. Не бывать-таки, не бывать!.. Кто
возьмет ее после басурмана?.. Радуйся, господине Хабар-Симской, в своих
каменных палатах! Радуйся и батька в своей земляной норе! Слышишь, друже мой
Василий Федорович? Бьем тебе челом этим хлебом-солью, кланяемся тебе на
сладком да пьяном меду. Шибнет тебя в нос и под парчовою окуткой!.. (И Мамон
адски захохотал.) Что ж не говоришь ничего, сын?
только веянием могильного тления, молодой Мамон не выказывал уж на лице ни
радости, ни печали. По обыкновению, на восторги отца от отвечал глухим,
предсмертным кашлем.
восторгах любви. Самая память об отце посещала ее душу, как сладкое видение.
Не в гробу мертвецом представлялся он ей, а живой, с улыбкою, с
благословением, как бы говорил: "Видишь, Настя, я отгадал, что ты любишь
Антона; живите счастливо, буди над вами благословение божье!" Добрый отец,
он веселится теперь между ангелами и любуется благополучием детей своих.
в ноги к своей питомице.
твоего посадили в черную избу; лечил татарчонку-царевича да уморил. Не
снести ему головушки.
ни слова, она впала в какую-то глубокую думу, уставив глаза на один предмет.
Казалось, она окаменела в этой думе и стала изваянным выражением ее. Мамка
умоляла ее опомниться, толкала - она оставалась все в прежнем положении.
Вдруг глаза ее страшно заблистали; она повела их кругом себя, судорожно
захохотала и примолвила: "Тебя подучили на смех сказать, не обманете! Назло
вам, не расстанусь с Антоном; он мой суженый, мой полюбовник!.." Потом опять
стала задумываться и опять впала в прежнее окаменение. Испугалась мамка.
Кого не призывала она на помощь? и небесные силы, и старушек ведей. Шептали
над ней, спрыскивали ее, отчитывали - ничто не помогало. Вздумала курить ей
под нос, колоть ее гвоздем, жечь пятки - насилу очнулась.
не смела произнести имя жениха, не только что просить о нем; стыд
девический, а более строгий обычай запрещал говорить ей то, что у нее было
на душе. Ей, девице, позволено было только плакать об отце или брате; слезы,
посвященные другому мужчине, хоть бы и жениху, сочли бы за преступление. Но
в немногих словах ее было столько скорби, столько моления, что брат не мог
не понять, о чем так крушилась Анастасия.
исполнено, стал пенять ей, что предается такому отчаянию при людях,
представлял, что дворчане могут заключить о ней худое.
делалось в роду нашем, - говорил он сестре. - А тебе, девице, и подавно
непристойно крушиться о женихе, который еще и нашего закона не принял. -
Сделав ей это отеческое наставление, начал ласкать и утешать ее: - Есть
надежда спасти Антона. Послан гонец в отчину к князю Холмскому, который
просил, в случае какой-либо невзгоды для Антона, дать ему знать с нарочным.
Сын Холмского женат на дочери великого князя. Тут должны помочь и заслуги
воеводы, и родственные связи... У Хабара самого лошади в упряжи. Он скачет в
Тверь к княжичу Ивану; княжич любит лекаря и заступится за него. Княгиня
Елена Волошанка обещает, во что б ни стало спасти несчастного. За него
хлопочут сильные люди, любимец Ивана Васильевича, дьяк Курицын, сам
митрополит Зосима. Этот вступается за Антона, как за агнца, которого теряет
стадо Христово. Уже готова купель очищения, а его хотят оторвать от нее и
бросить в огонь вечный. Все надеются умилостивить Ивана Васильевича. А если
просьбы, ходатайства и убеждения не подействуют, так есть другие средства...
ехать скорее в Тверь.
готовившая скудную пищу для заключенных, бросила немчину в его отделение
калач. Мы. уж знаем, что в нем заключалось. Это было стряпанье Анастасьиной
мамки. Зато чего стоило дочери Образца склонить свою воспитательницу на
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Березин Федор
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман
Шилова Юлия