мне. Не знал я, какую позицию принять, чтобы соблюсти достодолжное
благоговение пред богоподобною Анною... рассудил за благо стать на колена...
и в такой позитуре прочел почти целую песню... Хвалы оглушали меня... Сама
государыня благоволила подняться с своего места, подошла ко мне и от
всещедрой своей десницы пожаловала меня всемилостивейшею оплеухою.
дают простые смертные своими руками; нет! Она была сладостна, легка,
пушиста, возбуждала преутаенные душевные пружины в подвижность, как подобает
сие произойти от десницы небожителя. Она едва-едва коснулась моей ланиты, и
рой блаженства облепил все мое естество. Не памятую, что со мною тогда
совершалось, памятую только, что сия оплеуха была нечто между трепанием руки
и теплым дуновением шестикрылого серафима. Проникнутое, пронзенное
благодарностью сердце бьет Кастальским ключом, чтобы воспеть толикое
благоденствие, ниспосланное на меня вознесенною превыше всех смертных.
освободиться от энтузиасмуса своего гостя и между тем боясь оскорбить его
крутым переходом к тому предмету, который лежал у него на сердце, он спросил
будущего профессора элоквенции, что у него за книга под мышкою.
события. Ее велено... (вы понимаете, кто велел)... показать вам... Я имею
довольно свободного времени, чтобы повествовать вашему превосходительству
сие происшествие в достодолжном порядке.
на знаменитую книжицу, потребовал ее к себе и присовокупил, что он между тем
будет слушать поэта внимательно, с тем, однако ж, уговором, чтобы он
обрадовал его секретною весточкой. Василий Кириллович улыбнулся, показал
таинственно на сердце, мигнул глупо-лукаво на Зуду, как бы считая его
помехою, и поспешил обратиться к своему любезному предмету.
Виргилии {Прим. стр. 70}, Камоэнсе {Прим. стр. 70}, о богах и богинях, что
утомил терпение простых смертных. Зуда незаметно ускользнул из кабинета; в
слух Артемия Петровича ударяли одни звуки без слов - так мысли его были
далеки от его собеседника. Перебирая листы "Телемахиды", он нашел
закладочку... На ней, в нескольких словах, заключалось для Волынского все
высокое, все изящное, о чем оратор напрасно целые полчаса проповедовал; на
ней было начертано: Мариорица; твоя Мариорица - скучно Мариорице! Слова эти
горели в глазах влюбленного Волынского; он видел уж впереди, и очень близко,
шифры, переплетенные огнем, пылающие алтари, потаенные беседки, всю
фантасмагорию влюбленных. Чего не изъяснил он, не перевел, не дополнил в
этих словах! Любовь скорее всякого профессора научит анализу того, что
говорит любовь.
одно; нам уже скучно друг без друга. Ты теперь между шутами, принуждена
сносить плоскости этих двуногих животных; предо мною такой же шут, которого
терплю потому только, что он бывает у тебя, что он с тобою часто говорит,
что он приносит от тебя частичку тебя, вещи, на которых покоилась прелестная
твоя ручка, слова, которые произносили твои горящие уста, след твоей души".
беседовал таким образом с своею страстью, портрет его жены, во всем цвете
красоты и счастия, с улыбкою на устах, с венком на голове, бросился ему в
глаза и, как бы отделясь от стены, выступил ему навстречу. Совесть
заговорила в нем; но надолго ли?.. Взоры его обратились опять на магические
слова: твоя Мариорица, и весь мир, кроме нее, был забыт.
бы прося исполнить скорей преступные его желания.
Василий Кириллович, полагая, что восторженное движение Волынского относилось
к одному месту из его поэмы. - Какое же место Привело вас в такой
энтузиасмус? соблаговолите указать торжествующему родителю на его детище,
чтоб он мог сам поласкать его.
закладку в карман, бросил взоры наугад в книгу и, настроив свой голос на
высокий лад, прочел:
не знаю.
признательному пииту!.. Например, когда Калипса {Прим. стр. 71}, воспаленная
паренком любви и ревностью, дает окрик на Телемаха и дядьку его.
вскричал так, что по сердцу собеседника его пробежала дрожь:
прочь, четырежды повторенное. Это по-нашему называется: фигура усугубления.
и сказал вслух:
красоты одного образцового места, великий муж!
вы отдаете мне справедливость. Но я поведаю вам анекдотец, как могут
ошибаться и великие люди. Теперь, не краснея, смею предъявить его во
услышание мира, ибо я на предмет своей знаменитости успокоен. Пускай
букашки, цепляясь за былинки, топорщатся на Парнасус; пусть рыбачишка
холмогорский в немецкой земле пищит и верещит на сопелке свою одишку на
взятие Хотина {Прим. стр. 72}, которую несмысленые ценители выхваляют до
небес: моя труба зычит во все концы мира и заглушит ее; песенка потонет в
22205 стихах моей пиимы! 22205 вернейшим счетом!.. Не легко сказать;
возьмись-ка кто написать!.. Сколько ни обгложут из них мои зоилы, сиречь
завистники, все останется мне их довольно для существования в потомстве.
каплю воды: одно слово о княжне. Когда ты скажешь мне его, я велю принесть
подарочек...
благодарности, окрылился и повествовал:
Петре Великом. Извольте ведать, что я обучался элементам наук и древних
языков в архангельской школе. Уже в летах младых я обещал в себе изобильные
надежды. Единожды, когда соблаговолил посетить наш вертоград блаженные и
вечно достойные памяти государь Петр Первый, профессор подвел меня к его
императорскому величеству, яко вельми прилежного и даровитого студента по
всем ветвиям наук, особенно в риторике и пиитике. Еле четырнадцатилетний
паренище, я выучил наизусть главу об изобретении со всеми цитатами и
эпиграфами, как помилуй мя боже, и сочинил стихословный акростих: "Како
подобает чествовати богов земных?" Сей акростих был поднесен его
императорскому величеству, и он, воззрев на него, соблаговолил изречь:
"Лучше б написал он мне о рыбной ловле здешнего края!" Ге, ге, ге, о рыбной
ловле: заметьте, ваше превосходительство! Осмелюсь присовокупить, впрочем не
утруждая вашего драгоценного внимания: Петр Алексеевич хотя и был государь
премудрый, но в риторических извитиях не обращался, греческого и латинского
языков не любил. Сожалительно весьма; чего бы он с познанием их не сотворил!
Но обращаюсь к сущему повествованию. Потом всемилостивейший государь,
блаженные и вечно достойные памяти, соблаговолил подойти ко мне, выведенному
из ряду прочих школьников, поднял державною дланью волосы на голове моей и,
взглянув пристально мне в очи, а скиптроносною ударив по челу моему,
произнес: "О! этот малой труженик: он мастером никогда не будет", И я дерзаю
днесь изрещи: Петр был государь великий; но во мне-то и ошибся! Приникни
ныне, о тень божественная, на мою "Телемахиду", на Ролленя дважды в двадцати
четырех томах, и сознайся пред ними в своей опрометчивости.
мучителем и разом прекратить его повествование о себе, которое могло бы
вновь затянуться до бесконечности, если б только вздумалось оратору связать
прерванное сказание о всемилостивейшей оплеухе, велел арабу принести
обещанную пару. Между тем решительно приступил к Тредьяковскому, чтоб он без
дальней благодарности и витийства дал ему весть о молдаванской княжне.
скучна, узнав, что его превосходительство сделался нездоров, что она
расспрашивала, все ли красавицы петербургские ездят ко двору и нет ли какой
в городе, ей неизвестной; когда ж Василий Кириллович, как новый Парис {Прим.
стр. 73}, вручил ей золотое яблоко, она казалась очень довольною. Далее
спрашивала об играх и затеях святочных, собиралась ныне же, когда месяц
станет уклоняться к полуночи, выйти с подругами своими на крыльцо и погадать
о суженом; наконец, во время урока, принялась чертить свое имя и еще
кое-что... Но, несмотря на старания учителя взять эту записочку, Мариорица
никак не согласилась отдать ее, боясь, что она попадет в руки Артемия