няясь над работой.
сясь на растворенную в коридорчик дверь. Дверь Настиной комнаты по нас-
тоянию Петра Филиппыча была всегда раскрыта.
Петр тихо пояснял, за какие провинности вычеркивают людей из жизни,
иногда на время, иногда навсегда. Вскоре он разошелся, загудел, а окурки
совал прямо в горшок с пахучей геранью. Настя спешила, доканчивая почин-
ку.
отошла к окну. Там падал осенний дождик. Вдруг плечики у Насти запрыга-
ли.
рукав.
закидывая голову назад. - Так вы и знайте... Замуж я за вас не пойду! Вы
лучше и не сватайтесь!
вас с головы белая труха сыпется... Весь воротник в трухе! Покуда заши-
вала, чуть с души не вырвало...
руками книги со стола, весь в багровых пятнах небывалого смущенья.
чала Настя и, обливаясь слезами, выбежала вон.
шительно вошла в отцовскую спальню. В ожиданьи ужина Петр Филиппыч се-
ребряным ключиком заводил часы.
она и встала боком к отцу.
баба... На чью-то неповинную головушку сядешь ты, такая!
От жилетки пахло обычным трактирным запахом. Отец гладил Настю по спине
широкой, почти круглой ладонью. Так она и заснула в тот вечер, на коле-
нях у отца. А в столовой стыл ужин и коптила лампа.
го. В мирной сутолоке Зарядья то было немалым событием. Секретову расс-
казали, будто приезжала за Петром черная карета. Она-то и увезла душегу-
ба Петра в четыре царских стены.
дело. В субботу, перед полднем, отправился к Быхалову в лавку и сделал
вид, что ненароком зашел.
всем внутренним движеньям гостя. - Семен! - закричал он вглубь лавки,
скрывая непонятное волненье, - дай-кось стул хозяину... Да стул-то вытри
наперед!
взгляну, чем сосед бога славит...
чуяв неискренность в Секретовских словах. - Садись, садись... стоять нам
с тобой не пристало.
радовался и забыл, зачем зашел-то. Годы, годы, соседушко! Время-то не
молодит. Эвон, как постарел ты, Зосим Васильич. Краше в гроб кладут!
Огорчений, должно, много?..
б на улице и не признал тебя. Плесневеть скоро будешь!
Вот у Серпуховских трактиришко еще открываю, сестриного зятя посажу. Да
вот домишко еще один к покупке наметил. Владелица-т из дворянского сос-
ловья... ну, ей шляпки, тряпки там... Сам видишь, дела идут, контора пи-
шет. Эвон я какой, хоть под венец! Моложе тебя на два года, а я тебя го-
дов на тридцать перепрыгаю!..
господину. Да сапогами-то не грохай, не в трактире!
разглаживая рыжую круглую бороду. - В чаю-то купаемся!
гись, горяч у меня чай-то!
ный ящик с конфетами.
ложечкой чай, стоящий на самом краю прилавка. - Вот ты сватушкой меня
даве называл. Конешно, все это смехи да выдумки, а только ведь я Настюш-
ки своей за сынка твоего не отдам... Не посетуй, согласись!
зубы Быхалов, все пододвигая ящик с конфетами на гостев стакан.
голос его смеется. - Кому охота дочку за арестанта выдавать? Уж я лучше
приду вот да в печку ее заместо дров суну, и то пользы больше будет...
купательских книжек. Секретов сидит широко и тяжко, каждому куску своих
обширных мяс давая отдохновенье и покой. В стакане дымится чай. Быхалов,
уставясь в выручку, все двигает к гостю конфетный ящичек и вдруг вытал-
кивает его на стакан. Стакан колеблется скользит и сразу опрокидывается
к Секретову на колени.
ке, и Быхалов не сдерживает тонкой, как лезвие ножа, усмешки.
лен дымящийся кипяток.
фальшиво хохочет Секретов, твердо снося жестокую боль ожога. - А сынища
своего, - вдруг прямится он, - на живодерню отошли, кошек драть!..
к гостю спиной.
рость-то и не гоже вашей роже!.. - выкрикивает Секретов. - А на лавку мы
вам еще накинем... вы мне тута весь дом сгноите! Счастливо оставаться!
това больше нет. Любил Петр Филипыч, чтоб за ним оставалось последнее
слово, - отсюда и легкое его порхание.
Павел служил Сене постоянным напоминанием о некой скорбной, посюсторон-
ней черте человеческого существования: одна земная юдоль безо всяких не-
бес. Крутая, всегда напряженная, неукротимая воля Павла перестала угне-
тать его, - жизнь без Павла стала ему легче. Сеня уже перешел первый,
второй и третий рубежи Зарядской жизни. Теперь только расти, ждать слу-
чая, верным глазом укрепиться на намеченных целях.
воскресенье, вышел Сеня из дому, собравшись на Толкучий, к Устинскому.
На подоконнике Быхаловского окна, как раз возле самой двери, сидел Па-
вел. Зловеще-больно сжалось сердце Сени, - такое бывает, когда видишь во
сне непереходимую пропасть. Павел был приодет. Черный картуз был налажен
на коротко-обстриженный Пашкин волос. Кроме того, приукрашали его непо-
мерно длинные брюки и пиджак, одетый поверх черной ластиковой рубашки.
Штиблеты, - огромные, точно с памятника, - сияли неотразимым радостным
блеском. Все это было очень дешевое, но без заплат. Сидя на подоконнике,
писал Пашка что-то в записную книжку и не видел вышедшего брата.
брюк, и глаза его покровительственно улыбнулись. Потом Павел достал из
кармана платок и стал сморкаться.
ло с крыш.
пожал плечами.
разговор. Вспыхнувшее-было в обоих стремление обняться после пяти лет
разлуки теперь показалось им неестественным и ненужным.
ня, выпуская руку Павла, твердую и черную, как из чугуна.
въезжали извозчики с поднятыми верхами. Братьев обдавало ветром и брыз-
гами, если заскальзывало колесо пролетки в выщерблину асфальта, налитую
проточной лужей.
карману Сеня, там звякнуло серебро.
менной громады. Кривая скользкая лестница, освещенная трепетным газовым
языком, вывела их в коридор, а коридор мрачно повел их в тусклую, длин-
ную и шумливую коробку, сплошь заставленную столиками. Под низким потол-
ком висели чад и гул. Все было занято. Серая Зарядская голь, обглоданная
Конюшевский Владислав
Распопов Дмитрий
Акунин Борис
Лукьяненко Сергей
Земляной Андрей
Орловский Гай Юлий