полосатом матрасе, - все, что осталось от материной кровати, - и при
входе Насти торопливо прячет что-то за кровать. Возле нее лежат только
что купленные вербы.
Сыро у нас. Знобит...
манна и, решившись, вынимает из-за кровати черную бутылку. - Мамашеньки-
но место навестить пришла, умница? - робко сменяет она разговор.
его в руках и вдруг, почти кинув его обратно, на столик, трет руки о пе-
редничек.
переменилась эта комнатушка! Когда девочкой приходила сюда, казалась она
покоем непонятной мрачности, усугубленной цветным горением лампад. По-
лудневной свет, бесстыдно ворвавшийся сюда теперь, обнажил всю ее убо-
гость: оборванные отопревшие от стены обои, нелепый гардероб в углу, по-
хожий на двуспальную кровать, поставленную дыбом.
руках. - Вот все морильщика жду, не зайдет ли...
и бежит на улицу. Ее путь к Кате.
лежит. Он и тебе, и мне по письму прислал... - намекающе смеется Катя, и
Настя это замечает.
если и похудеешь, все равно толстой останешься!..
раньше была в них чернота, но пряталась глубоко, а тут проступила вдруг
всюду, словно пятна на зараженном теле. Где-то там, на краю, напрягались
последние силы. С багровым лицом, с глазами, расширенными от ужаса и бо-
ли в ранах, Россия предстояла врагу. Все еще гудели поля, но уже желез-
ная сукровица смерти из незаживляемой раны текла... Только Настя да Ду-
дин ощущали близкий конец. Третий, в ком могла бы столь же неугасимо по-
лыхать тревога, был слишком поглощен собственными печалями.
леднего приюта в монастыре. Даже справки наводил стороной: можно ли, ес-
ли все семнадцать тысяч, сумму всего Быхаловского жизненного подвига,
единовременным вкладом внести, иметь себе пожизненную келью для отдохно-
венья от жизни, скорби и труда. Но согласиться отдать все семнадцать,
значило признаться в своей давнишней, первоначальной ошибке. Сделать это
сразу Зосим Васильич не решался...
у всех равно были замедленные, осторожные движенья и вкрадчивая, журча-
щая речь. Иные пахли ладаном, иные - мылом, иные - смесью меди и селед-
ки. Семья Быхаловских запахов в испуге расступалась перед монашьими за-
пахами, неслыханными гостями в Быхаловской щели.
даемый двумя, меньшими. Был казначей внушителен, как колокол, а шелковая
ряса, сама собой пела об радостях горних миров, а руки были пухлы и мяг-
ки - гладить по душам пасомых. Весь тот день намеревался провести Зосим
Васильич в тихих беседословиях о семнадцати заветных тысячах и о челове-
ческой душе. Спрашивал казначей, обдумал ли Быхалов свое отреченье от
тлена. Интересовался также - в бумагах ли у Быхалова все семнадцать или
просто так, бумажками... Грозил погибелью низкий казначейский баритон,
журчал описаньями покойного райского места.
халовым преданье о Вавиле. Жил Вавило и ел Вавилу блуд. Ушел в обитель,
но и туда вошли. Тогда в самом себе, молчащем, заперся Вавило и замкнул-
ся засовом необычайного подвига. Но и туда просочились, и там обгладыва-
ли. И вот в одно утро бессонный и очумелый ринулся Вавило на беса и от-
кусил ему хвост. А то не хвост был, а собственный уд...
на себя Зосим Васильич, и уже гулял в ней по монастырскому саду, где
клубятся черемухи в девственное небо всеблагой монастырской весны. Там
забыть о напрасной жизни, забыть о сыне, сгоревшем от буйственных помыс-
лов, там утихомириться возрастающему бунту Быхаловского сердца.
кая густая скорбь... Как вдруг икнул казначей. Зосим Васильич вздрогнул
и украдкой огляделся. Один из меньших монашков зевал, а другой вяло по-
чесывал у себя под ряской, уныло глядя в окно.
строгим взглядом укоряя монашка, покрасневшего до корней волос. - Из та-
ких вот и куем столпы веры!..
ко Быхалов и встал, прислушиваясь.
Настя видела из окна: кошка сидела в подворотне и нюхала старый башмак,
лежавший уже три дня в бездействии. Кошка улизнула, а Настя, отбегая от
окна, еще успела заметить, как выскочил из ворот ошалелый Дудин, крича
что-то, с руками, поднятыми вверх. Она видела: он перебежал переулок и
скрылся за углом.
бревно, ломаемое буйной силой пополам. Только у Проломных ворот наскочил
Дудин на какого-то, бежавшего куда-то с креслом от ужаса приходящих вре-
мен.
бенно восторженной решимостью лица.
дина.
веть небо.
верещало кресло и побежало по кривым переулкам вглубь Зарядья, держась
стены.
быстрым и точным шагом юнкера в погонах. А он бежал прямо по мостовой,
спотыкаясь и кашляя, прямо туда, за Устьинский, где пушки. Щеки его заш-
лись от бега синим румянцем, но горели глаза как у побеждающего солда-
та... Никто его не останавливал, потому что и некому было его остано-
вить.
Он остановился и присел отдышаться на тумбу. Швивая горка стреляла как
вулкан. Отдельные всплески пушечных выстрелов соединялись между собой
как цепочкой нечастым постукиваньем пулеметов. Начинался Октябрь...
нил незнакомца в чайнухе, год назад. Вдруг в груди заклокотало и запер-
шило в горле. Он отхаркнулся и плюнул перед собой. Мокрота показалась
ему необычного цвета. Он отплюнул себе в ладонь и, притихнув, напуганно
глядел на большие кровяные сгустки, плававшие в мокроте. Глядел он долго
и как-то чересчур внимательно.
черний час, когда останавливаются ветры дуть, не находя себе пути в по-
темках. И впрямь: три леса, плотных и черных, вышли на углы поля, три
одинаких, неприступных, как три скалы. Зимние ветры, - сколько их,
больших и малых, заплутало безвестно в густых мраках этих лесов, сколько
порассеялось снежным прахом, сколько их в мелкие, вьюжные вьюны изве-
лось!
и прямо упадала каждая снежина, будто длинное, снежное протягивалось с
неба волокно. На опушке стоять, спиной к ели, - каждому дано услышать
легкое шурстенье проползающей зимы. И, хоть несла каждая снежина кусочек
света с собой, - было их много, - густели сумерки, одолевала ночь.
разошелся во-всю. Он и над тремя лесами кружит, он и по дороге бежит, -
малоезженной, закругленной, словно прочеркнулась взмахом откинутой руки.
Да он и без дорог: ветру везде путь. Будет время, будет лето, встанет
звонкая рожь по месту снежного безмолвия, - никому и в ум не придет
вспомнить, как свирепствовал здесь, в снежной глуши, ветер, хозяин ноч-
ного поля. А у хозяина в подслужьи и волк, и мороз, и обманная метельная
морока, а порой и самая человеческая суть. Ими правит хозяин, хлещет,
как ямщик коней... Они-то и влекут за собой событие ночного зимнего по-
ля.
Путь длинный и скучный. Считали бабы от Гусаков двадцать одну версту до
села Воры. Бабья верста хоть и не длинная, да по времени и казенной
Корнев Павел
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав