шительными думами. Количество его объявлений на стенах и заборах сильно
сократилось, а остававшиеся, размоченные дождем, объел в одну ночь неу-
ловимый задичавший козел местного, уже уловленного протопопа. Уезд пог-
рузился в мрак, безмолвие и трепетное ожидание какого-то последнего уда-
ра.
даль. Погода переменилась. Дожди разъели дорогу. Обувь Половинкинского
отряда - лапти, разношенные сапоги и даже разномастные женские ботики -
годная только для стояния в карауле, пришла в совершенную негодность и
только обременяла усталые ноги красноармейцев. Возле Бедряги, тотчас же
после перехода железной дороги, начался ропот. От Бедряги до Сускии, во-
семнадцать верст, шел безмолвный поединок взглядов между людьми и Поло-
винкиным, ехавшим верхом. У Сускии дело разрешилось бескровно и просто.
лась в мокром ветре того дня черная тряпка, знак бунта, чумы и всякой
иной беды. Прежде славилась Суския огромными конскими торгами, баранками
и щебяным товаром, теперь одно лишь осталось от прежней славы: на при-
горьи Суския стоит. Это последнее и видел Сергей Остифеич, оглядывая Су-
саковское место. Кроме того в щелях плетней и по-за-углами увидел он
выглядывающих мужиков. Сергей Остифеич понял, что и до Сускии, примкнув-
шей к Воровскому делу, докатился людской пожар. Это сулило непредвиден-
ные трудности. Сергей Остифеич подергал ус и, приказав людям отдохнуть и
закурить, у кого есть, отошел в сторонку.
горы всему Половинкинскому отряду черное, тяжкое пятно Сусаковского хра-
ма. По низу облачного, лилово-розового с золотом, неба шли каемкой рас-
тяпистые ивы, повыше торчали березы со скворешнями. Превыше всего влады-
чила длинная, тощая колокольня, похожая на Василья Щербу, кто его знал,
стоящего в удивлении.
приглядываться к селу, на которое через полчаса пойдут цепью.
вдруг открыл:
как показалось открывшему это, прямо ему самому в лоб. Поднялось обсуж-
дение назначения длинного предмета, и потому, что человеческие возмож-
ности каждого уже исчерпались дорогой, было вынесено, без всякого голо-
сования даже, решение, обратившее в бесславную неудачу весь Половинкинс-
кий поход.
поверх бегущих с поднятыми руками к селу. Но наган запутался в ременном
шнурке, а рука тряслась... Кроме того две осечки, третья пуля покачнула
желтый кусток дикой рябины, четвертая разбрызгала лужу, остальные были
выпущены еще прежним владельцем нагана.
зад, к ложбинке, где оставил красноармейца с конем. Тот, молоденький, и
черноусый татарчонок, все еще держал под уздцы Половинкинскую лошадь,
прядавшую ушами. В бегающих глазах татарчонка светилась виноватая поте-
рянность.
винкин, подскакивая к коноводу.
прямо на голое тело. - Стреляй, товарища комиссара, - повторил татарчо-
нок и в лице его промелькнула как бы тень табуна невзнузданных коней. -
Моя село Саруй на та сторона!.. - и честно кивнул на Сускию.
фельной же ботвой. Сергей Остифеич нагнулся, сорвал пупавку и растер ее
в пальцах.
плечо.
ды и крича что-то на своем языке. Тошнящее, обидное чувство граничащее
со слезами, захватило Сергея Остифеича. Грудь болела и спина болела и
все болело, - руки отказывались держать поводья. Он так бил коня, точно
хотел ускакать от боли, но боль обвилась вкруг шеи, облегала плотно и
неотлучно, как хомут. На четвертой версте от Сускии, возле Мочиловского
моста, расхлябанный и скомканный, вдруг остановил коня Сергей Остифеич и
задержанное дыханье его прорвалось странным всхлипом. Надоедливо вился
над лошадиной шеей комариный рой. Один сел на щеку Половинкина и вот
окунул хоботок в потную мякоть тела. И снова, как в ту страшную ночь,
скосив глаза, выпятив щеку, задерживая дыханье и готовые слезы, глядел
Половинкин, как собственной его кровью наливалась эта малая и беззащит-
ная тварь. Что-то, подобное безумью, уже зудело во всем теле, в руках, в
мозгу. Рывком воли Сергей Остифеич воротил себя к яви и тут пожалел со
всей силой мужицкого размаха, что не осталось ни одного патрона в желез-
ной игрушке, ботавшейся на правом боку.
ковской луговине не было никого, кроме него, стоящего в середине ее, как
ось, и он уже не скрывал слез от самого себя.
пешки. Какая-то, древняя и беззубая, притащила даже гармонь, оставшуюся
от сына, убитого в царскую войну. В нее и играли перебежчики всю дорогу
- шестнадцать верст, до Воров, таща съестные дары Сусаков у себя на спи-
нах. - А непонятный предмет на колокольне оказался лестницей, по которой
лазил отбивать вечерние благовесты Сусаковский понамаренок.
дождем на благополучие Секретовского дома. Когда видела в памяти своей
отца, осунувшегося от напрасных хлопот, над которыми смеялись - и Секре-
тов не понимал причин смеха - душила Настю горечь, туманилось и нена-
вистью темнело сознанье, - как бы слепнула тогда Преждевременный и неже-
ланный, вообще говоря, конец отца странным образом подсказал Насте, что
теперь ей оставалось делать. Но сил для большого размаха мести не было.
Настина душа тлела чадно и впустую.
Воры. "Если уж больно голодно живешь, приезжай, хлеб-то уж кажный день
едим!" Она вспомнила его, полузабытого среди постоянных хлопот о куске
насущного хлеба, и вдруг стала осмысленной вся их юношеская игра в лю-
бовь. Город все глубже уходил во мглу. Когда для Насти открылась возмож-
ность покинуть Зарядье, Настя не рассуждала долго. Она ехала к Семену,
как в полусне. Семен ей представлялся простоватым, широким в плечах
удальцом, в чистеньких лапотках, в белой рубахе с красными ластовками, -
и, конечно, кудри, кудри вьются по плечам. - Там, среди высокой, шумли-
вой ржи, в огромном просторе полей и неба потемнеют Семеновы глаза от
любви к Насте, - чем темней они будут, тем страшней и легче душе. Поп-
росту сказать, Настя ехала затем, чтоб оплодотворить Семена своею нена-
вистью, насытить его ненавистью до отказа, чтоб взорвался, губя все кру-
гом. Так и мнился ей Семен: распирающим, подобно Самсону, подпорки со-
ветского неба. Понятно, к чему стремилась Настя.
совсем не так, как предопределялось мечтами. Его стриженая голова удиви-
ла и охладила ее в первую же минуту. Зато слова, которые говорил он,
жгли ее больше, чем те, которые придумала для него, стоя в теплушке и
глядя под откос. Семен угадал все сразу и холодок свой к Насте сохранил
до самого конца.
пламенные, испепеляющие волны мужицкого пожара, совсем не соответствова-
ли действительности. Небо было дичей, чем в мечте, а люди совсем не жаж-
дали ее прихода. У мужиков были свои глаза на происходившие события. Му-
жику было так: Гусаки отняли Зинкин луг. Гусаки - советские. Одна поло-
вина города схватила другую за горло. Мужик выжидал, не рассыплется ли
город от всей той сокрушительной штуки в окончательную пыль. Тогда ос-
тавшееся пустить огоньком, - то-то дружно крапивы примутся пожженные
места обрастать. Прищуренным оком мерил мужик близость того дня, когда
запашет его скрипучая соха поганые городские места.
леднее, что оставалось в доме, Настину шубку. А Семен с необыкновенной
яркостью вспоминал другой страшный, трехцветный день: белый снег, синие
околыши казаков, багрово-красную спину своего отца. Явь никогда не под-
ражает снам, Настю обманули ее надежды.
Семен стал скрытен и подозрителен, - прозвище Барсука, данное ему впос-
ледствии, как нельзя более подходило к нему. Жибанда был устроен по-ино-
му; нутро его имело как бы стеклянную крышку, и Настя видела в нем все,
что хотела видеть. Втайне она желала, чтоб именно Семен стал, как Жибан-
да, и с Жибанды она почти не сводила задумчивого взгляда во все продол-
женье дня...
лось устройство барсуковских землянок, но именно к ночи третьего дня бы-
ло готово все основное. На уже введенные срубы накатывали кругляк, а
сверху укрывали землей и дерном. По Семеновой сметке лес был вырублен не
Володихин Дмитрий
Распопов Дмитрий
Доставалов Александр
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Контровский Владимир