будто я украл у нее эти деньги.
маленьким негодяем, она велела конюху, во всем ей преданному, отсчитать
мне с пятьдесят горячих. А после того как меня по ее приказу так здорово
отстегали, она выставила меня вон, приговаривая, что не потерпит жулика в
своем доме. Сколько я ни уверял, что не думал обкрадывать хозяйку, она
утверждала противное, и ее словам придали больше веры, чем моим. Таким
образом, денежки брата Хризостома перекочевали из рук вора в руки воровки.
единственного сына; и если слезы не вернули мне утерянного, то все же
вызвали сочувствие у некоторых свидетелей моего горя и в том числе у
гельвского священника, который случайно проходил мимо. Он, казалось, был
растроган печальным состоянием, в котором я находился, и увел меня с собою
в церковный дом. Там, чтобы завоевать мое доверие или, вернее, выведать у
меня всю подноготную, он сперва принялся меня жалеть.
ли удивляться, если, предоставленный самому себе в таком нежном возрасте,
он совершил дурной поступок? И взрослые в круговороте жизни лишь с трудом
этого избегают.
на мальчика из хорошей семьи. Говори со мною откровенно и смело
рассчитывай, что я тебя не покину.
меня до того, что я с превеликой наивностью осведомил его обо всех своих
делах. Я сознался во всем, после чего он заявил мне:
не менее, нарушил заповедь, запрещающую покражу. Но я берусь заставить
хозяйку выдать деньги и доставлю их брату Хризостому в его келью: отныне
твоя совесть может быть спокойна на этот счет.
которого был свой план, этим не ограничился.
доставить тебе хорошую кондицию. Завтра я отправлю тебя с погонщиком к
своему племяннику, канонику толедского собора. По моей просьбе он не
откажется принять тебя в число своих лакеев, которые все до единого живут
сытно, словно бенефициарии (*193) от поступлений с пребенды. Могу тебя
уверить, что и тебе там будет превосходно.
полученных плетях: я думал лишь о том, что скоро заживу, как бенефициарии.
На другой день, покуда меня кормили завтраком, к церковному дому по
распоряжению священника явился погонщик с двумя оседланными и взнузданными
мулами. Мне помогли влезть на одного из них, погонщик вскочил на другого,
и мы двинулись по дороге в Толедо. Мой спутник оказался человеком веселого
нрава, который не прочь был потешиться на счет ближнего.
благоприятель. Лучше он не мог доказать вам свою любовь, как поместивши
вас у своего племянничка, каноника, которого я имею честь знать и который,
безусловно, является украшением своего капитула. Он не принадлежит к сонму
тех святош, чьи бледные и изможденные лица говорят об умерщвлении плоти: у
него лицо полное, румяное, веселое, это - жуир, не отказывающий себе ни в
одном доступном удовольствии, но больше всего любящий хороший стол. Вы
заживете у него в доме, как у Христа за пазухой.
продолжал выхвалять блаженное житье, ожидающее меня на службе у каноника.
Он не переставал говорить об этом, покуда мы не прибыли в деревню Обису,
где остановились, чтобы дать отдых мулам. Тут, на свое величайшее счастье,
я узнал, что меня обманывают, и вот каким образом мне удалось это
обнаружить. Погонщик, расхаживая взад и вперед по харчевне, случайно
выронил из кармана записку, каковую я сумел незаметно для него подобрать и
умудрился прочесть, пока он находился в конюшне. То было письмо,
адресованное священникам сиротского дома и составленное в нижеследующих
выражениях:
воришку, убежавшего из вашего приюта. Он показался мне не вовсе лишенным
смекалки и заслуживающим, чтобы вы, по доброте своей, держали его у себя
взаперти. Не сомневаюсь, что путем исправительных наказаний вы превратите
его в благоразумного парня. Да сохранит господь ваши благочестивые и
милосердные преподобия!
господина настоятеля, как у меня исчезли всякие колебания по поводу
решения, которое мне надлежало принять: выйти из харчевни и пробежать
больше мили до берега Тахо оказалось делом одного мгновения. Страх
отрастил мне крылья и помог спастись от священников сиротского дома, в
который я ни за что не хотел возвращаться, так опротивел мне их метод
преподавания латыни. Я весело вступил в Толедо, точно доподлинно знал,
куда мне обращаться за пищей и питьем. Правда, Толедо - благословенный
город, в котором умный человек, вынужденный жить на чужой счет, никогда не
умрет с голоду. Но я был еще слишком молод, а потому не мог надеяться, что
мне удастся найти там средства к существованию. Тем не менее, судьба
оказалась на моей стороне. Едва я вышел на городскую площадь, как хорошо
одетый кавалер, мимо которого я проходил, удержал меня за руку и
проговорил:
лакей, как ты.
остается только следовать за мной, - что я и исполнил без возражения.
тридцать, жил в меблированных комнатах, где занимал довольно пристойные
покои. Он был профессиональным игроком, и вот какою жизнью зажил я у него.
С утра я толок ему табак на пять или шесть трубок, чистил его платье и
затем шел за цирюльником, который брил ему бороду и подвивал усы. После
этого он отправлялся шататься по притонам и возвращался на квартиру не
раньше одиннадцати-двенадцати часов ночи. Но каждое утро, выходя из дому,
он вынимал из кармана три реала, которые вручал мне на расходы, с
разрешением делать что угодно до десяти часов вечера. Он был мною
совершенно доволен, лишь бы только я находился на месте к моменту его
возвращения. Он заказал мне ливрейный камзол и штаны, в каковом наряде я
больше всего походил на рассыльного какой-нибудь куртизанки. Я хорошо
освоился со своей должностью, и, разумеется, невозможно было сыскать
другую, которая больше подходила бы к моему характеру.
меня, доволен ли я им, и, услыхав в ответ, что нельзя быть довольнее,
сказал:
Тебе не мешает посмотреть на столицу Андалузии. "Кто не видал Севильи, тот
ничего не видал", - гласит пословица.
севильская почтовая карета подкатила к меблированным комнатам и увезла
большой сундук, содержавший все пожитки моего барина, а на следующее утро
мы сами отбыли в Андалузию.
ему было угодно, а это во избежание гнева простофиль принуждало его к
частой перемене мест и послужило также и на сей раз причиной нашего
путешествия. По приезде в Севилью мы стали на квартиру неподалеку от
Кордовских ворот и возобновили свое толедское житье-бытье. Но хозяин мой
быстро ощутил некоторую разницу между этими двумя городами. В севильских
притонах он повстречал игроков, столь же удачливых, как и он, в силу чего
зачастую возвращался оттуда в весьма печальном настроении. Однажды утром,
когда он был еще не в духе из-за проигранной накануне сотни пистолей, он
спросил меня, почему я не отнес его белья к некоей особе, взявшей на себя
заботы о том, чтобы оно было выстирано и надушено. Я отвечал, что
запамятовал, после чего он, рассвирепев, закатил мне полдюжины таких
увесистых пощечин, что у меня перед глазами замелькало больше огней, чем
было светильников в Соломоновом храме.
обязанностям, - сказал он. - Неужели же мне ходить за тобой по пятам и
напоминать обо всем, что ты должен сделать? Почему ты менее ловок в
работе, чем в еде? Ведь ты же не дурак. Так неужели ты не можешь
предупреждать мои приказания и знать, что мне нужно?
пощечинами, доставшимися мне за столь ничтожную провинность, и готовым
отомстить ему, если представится удобный случай.
притоне, но только однажды вечером он вернулся в весьма взбудораженном
состоянии.
должен взойти на корабль, возвращающийся в Геную. У меня есть на то свои
причины. Я полагаю, что ты охотно согласишься сопровождать меня и
воспользуешься счастливым случаем, чтобы повидать самую очаровательную
страну на свете.
когда надо будет садиться на корабль. Воображая, что таким образом ему
отомщу, я считал свой план гениальным. Я был от него в таком восторге, что
не смог удержаться и сообщил о нем одному присяжному забияке, с которым
иногда встречался на улице. Со времени своего приезда в Севилью я завел