Фриц Лейбер

Серебряные яйцеглавы

Гаспар де ла Нюи, писатель-поденщик, с рассеянной нежностью провел
замшей по бронзовой станине своей гигантской словомельницы. Взгляд его
привычно скользнул по огромной, высотой с двухэтажный дом, панели
электронной машины, по рядам сигнальных лампочек (все выключены) и
приборных шкал (все стрелки на нуле). Затем он зевнул и потер шею.

Он скоротал ночное дежурство, подремывая, попивая кофе, дочитывая
"Греховодников с астероида" и "Каждый сам себе философ". Более спокойной
творческой смены нельзя было и пожелать.

Он бросил замшу в ящик своего видавшего виды стола и, критически
поглядывая на себя в зеркальце, пригладил темные волнистые волосы,
расположил пышными складками огромный черный шелковый галстук и тщательно
застегнул обшитые тесьмой карманы черной бархатной куртки.

Затем он энергичной походкой направился к табельным часам и отметил
время своего ухода с работы. Его сменщик опаздывал уже на целых двадцать
секунд, но ему-то что за дело? Пусть голова болит у дисциплинарной
комиссии.

В дверях огромного зала, где размещались словомельницы издательств
"Рокет-Хаус" и "Протон-Пресс", Гаспар остановился, пропуская первую
утреннюю группу восторженных экскурсантов. Их сопровождал Джо Вахтер,
сутулый старикашка с вечно слезящимися от пьянства глазами, который почти
не уступал писателям в искусстве спать при исполнении служебных
обязанностей. Гаспар был доволен, что сегодня ему не придется выслушивать
идиотские вопросы ("Скажите, мистер писатель, откуда вы берете идеи для
своих словомельниц?") и ловить на себе взгляды, исполненные нездорового
любопытства (широкая публика свято верила, будто писатели порочны до мозга
костей, что было несомненным преувеличением). Особенно приятно было
ускользнуть от назойливой дотошности весьма неприятной пары, облаченной в
ансамбль "отец с сыном на прогулке" - папаша явно принадлежал к суетливым
всезнайкам, а на лице сынка застыло выражение плаксивой скуки. Только бы
Джо хоть немного протрезвел, подумал Гаспар, и не дал мальчишке ковыряться
в машине!

Однако появление экскурсантов обязывало, и Гаспар извлек из кармана
огромную пенковую трубку янтарного цвета, откинул крышечку из серебряной
филиграни и набил трубку табаком, который достал из расшитого золотом
кисета тюленьей кожи. Проделывая все это, Гаспар чуть-чуть насупился.
Только эта чудовищная трубка да еще предписанный контрактом дурацкий
костюм и омрачали для пего прелести писательского ремесла. Увы, издатели
требовали неукоснительного соблюдения всех пунктов контракта до единого с
такой же настойчивостью, с какой они заставляли писателей отсиживать
полную смену независимо от того, были включены их словомельницы или нет.

А впрочем, подумал Гаспар, улыбнувшись, не за горами время, когда он
станет писателем-разрядником с правом носить джинсы и свитеры, коротко
стричься и курить сигареты у всех на виду. Да и сейчас он, как
писатель-поденщик, находился в гораздо лучшем положении, чем
литераторы-подмастерья, которые вынуждены расхаживать в греческих туниках,
римских тогах, монашеских рясах или в расшитых золотом кафтанах. А одного
беднягу втравили в контракт, обязавший его наряжаться древним
вавилонянином и повсюду таскать за собой три каменные плиты, деревянный
молоток и зубило. Конечно, публика ждет от писателя создания достоверной
атмосферы, но всему есть предел.

В общем, однако, писатели вели столь приятное и даже роскошное
существование, что Гаспар не понимал, почему в последнее время такое
множество разрядников и поденщиков взяло за обыкновение жаловаться на
судьбу, поносить издателей и тешить себя иллюзией, будто каждый из них мог
бы создать произведение неизмеримой глубины и силы, только бы ему дали
такую возможность. Многие из них открыто ненавидели свои словомельницы,
что, по мнению Гаспара, было пределом святотатства. Даже Элоиза Ибсен,
подруга Гаспара, завела привычку уходить по ночам на какие-то тайные
митинги протеста (о которых Гаспар даже слышать не хотел), вместо того
чтобы мирно спать, ожидая его возвращения с ночной смены.

При мысли об Элоизе Гаспар вновь слегка насупился. Предписанные
контрактом два часа в объятии даже с писательницей высшего разряда
казались ему чересчур долгими, чтобы не сказать - утомительными. Вполне
хватило бы и одного часа.

- Это писатель, сынок!

Ну, конечно, это "отец с сыном на прогулке" - папаша излишне громким
шепотом отвечает на вопрос своего отпрыска. Гаспар сделал вид, будто не
заметил, с каким праведным негодованием было произнесено название его
профессии, и прошел мимо экскурсантов с порочной ухмылкой на лице. Что
поделаешь! Контракт есть контракт, к тому же предстоящие два часа
блаженства были все-таки компромиссом между одним часом, который предлагал
он, и тремя часами, которых требовала Элоиза.

На Читательской улице (Нью-Анджелес, Калифорния), где располагались все
англоязычные издательства Солнечной системы, Гаспар, к своему удивлению,
совсем не увидел людей (неужто вся дневная смена проспала?). Зато повсюду
толпились зловещего вида роботы - нескладные металлические существа семи
футов в высоту с единственным, как у циклопа, видеоглазом во лбу и
маленькими репродукторами вместо рта - для переговоров с людьми (между
собой роботы предпочитали общаться без посредства звуков - напрямую
принимая короткие радиоволны или просто соприкасаясь металлическими
корпусами).

Тут Гаспар воспрянул духом, заметив знакомого робота.
Синевато-стальной, массивный, но стройный, он выделялся на фоне своих
неполированных собратьев, как скаковой конь среди першеронов.

- Привет, Зейн! - радостно воскликнул писатель. - Что происходит?

- Привет, Гаспар, - ответил робот, подходя к нему, и, снизив громкость,
продолжал: - Не знаю. Эти чудища не хотят со мной разговаривать. Явные
подонки, которых наняли издатели. Наверное, снова забастовали
транспортники, и они опасаются, как бы не вышла заминка с вывозом готовой
продукции.

- Ну так нас это не касается! - беззаботно заявил Гаспар. - Все
трудишься с утра до вечера, старый металлолом?

- На полную катушку, старая отбивная, - в тон ему ответил робот. - А
зарабатываю жалкую пару амперчасов, едва хватает подзарядиться.

Гаспар дружески улыбнулся, слушая добродушное гудение робота. Ему
нравилось иметь дело с роботами, особенно с Зейном, давним его приятелем,
хотя большинство людей косо смотрело на такое панибратство с врагами рода
человеческого (как они в частных разговорах называли роботов), а Элоиза
как-то во время ссоры даже назвала Гаспара "грязным роболюбом".

Возможно, эта симпатия к роботам была следствием его любви к
словомельницам, однако Гаспар никогда не пытался анализировать свои
чувства. Его просто влекло к роботам, и ему был противен антироботизм во
всех его проявлениях. Какого черта, думал он про себя, роботы же -
отличные ребята!

А Зейн Горт выделялся даже среди своих металлических собратьев. Зейн
был вольным роботом и зарабатывал на зарядку сочинением приключенческих
повестей для Других роботов; он прекрасно знал жизнь, обладал большим
запасом доброты и любые невзгоды встречал с "двойной закалкой" (что у
роботов было синонимом мужественности). И вообще был подлинным
интеллигентом - одним на миллион.

- До меня дошли слухи, Гаспар, - продолжал Зейн Горт, - будто вы,
писатели-люди, замышляете забастовку или что-то еще более отчаянное.

- Не верь! - заявил Гаспар. - Элоиза бы мне об этом сказала.

- Рад слышать, - вежливо согласился Зейн с легким рокотом, в котором
звучало сомнение. Внезапно между его лбом и поднятой правой клешней
проскочил сильный электрический разряд. Гаспар невольно попятился.

- Извини, Гаспар, - сказал робот, - мне надо бежать. Вот уже битых
четыре часа я ломаю голову над своей новой повестью. Доктор Вольфрам попал
у меня в такую передрягу, что мне никак не удавалось его выручить. И вот
только что меня осенило. Пока!

И он исчез из виду, словно голубая молния.

Гаспар неторопливо пошел дальше, стараясь представить себе, что значит
четыре часа ломать голову над повестью. Разумеется, и у словомельницы
бывают перебои - например, короткое замыкание, - но это, видимо, не совсем
то же самое. Может, это ощущение напоминает то, которое возникает, когда
удается решить шахматную задачу? Или это больше похоже на те душевные
конфликты, которые мучили людей (и даже писателей!) в недобрые старые
времена, когда еще не было ни гипнотерапии, ни гипертранквилизаторов, ни
неутомимых роботов-психиатров?

Но в таком случае на что похожи эти душевные конфликты? Право, иногда
Гаспару казалось, что его жизнь уж слишком спокойна, слишком
животно-безмятежна даже для писателя-профессионала.

2

Гаспар приблизился к большому книжному киоску, которым оканчивалась
Читательская улица, и его туманные размышления разом оборвались. Витрины
киоска сверкали и переливались, словно рождественская елка, и Гаспар вдруг
почувствовал себя шестилетним ребенком, которого неожиданно навестил Дед
Мороз.

За истекшие двести лет вид книжных страниц почти не изменился - все тот