около этих двух имен! Там, говорите вы, в маленьких покоях Петр I созидал
дела великие, которых последствия осенят и наших потомков.
заповеданных трудовых дней, тешиться, как добрый, простой семьянин. Кому
также не известно, что этот сад бывал сборным местом всего Петербурга, когда
царь, от избытка удовольствия, спешил сообщить своим любезным подданным и
детям весть об успехе важного подвига, совершенного им для блага России?
Радость передавалась безусловно; все состояния в ней равно участвовали. Уж и
наши прадеды не любили ломаться на зов надежды-государя и угощения
матушки-царицы и великих княжон. Хмельные от вина, медов и торжества, они не
чинилися, тем более что, по простому обычаю старины, и сам державный бывал
иногда навеселе. Все говорили вслух о том, что было у них на душе, потому
что в душе ничего не таилось против хозяина. Аллеи кипели и шумели; на
скамьях обнимались; в гроте, убранном на диво заморскими раковинами,
слышались поцелуи; водометы плескали, и самые мраморные статуи, между
перебегающими группами, казалось, двигались. На царицыном лугу народ роился;
там деревянный лев, обремененный седоками, беспрестанно нырял в толпе и
высоко возносился на воздух; покорные под всадниками лошадки и сани с
обнимающимися парами кружились так, что глазам зрителей было больно. Тут же
любопытных допускали смотреть в зверинце двух живых львов и слона. Только
темная ночь разгоняла пирующих. Когда же государь, распрощавшись с гостями
своими, уходил в двухэтажный домик, охраняемый любовью народной, он мог
слышать, как провожали его виваты иностранцев и благословения русских.
храма переступает Бирон, поставив у входа его секиру. В жилище державного и
вместе великого святотатственно водворяется он, не прикрыв доблестями
душевными рода своего, не скрасив славными подвигами своего властолюбия.
Наружным величием старается он заменить истинное: к маленькому дому сделаны
огромные пристройки; блестящий двор и гвардия герцога курляндского наполняют
его. Видны везде власть, великолепие, фортуна; везде вытягивается временщик;
но где сила народной любви? где человек народный, вековой? Дом переменил
хозяина, и все в нем и вокруг его изменилось: бывало, походил он на
кордегардию, и его все-таки величали дворцом; Бирон силится сделать его
дворцом - и он смотрит кордегардией. Ужас царствует вокруг этого жилища; сад
и в праздниках и в будни молчалив; не нужно отгонять от него палкою, - и без
нее его убегают, как лабиринта, куда попавшись, попадешься к Минотавру
{Прим. стр. 43} на съедение; кому нужно идти мимо жилища Бирона, тот его
дальними дорогами обходит.
романа, - зимой, говорю я, сад с окованными водами, с голыми деревьями,
этикетно напудренными морозом, с пустыми дорожками, по которым жалобно
гуляет ветер, с остовами статуй, беспорядочно окутанных тогами, как
саванами, еще живее представляет ужас, царствующий около ее владельца.
как посетил его добрый гений дщери Петровой; очарование воспоминаний снова
окружает маленький домик в Летнем саду.
манеж его. Он расположен на берегу в длинной мазанке с несколькими
осьмиугольными окнами по стенам и двумя огромными, из пестрых изразцов,
печами на концах. Подле одной печи сделано возвышение в виде амфитеатра с
узорочными перильцами и балдахином из малинового сукна с золотою бахромой.
Под балдахином стоят кресла с высокою спинкою, обитые малиновым бархатом. У
ручек вытягиваются два пажика в высоких напудренных париках, с румяными
щечками, как два розана, уцелевшие под хлопками снега, в блестящих
французских кафтанах, которых полы достают почти до земли, в шелковых чулках
и башмаках с огромными пряжками. По временам кладут они на перила свои
детские головы в стариковской прическе, как бы высматривая кого-то. Вот все,
что замечательно в манеже. За ним, через обширный двор, тянутся каменные
великолепные конюшни, в которых красавицам лошадям, выписанным из Голстинии
{Прим. стр. 44}, Англии и Персии, тепло и привольно. Как их холят и нежат!
Люди, ухаживающие за ними, завидуют их житью-бытью. От конюшен идет каменная
ограда до набережной; за оградою нечистый дворик и посреди его колодезь с
насосом, ручкою для качки воды и желобом, проведенным в конюшню. Подле
самого колодца дерево почти без сучьев. На главный двор два въезда - с
Фонтанки и с Невы.
делается на заднем дворике.
желтоликий, с отчаянием в диких взорах; на нем одна рубашка; босые ноги
оцеплены. Хохол на бритой голове изобличает род его. Это малороссиянин,
которого недоставало на смотру Волынского. Жестокий мороз хватает жгучими
когтями все живое; людям тяжело дышать; полет птиц замедляется, и самое
солнце, как раскаленное ядро, с трудом выдирается из морозной мглы. Каково ж
в одежде тропичных стран стоять в снегу под влиянием такой атмосферы? Однако
ж малороссиянин еще стоит - не стонет, а только скрежещет зубами. Сначала он
дрожал, теперь окаменел; ноги его горели, как на раскаленном железе, теперь
онемели. Против него храбрится офицер среднего роста, пузастый, с зверскою
наружностью, в медвежьей шубе. Это адъютант герцога курляндского, Гроснот.
По обеим сторонам малороссиянина человека с четыре конюхов.
ломаным русским языком и сиплым от досады голосом, остря кулаки на свою
жертву. - Знаешь ли, с кем тягаешься?.. Мы всчешем тебе хохол курляндскою
гребеночкой; мы собьем с тебя панскую спесь, поганый Мазепа!
судороги; потом глаза его налились кровью и впились в своего мучителя.
неподвижного взгляда своего мученика, и дал приказ двум конюхам стать на
скамейку, приготовленную у дерева, и поднять туда ж ушат с водой.
его унизался бусами, темя задымилось; рубашка стала на нем, как бумага
картонная.
последние силы, - дойдет бумага до императрицы, хоть сгину... Скажи своей...
бесовой собаце... Бог отплат... брр...
покрылась чешуей, и струи, превратясь будто в битое стекло, рассыпались с
треском по снегу.
покрылся новым блестящим черепом, глаза слиплись, руки приросли к туловищу;
вся фигура облачилась в серебряную мантию с пышными сборами; мало-помалу
ноги пустили от себя ледяные корни по земле. Еще жизнь вилась легким паром
из уст несчастного; кое-где сеткою лопалась ледяная епанча, особенно там,
где было место сердца; но вновь ушат воды над головою - и малороссиянин стал
одною неподвижною, мертвою глыбой.
приехали.
адъютант.
безобразною статуей. Она стала на страже колодца. Солнце, выплыв из морозной
мглы, вспыхнуло на миг, как будто негодуя на совершенное злодеяние, и опять
скрылось во мгле.
его подвига - в конюшню.
раз, чувствуя себя слабою, сделала только два-три вольта, сошла с лошади,
села на кресла под балдахином, окруженная своею свитой, и с высоты
любовалась мастерскою ездою Бирона, статного, довольно красивого, хотя
жестокость его прокрадывалась по временам сквозь глаза и вырезывалась
неприятным сгибом на концах губ. Он был в светло-голубом бархатном кафтане.
На лошади под ним, изабеллова цвета {Прим. стр. 46}, блистал чепрак, облитый
золотом и украшенный по местам шифром государыни из бирюзы; крупные же
бирюзовые каменья вделаны были в уздечку. Герцог подъехал, наконец, к
возвышению, где находилась императрица, и, скинув перед ней шляпу, поникнув
несколько головой, ждал себе лестной награды. Государыня встала с своего
места, подошла к перилам, приветствовала всадника улыбкой, ласкала рукою
прекрасное животное, на котором сидел Бирон и которое положило свою голову
на перила, как бы ожидая и себе внимания царицы. Разные нежные имена были
даны любимице Бирона, названной им бриллиантом его конюшни; красавица,
казалось, от удовольствия била землю копытом. Велено было принесть кусок
хлеба, который и схватила она осторожно из нежных рук. Придворные дамы
любовались этою сценою; вся душа пажиков была в глазах их, сверкающих от
радости; одна Мариорица не заботилась о том, что делалось около нее, и часто
обращалась взорами ко входу в манеж.