ли повисли на ставнях. Не успел Зосим Васильич поддевку снять, Карасьев,
румяный соблазнитель, долу потупляя круглое играющее око, говорит ярос-
лавским напевом:
смутные надежды на какую-то решительную перемену в нем делают свое дело.
- Успеешь баб своих полапать. Ишь, хохол-то зачесал!
дошку и приглаживая поразительной кривизны кок на лбу. - Это мы, Зосим
Васильич, чтоб девушки любили...
разберешь: живой человек, аль труп. Выбрал, нечего сказать.
труп могу полюбить. Любовь изнутри идет. Человек не может знать, куда
его сердце прилипнет. Труп - это еще пустячки...
расьевскому удовольствию, и садится к столу. На нем замасленный пиджак,
одетый поверх снежно-белой рубашки. Он все еще улыбается: в Карасьеве не
без удовольствия узнает он молодого себя. - Петр, есть иди!..
садится на краешек табуретки.
Запрещают, что ль, у вас в тюрьме там?
истовым крестом.
стойкой все стою... тридцать восемь лет стою. К минуетам вашим не приу-
чен!
ные его щеки дуются тугими барабанами. Сеня ест робко, Петр совсем не
ест.
ложку. - Пошел вон из-за стола, если сидеть за столом не умеешь, - резко
приказывает Быхалов. - Иван, Пашку ты услал? Простужен он, напрасно ты
его... Еще свалится где.
тает непрожеванный кусок, - ...его с утра за уксусной кислотой направил.
Очень нужда-с...
в кашу, но останавливается на полпути ко рту, пуча глаза на хозяина.
отцовская соль солоней острожной? - сухой, горький смешок.
рая на хозяина.
наняли?
даль, грустно глядя, как Карасьев дожирает кашу.
весна чертит окно тонкими царапинками мороза. И летом быстро темнеет у
Быхалова, а зимами и совсем не бывает дня.
вать нечего... Вот мать без тебя скувыркнулась. Ты б ей хоть письмецо
написал из тюрьмы-то, она тебя жалела.
В последние дни на рассветах все людей у нас увозили. - Сеня прислушива-
ется и осторожней плещет кипятком. - Часов около трех придут... - одно-
образно тянет Петр, - ...уводят. А он и крикнет на всю тюрьму: прощай,
товарищи! Тут уж и начинается. Окна бьют, двери колотят... У нас, в Та-
ганке, тюрьма очень гулкая...
лов-отец, соскабливая ногтем тонкую корочку обеденной грязи со стола.
вертывает голову к окну.
нанье: там, в деревне, в Бабашихином лесу, молодые ребята суку вешали.
Она долго царапала лапами воздух, вся подгибаясь вверх. Сеня стоял тогда
в стороне от общего веселья и лицом повторял все ее напрасные движенья.
обильную слюну.
побаски ты у меня в квартире оставь. Тут тебе хвастаться нечем! Ты мать
свою съел и меня съесть хочешь? А я не дамся... не дамся, братец!
страшной судороге разглаживая себе лицо. - Чем тут хвастаться?.. Разве
только тем, что двух моих... лучших... тово, нет больше.
рамельки. Маятник стучит. За окном какой-то шум. Отпирает Сеня. В раск-
рытую дверь городовик проталкивает Пашку багровой ладонью в плечо. Паш-
кино лицо неподвижно и серо, но он особенно тяжко приседает на хромую
ногу. Руки свои, перебинтованные в ладонях, тяжелые и белые, прячет Паш-
ка за спиной.
овчинной тулье, он докладывает. - Вез малец две бутыли уксусной кислоты,
вез и вез, под горку. А тут подвернулись похороны. Загляделся. Сани оп-
рокинулись на тумбу. Упал и сам он, руками в разбитое стекло. И так ис-
пугался малец ваш, что хозяйское добро погибнет, - докладывал подробно
городовик и, свидетельствуя степень мальцова испуга, ставил перстом точ-
ку на стриженную голову Пашки, - ...что прямо вот порезанными руками,
без варежек, как был, сунулся в уксусную лужу. Перелить, вишь, хотел
хоть горстку в отбитое днище - осклабился поощрительно городовик... - И
только, как увидел кровь на руках, тут и закричал. Известно, нельзя че-
ловеку собственную кровь видать. Чужую - ничего, а свою - утруднительно,
- так докончил городовик, поискал - куда отплюнуться, не нашел, на пол
не решился и проглотил.
вихра. Пашка щурился и пятился к стене. На полпути Быхалов остановился.
вытянулся, наморщил лоб и вздохнул. И в будни не уставал так Зосим Ва-
сильич.
А как украли шубу у покойницы, вделал в окна железные плетенки Быхалов.
Сквозь них и тончайшей солнечной струйке было не пробраться, вору же ни
во век.
кругу Быхаловских стен многообразные запахи: каждому своя щель, свой
час. Запахи - плотные, медленные, как откормленные зарядские коты, -
старые жильцы, живут семейственно, не утесняя друг друга. Утрами струит-
ся по полу душный запашок сопревающего картофля, и острым холодком пере-
бегает дорогу к носу керосин. Обеденного пришельца обдаст сверх того го-
рячим дыханием кислого ржаного хлеба. А досидит пришлец до вечера, по-
ласкает его внезапный и непонятный аромат: как бы женская толстая голая
рука просунется незримо к носу и погладит нос. Это из-под кровати, - це-
лая кипа там цветных дешевых мыл. И между ними, четырьмя, ворочается
главный хозяин - гниловатый привкус мокрой соли и отсыревших, крашеных
масляной зеленью стен.
половине притулилась приножьем к печке, спрятана за ситцевой занавеской
хозяйская кровать. У стены стол, над столом поясной Никола. Сумрачно
смотрит он из-за обсиженного мухами стекла на чадную перед собой лампа-
ду. Тридцать восемь лет назад и моложе и веселей был, всякому своя ста-
рость; тогда не обманывали еще угодников керосиновыми смесями. А за кио-
том торчит высохшая вербочка. Облетели барашки, и уже не весенняя бла-
гостынька с веселой, шустрой речки, а розга-розгой, недоумков стегать.
из старых ящиков коечки для Савельевых ребят. Легкие сны, приятные не
зарождаются в таких углах. Карасьев, зарядский красавец, имел свое оби-
тание на полатях, где и теплей и благодатней. Сюда пробирались порой на
сочное ярославское тело отощавшие на сухожильном Зосиме Васильиче клопы.
ка-крохотка, комнатка-сундучок. Стоят такие сундучки под кроватями бога-
деленных старушек, открываются туго и поют в проржавелых петлях, по по-
годе меняя голоса... А таят они в себе молевых червячков, неношенную
бабью рухлядь и запахи: прелый - ткани, кислый - железа, горклый - мыла,
просфорный - от пыльного божественного сора. Запахи эти маленькие, телом
юрки, бегают стайкой, мышатки. Здесь, на сундуке, умерла Быхалова-мать.
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Маккэфри Энн
Березин Федор
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел