"Продайте моих собак. Вы знаете, что они умеют делать и какова их стоимость. С ними кончено. Вычтите за содержание, остаток передадите при встрече. Везу чудо-собаку. Все прежние номера меркнут. Это - боевик. Увидите сами".
- Дель Map сам был чудом, - сказал он Джонни, держащему Майкла на цепочке. - Раз он хотел продать всех своих собак, значит он имел в виду нечто лучшее, а здесь перед нами всего-навсего один пес, и к тому же проклятой чистокровной породы. Дель Map утверждал, что этот пес - чудо. Возможно, но, черт побери, - какая у него специальность? Курбетов он в жизни не делал, тем более двойных. Что вы об этом думаете, Джонни? Пошевелите-ка, мозгами. Дайте мне какую-нибудь мысль.
- Может, он умеет считать? - предположил Джонни.
- Считающие собаки идут теперь за бесценок. Ладно, во всяком случае можно попробовать.
Но Майкл, умевший безошибочно считать, теперь от счета отказался.
- Если его когда-либо дрессировали, он должен уметь ходить на задних лапах, - пришло затем в голову Коллинзу. - Испытаем его.
И Майклу пришлось пережить унизительное испытание. Джонни ставил его на задние лапы, а Коллинз хлыстом ударял под челюстью и по коленям. В бешенстве Майкл пытался укусить главного бога, но цепочка не пускала его. Когда Майкл вздумал выместить свою злобу на Джонии, то этот невозмутимый юноша вытянул руку и, вздернув его на воздух, чуть не задушил.
- И это не вышло, - утомленно сказал Коллинз. - Раз он не умеет стоять на задних лапах, то и в бочонок не сумеет прыгнуть - вы ведь слыхали о Руфи, Джонни. Она была вне конкуренции. Она прыгала из одного утыканного гвоздями бочонка в другой, все время держась на задних лапах. Она могла проделать этот помер с восемью бочонками, ни разу не опустившись на все четыре лапы. Я помню, как она репетировала, когда жила у нас в школе. Это было сокровище, но Карсон не умел с ней обращаться, и она у него околела от воспаления легких.
- Может, он умеет вертеть на носу тарелки, - подсказал Джонни.
- Да ведь он не стоит на задних лапах, - опровергнул эту догадку Коллинз. - Затем этот трюк меньше всего на свете похож на чудо. У этого пса своя специальность. В нем есть нечто свое, особенное. Очевидно, он умеет проделывать какие-то необыкновенные вещи и проделывает их в совершенстве. Нам надо только суметь найти их. Гарри так внезапно умер, оставив мне в наследство эту головоломку. Как видно, мне придется немало поломать себе голову над ее разрешением. Отведите его, Джонни, в восемнадцатый номер. Позже мы его переведем в отдельное помещение.
ГЛАВА XXVI
Номер восемнадцатый был обширным отделением или, вернее, клеткой в длинном ряду клеток для собак. По размерам оно было приспособлено для целой дюжины таких ирландских терьеров, как Майкл. У Гарриса Коллинза дело было поставлено хорошо! Собаки, жившие в Сидеруайльдской школе, получали все необходимое для того, чтобы оправиться от трудов и мук турне по циркам. Поэтому школа и была так популярна, и в ней охотно помещали дрессированных животных на то время, когда их владельцы отдыхали или находились без ангажемента. Животные находились в абсолютно гигиенических условиях и в идеально приспособленной ко всем их потребностям обстановке. Одним словом, здесь они обновлялись и восстанавливали свои силы для новых турне и цирковых сезонов.
Слева от Майкла, в номере семнадцатом, жило пять причудливо остриженных французских пуделей. Майкл видел их только в тех случаях, когда его проводили мимо их клетки, но он чувствовал их запах и слышал все, что у них происходит. В своем одиночестве он развлекался ссорами и стычками с Педро, самым большим из пуделей, игравшим в труппе роль клоуна. Эти пудели считались аристократами среди прочих дрессированных животных, и распря Майкла и Педро была скорее игрой и развлечением, чем настоящей враждой. Если бы их свели вместе, они сразу бы стали лучшими друзьями. Но в длинные однообразные часы пребывания в клетке они разыгрывали притворные сцены ярости и злобы, лаяли и рычали друг на друга, причем в глубине души каждый из них отлично сознавал, что настоящей вражды здесь нет и в помине.
Справа, в номере девятнадцатом, помещалась печальная свора полукровок. Их содержали в абсолютной чистоте, но пока ни для каких определенных целей не дрессировали. Они представляли собой нечто вроде запасного сырого материала, который можно было переработать для пополнения трупп или для замены почему-либо выбывших собак. Для них всех арена в часы дрессировки являлась настоящим адом. В свободные минуты Коллинз или его помощники устраивали им испытания, отыскивая в них особые способности к каким-либо упражнениям или трюкам. Одну из собак, напоминающую болонку, несколько дней подряд заставляли скакать на спине пони и прыгать на полном ходу через обручи, возвращаясь на спину пони. После многих падений и увечий она была признана негодной, и ее перевели на другое упражнение - она должна была жонглировать тарелками. Но и из этого ничего не вышло, и ей пришлось качаться на качелях и быть оттертой на задний план в труппе из двадцати собак.
Номер девятнадцатый был местом постоянных свар и страданий. Собаки, возвращаясь в клетку после дрессировки, зализывали свои раны, жаловались и выли и приходили в ярость по малейшему поводу. Их постоянно куда-то уводили и на их место приводили новых собак. При их появлении все обитатели клетки волновались, и дело неизменно оканчивалось общей свалкой, пока новая собака своей победой не отвоевывала себе место или же без сопротивления подчинялась и покорно принимала то, что ей предоставляли остальные.
Майкл игнорировал обитателей девятнадцатого номера. Они могли сколько угодно фыркать и воинственно рычать на него через разделявшую их перегородку, но он не обращал на них ни малейшего внимания, занятый постоянным разыгрыванием сцен раздора и ссор с Педро. Кроме того, Майкл проводил больше времени на арене, чем кто-либо из них.
- Гарри не мог ошибиться в оценке этой собаки, - решил Коллинз и постоянно пытался выяснить, какие же именно качества Майкла заставили Дель Мара провозгласить его чудом и мировым боевиком.
В поисках специальности Майкла его подвергали самым невероятным и унизительным испытаниям: заставляли прыгать через препятствия, стоять на передних лапах, скакать верхом на пони, кувыркаться и играть роль клоуна. Пытались заставить его танцевать вальс, причем на все лапы были надеты петли, и помощники Коллинза дергали веревки, направляя его движения. При некоторых упражнениях на него надевали ошейник, утыканный гвоздями, чтобы помешать ему уклониться в сторону или прыгнуть вперед или назад. Ударами бича и бамбукового хлыста ему повредили нос. Ему пришлось играть роль голкипера в футбольной партии между двумя "командами" заморенных и забитых полукровок. Наконец, его втаскивали по лестницам, заставляя нырять в бассейн, полный холодной воды.
Самым мучительным испытанием был "пробег петли". Подгоняемый ударами бичей, он должен был бежать по наклонному желобу и, развив максимальную скорость, вбежать в петлю, подняться вверх и, пробежав ее верхнюю часть вниз головой, как муха на потолке, спуститься с другой стороны и выбежать из петли на арену. Если бы он захотел, то прекрасно справился бы с этой задачей, но исполнять то, чего от него требовали, он не хотел и старался, сбегая с желоба, спрыгнуть в сторону, либо - если инерция увлекала его, - он, подымаясь по петле назад, тяжело расшибался об пол арены.
- Я не думаю, чтобы Гарри имел в виду именно эти фокусы, - говаривал Коллинз, поучая своих помощников. - Но при их помощи я надеюсь почувствовать, в чем же, наконец, заключается его специальность, приведшая в такое восхищение беднягу Гарри.
Во имя любви, ради своего обожаемого баталера Майкл постарался бы обучиться всем этим трюкам и, вероятно, с большинством из них прекрасно бы справился. Но здесь, в Сидеруайльде, любви не знали, а его чистокровная природа заставляла его отказываться делать по принуждению то, что он охотно бы сделал во имя любви. В результате Коллинз, который не был по-настоящему культурным человеком, постоянно свирепо наказывал его. Майкл быстро понял, что счастье не на его стороне. Он постоянно бывал побежден в этих схватках, и его - по выработанным дрессировщиками правилам - били еще до того, как он пытался бороться. Ни разу ему не удалось вонзить клыков в Коллинза или в Джонни. У него было слишком много здравого смысла, чтобы продолжать безнадежную борьбу, в которой он мог лишь окончательно погибнуть или потерять рассудок. Он просто замкнулся в себе, стал угрюм и необщителен. Правда, он никогда не просил снисхождения и всегда был готов зарычать и ощетиниться, обнаруживая этим свою подлинную природу и внутреннюю неукротимость, но своей ярости и бешенства он больше открыто не выказывал.
Через некоторое время его начали выпускать без цепочки, и Джонни перестал сопровождать его. Теперь он целые дни проводил с Коллинзом на арене. Он из горького опыта уразумел, что должен всюду следовать за Коллинзом - он повиновался, но с ненавистью, и эта ненависть отравляла его.
На физическом здоровье это не отразилось - Майкл был слишком здоров для этого. Однако поскольку влияние ненависти должно в конце концов сказаться, то она отравила его душу, сердце, способность восприятия, словом, всю внутреннюю жизнь. Он все больше и больше замыкался в свое и постоянно о чем-то раздумывал. Все это было очень вредно и тяжелым бременем ложилось на душу. Прежде Майкл был безудержно весел и шумлив, гораздо веселее и игривее, чем Джерри, а теперь он ходил за Коллинзом мрачный, раздражительный и унылый. Ему больше не хотелось ни играть, ни прыгать, ни носиться, как бывало раньше. Он научился управлять своим телом, как и душевными волнениями и переживаниями. Такому спокойствию люди научаются в тюрьме. Безнадежно усталый и равнодушный, он часами простаивал рядом с Коллинзом, пока тот терзал какое-нибудь животное, добиваясь от него совершенства в исполнении заданного упражнения.
Майклу многое пришлось увидеть за это время. Немало терзали на его глазах борзых, обучая их прыжкам в высоту и в ширину. Они старались изо всех сил, но Коллинз и его помощники хотели достигнуть необычных, чудесных результатов, если можно назвать словом "чудесный" результат, превышающий естественные данные и способности собак и требующий сверхъестественных данных их способностей. Собаки делали все, что только было в их силах. Но сверхъестественные усилия, требуемые от них Коллинзом, убивали некоторых из них и укорачивали жизнь всем. Прыгнувшую с трамплина собаку подстерегал помощник Коллинза и ударами бича заставлял ее прыгнуть еще выше. Дабы избежать ударов, собака старалась прыгнуть возможно выше, напрягаясь изо всех сил в безнадежной попытке прыгнуть так высоко, чтобы длинные бичи не могли ее настигнуть в воздушном полете и впиться, словно скорпионы, в напряженное, как струна, тело.
- Собака никогда не дает своего максимума, - говорил Коллинз помощникам, - пока ее к этому не принудят. Это уж ваше дело. В этом и заключается разница между прыгунами, которых я выпускаю из своей школы, и собаками неумелых дрессировщиков-любителей. Их собаки проваливаются даже на самых захолустных сценах.
Коллинз непрестанно поучал своих помощников. Окончание Сидеруайльдской школы и рекомендательное письмо Коллинза играли роль первоклассного диплома в мире дрессировщиков.
- Ни одна собака от природы не умеет ходить на задних лапах, а тем более на передних, - говаривал Коллинз. - Они к этому не приспособлены. Их надо принудить к этому - вот и все. В этом заключается весь секрет дрессировки. Вам приходится приспособлять их. Как - это уже ваше дело. Пересоздавайте их. Тот, кто на это не способен, не пригоден для нашего дела. Вдолбите себе это хорошенько в голову и принимайтесь за работу.
Майкл видел эффект седла, утыканного колючками и надетого на мула, но не вполне понял, в чем, собственно, заключалось все дело. В первый день своего появления на арене это был жирный и добродушный мул. До того он был любимцем и баловнем целой семьи и встречал в жизни лишь ласку и любовь, вызывая веселый смех детей своими выходками. Но острый глаз Коллинза приметил его: он сразу оценил здоровую силу и долговечность мула, а также комический эффект его появления на арене.
Сценическое имя мула было Барней Барнато - так его назвали в день великого перелома его жизни. Он не подозревал о колючках, и пока на седле никого не было, они не давали себя чувствовать. Но когда клоун, негр Сэмуэль Бэкон, вскочил в седло, колючки вонзились мулу в спину. Негр знал об этом и заранее приготовился. Но Барней от неожиданности и боли выгнул спину и в первый раз в жизни брыкнул в воздухе задними ногами. Глаза Коллинза блеснули удовлетворением, а Сэм отлетел на двенадцать футов и покатился по усыпанной опилками арене.
- Ловко, - похвалил Коллинз. - Когда я продам мула, вы поедете с ним в турне - или я ничего не понимаю в деле. Это будет замечательный номер. Надо бы найти еще двух парней, по крайней мере, которые бы ничего не боялись и умели ловко падать. Работайте! Валяйте сначала!
И для Барнея наступила полоса мучительной дрессировки. Впоследствии покупатель его выручил на нем больше, чем мог бы выручить, разъезжая с лучшим водевильным репертуаром по всей Канаде и Соединенным Штатам. День за днем продолжались мучения Барнея. Седлом его терзали недолго, а негр вскакивал прямо на неоседланную спину мула. Но от этого Барнею не стало легче, потому что теперь колючки были прикреплены ремнями к ладоням Сэма. В конце концов Барней стал так чувствителен, что начинал брыкаться, стоило кому-нибудь посмотреть на его спину. Боясь новых уколов, он вертелся на месте и отчаянно брыкался, ибо ему казалось, что посмотревший на него человек собирается вскочить ему на спину и причинить новые страдания.
В конце четвертой недели дрессировки была устроена генеральная репетиция номера Барнея Барнато. Кроме него и Сэма, участвовали еще два клоуна - белые. Зрителем был будущий покупатель Барнея, стройный, похожий на француза джентльмен с нафабренными усами. После просмотра он купил Барнея, не торгуясь, по назначенной Коллинзом цене, и пригласил Сэма, а также и обоих клоунов-белых. Коллинз устроил репетицию по всем правилам, как полагается для настоящего сценического выхода: отгородил канатом часть арены и сам выступил в роли распорядителя.
Жирный и добродушный Барней был введен в отгороженное канатом пространство. Недоуздок с него сняли, и он был совершенно свободен. Он тотчас же забеспокоился, прижал уши и повел себя, как норовистое животное.
- Запомните одно, - сказал Коллинз покупателю. - Если вы его купите, то вам придется быть распорядителем, и ни в коем случае ни одного раза нельзя будет самому уколоть его. Когда он поймет это, вы в любую минуту сможете приласкать его или утихомирить. Он по природе очень добродушен, и изо всех виденных мною в жизни мулов он - самый ласковый и благодарный. Он полюбит вас и возненавидит остальных троих. Но должен вас предостеречь: если он испортится и начнет кусаться - вырвите ему зубы и кормите отрубями и размолотым пареным зерном. Я дам вам рецепт питательных веществ, какие вам придется подбавлять в его похлебку. Теперь - внимание!
Коллинз вошел в отгороженное пространство и приласкал Барнея. Тот ему очень обрадовался и, подталкивая Коллинза, старался пробраться за протянутые канаты, чтобы избежать всего дальнейшего.
- Видите, - пояснил Коллинз. - Он мне доверяет. Он знает, что я его никогда не трогал и что в конце концов это я всегда освобождаю его. Я - его добрый гений, и вам придется играть ту же роль, если вы его возьмете. Теперь поглядите на представление. Вы, конечно, можете его дополнить по желанию.
Бог дрессировки выступил из отгороженного канатами пространства и, подойдя к воображаемой черте, остановился и посмотрел вниз, наверх, а затем окинул взглядом все пространство, как бы вглядываясь в оркестр и публику райка и партера.
- Леди и джентльмены! - обратился он к пустой арене, как будто перед ним находился битком набитый публикой зрительный зал. - Перед вами Барней Барнато, самый большой шутник изо всех мулов на свете. Он ласков, как ньюфаундлендский щенок, - вот поглядите!
Отступив к канатам, Коллинз протянул через них руку со словами:
- Поди ко мне, Барней, и покажи всем, кого ты любишь больше всех.
И Барней, стуча маленькими копытцами, подбежал к нему, обнюхал ладонь, приткнувшись ближе, тыкался носом в плечо и, приподымаясь на дыбы, как бы старался перебраться через протянутый канат и обнять его. В действительности он пытался упросить и умолить Коллинза увести его прочь отсюда и избавить от ожидавших его мучений.
- Вот видите, как много значит то, что я никогда его не трогал, - бросил Коллинз человеку с нафабренными усами и снова подошел к воображаемой линии над воображаемым оркестром и обратился к воображаемой публике.
- Леди и джентльмены, Барней Барнато - большой шутник. В каждой ноге у него по сорок фокусов, и не родился еще на свет человек, которому удастся продержаться на его спине шестьдесят секунд подряд. Я только хочу чистосердечно предостеречь вас, а затем уж я внесу свое предложение. Вам это пустяком покажется - не правда ли? - всего лишь одну минуту, шестидесятую часть часа, точнее, шестьдесят секунд, усидеть на спине такого ласкового шутника, как Барней. Ладно, выходите-ка сюда, ребята-наездники. Каждый, кто усидит на спине Барнея в течение одной минуты, немедленно получит пятьдесят долларов, а за две полных минуты получит пятьсот.
Теперь пришло время выступать Сэмуэлю Бэкону. Смущенно ухмыляясь, он перешел арену. Коллинз протянул ему руку, как бы помогая взобраться на сцену.
- Ваша жизнь застрахована? - спросил Коллинз.
Сэм, ухмыляясь, отрицательно покачал головой.
- Чего же вы вздумали ввязываться в эту историю?
- Мне нужны деньги, - сказал Сэм. - Мне как раз не хватает для дела.
- Какое же у вас дело?
- Это не ваше дело, мистер, - здесь Сэм ухмыльнулся, как бы прося прощения за свою дерзость, и переминался с ноги на ногу. - Я мог бы купить билеты в лотерею, но не хочу. Я у вас деньги-то получу? Это уже будет нашим делом!
- Конечно, получите, - отвечал Коллинз, - если заработаете. Постойте здесь, в сторонке и подождите минутку. Леди и джентльмены, подарите мне еще несколько минут, я должен вызвать охотников. Кто из вас желает? Пятьдесят долларов за шестьдесят секунд. Почти доллар в секунду… если вы выиграете. Еще лучше! Я готов дать по доллару в секунду. Итак, шестьдесят долларов мальчику, мужчине, женщине или девочке, усидевшим на спине Барнея в течение одной минуты. Ну что же, идите сюда, сударыни! Имейте в виду, что сегодня день равноправия. Сегодня вы можете перещеголять ваших мужей, братьев, сыновей, отцов и дедушек. Возраст не имеет значения. Бабушка, не хотите ли попробовать? - обратился он к воображаемой пожилой леди в одном из передних рядов. - Видите, - повернулся он к будущему покупателю, - я заготовил для вас все представление. Вы с двух репетиций справитесь с ним. Вы можете проделать все это здесь бесплатно, в счет покупки.
Оба клоуна перешли через арену, и Коллинз опять сделал вид, что помогает им взобраться на сцену.
- Вы можете менять вашу речь в зависимости от города, - пояснил он французу. - Вам нетрудно будет узнать названия самых заброшенных и отдаленных пригородов и деревень, и тогда мальчишки градом посыплются на вас оттуда.
Продолжая свою речь, Коллинз дал сигнал к началу представления. Первая попытка Сэма сразу потерпела неудачу. Он не успел взобраться на мула, как был сброшен на пол. Полдюжины новых попыток оказались едва ли удачнее: в последний раз он усидел около десяти секунд на спине Барнея, но затем самым забавным образом перелетел через голову мула. Сэм удалился со сцены, покачивая огорченно головой и с рукой на бедре, словно пытаясь утишить боль. Тогда оба клоуна принялись за работу. Они хорошо знали свое дело - и слетали со спины Барнея самым неожиданным и забавным образом. Тем временем Сэм оправился и вернулся. В конце все трое объединились и вместе напали на Барнея с разных сторон, стараясь одновременно взобраться ему на спину. Но мул неизменно сбрасывал их, и они разлетались в разные стороны или валились друг на друга. Как-то раз оба клоуна, едва переводившие дыхание и стоявшие поодаль, были сбиты с ног летящим на землю Сэмом.
- Имейте в виду, что это великолепный мул, - заявил Коллинз человеку с нафабренными усами. - Если кто-нибудь со стороны захочет заработать на вас, тем лучше. Он очень скоро получит свое. Нет на свете человека, который мог бы продержаться на его спине минуту… если вы будете устраивать ему репетиции с колючками. Он должен постоянно бояться колючек. Не давайте ему забывать их. Если вы дадите ему несколько дней передышки - прорепетируйте раза два с колючками до открытого представления, иначе он о них забудет и рассмешит весь театр, протрусив кругом арены с первым попавшимся мужланом на спине.
И представьте себе парня с цепкими руками и ногами, который сможет удержаться на нем и просидит положенные шестьдесят секунд. Пусть тогда Сэм или один из клоунов незаметно подойдет к нему и уколет мула. Вот вам и до свидания, сударь! Вы проиграть не можете, а публика надорвет себе со смеху животики.
Перейдем теперь к кульминационному пункту. Вот смотрите! Они все лопнут от смеха. Принимайтесь за дело, вы оба! Сэм! Готово!
В то время как оба клоуна пытались с обеих сторон влезть на спину Барнея, отвлекая этим его внимание, Сэм в порыве ярости и отчаяния перелетел через канаты и вскочил на шею мула, крепко охватил ее руками и ногами и плотно прижался головой к голове Барнея. И Барней поднялся на дыбы, как его учили, когда покалывали ему шею и голову.
- Он молодец! - заявил Коллинз, когда Барней стоял на задних ногах, пытался передними сбросить непрошеного седока и в такой позиции метался по арене. - Это не опасно. Он никогда не станет падать на спину. Этот мул слишком умен для этого. А затем, если это и случится, то Сэму останется только предоставить Барнею делать все, что ему вздумается, и отлететь в сторону.
Представление окончилось, и Барней с радостью дал надеть на себя недоуздок. Затем его вывели из отгороженного канатами пространства и подвели к французу.
- Он проживет очень долго - посмотрите на него хорошенько, - продолжал восхвалять свой товар Коллинз. - Вы получаете прекрасный номер. Включая вас, он состоит из четырех действующих лиц, кроме мула и дураков из публики. Все готово для выступлений, и пять тысяч, право же, не деньги за такой номер.
Услышав эту сумму, француз заколебался.
- Вот вам расчет, - продолжал Коллинз. - Вы можете получить тысячу двести долларов в неделю, по крайней мере. Из этой суммы вам остается чистых восемьсот долларов. За шесть недель ваш номер окупится, а вы можете подписать контракт на сто недель - и то они будут вопить, что мало. Был бы я молодым и свободным, я сам отправился бы с таким номером и скопил бы себе монету.
И Барней был продан и перешел из Сидеруайльдской школы дрессировки в вечное рабство и зависимость от колючек, вызывая своими страданиями много смеха и радости во всевозможных увеселительных заведениях Америки.
ГЛАВА XXVII
- Дело в том, Джонни, что вы лаской не можете заставить собаку проделывать все эти штуки - в этом как раз и заключается разница между собакой и женщиной, - говорил Коллинз своему помощнику. - Вы же знаете, как это происходит с собаками. Вы, лаская, обучаете ее ложиться, вставать, кататься по полу, умирать и прочим дурацким штукам. Затем в один прекрасный день вы хотите похвастаться ее талантами перед приятелями, но окружающие условия изменились, собака возбуждена, сбита с толку - и вы ничего не можете с ней поделать. Так бывает и с детьми. В обществе они сразу теряются, забывают все, чему их учили, и подводят вас.
Но на сцене собакам приходится проделывать трудные, сложные фокусы, они не любят их, они ненавидят все эти штуки. Возможно, что им нездоровится, они простужены, заболели чесоткой или же у них просто нет настроения. Что же вам тогда остается делать? Просить у публики снисхождения? Да, кроме того, на сцене все ведь идет как по заведенному. Представление начинается по звонку, и вам приходится иногда по семи раз повторять ваш номер в зависимости от условий вашего ангажемента. Все дело в том, что вашим собакам приходится быть наготове и исполнять все, что вы от них потребуете. Их нельзя ни ласкать, ни бранить, ни ждать, когда у них появится настроение. У вас в руках есть могущественное средство. Они должны знать, что если вы хотите начинать представление, то вы своего добьетесь.
- Собаки совсем не так глупы, - заметил Джонни. - Они отлично знают, серьезны ли вы или только шутите с ними.
- Да, конечно, - утвердительно кивнул Коллинз. - Как только вы их распустите, они черт знает что делают на работе. Вы начинаете ласково обращаться с ними - и они сразу путают и нечисто исполняют свой номер. Вам нужно внушить им страх - они должны вас бояться. Если это вам не удастся, то в один прекрасный день вам придется бегать, искать ангажементов по всяким захолустьям.
Полчаса спустя Майкл, ни слова не понимая, слушал, как бог дрессировки вкладывал другому помощнику один из основных законов ремесла.
- Нам, Чарльз, надо работать со скрещенными породами и дворняжками. Из десятка чистокровных псов нам не подойдет и один, разве что в нем бьется сердце труса, но этим как раз чистокровные псы отличаются от всех остальных. У них кровь так же горяча, как и у породистых лошадей. Они чувствительны и горды. Их гордость мешает нам больше всего. Слушайте меня, Чарльз, хорошенько. Я родился в семье дрессировщика и всю жизнь изучал это дело. И я преуспел в нем. А преуспел я оттого, что по-настоящему его знаю. Зарубите себе на носу - я знаю это дело!
Кроме того, дворняги очень дешевы. Вам нечего бояться, что они подохнут или надорвутся на работе. Вы всегда достанете сколько угодно новых по дешевой цене. С ними много возиться не приходится и учить их нетрудно. Внушать им страх ничего не стоит. В этом вся загвоздка при работе с чистокровными псами. На них вы страха не наведете.
Задайте хорошую трепку дворняжке - и посмотрите, что за этим последует. Собака будет лизать вам руки, ползать перед вами на животе и покорно сделает все, что вы от нее потребуете. Такая у этих собак рабская душа. Они трусливы, но вам для дела храбрость и не нужна. Вам нужно, чтобы собака вас боялась. Теперь попробуйте задать трепку чистокровной собаке, что же у вас получится? Иногда такая собака подыхает от оскорбления и ярости. Я знал таких. А если они выживают, то что же с ними делается после? Они или становятся упрямы, или злы, а иногда и то и другое вместе. Бывает, они бросаются на вас с пеной у рта. Вы можете убить их, но до последней минуты они будут бросаться на вас и пытаться вцепиться в вас зубами. Или же они замыкаются в своем упрямстве. Это уже конец. Я называю это пассивным сопротивлением. Они не желают бороться с вами. Вы можете засечь их насмерть, но это вам ничего не даст. Они похожи на первых христиан, которые давали себя жечь на кострах и бросать в кипящее масло. У них свои убеждения, и вы ничем на свете не сдвинете их с места. Они лучше подохнут… и подыхают. У меня бывали такие собаки. Я изучал их… и научился оставлять чистокровных собак в покое. Они выбивают вас из колеи. Они своего добиваются, но вам ничего не удается от них добиться. Они отнимают у вас время, терпение, и, наконец, они очень дороги.
Возьмите этого терьера, - кивнул Коллинз на Майкла, стоявшего несколько поодаль и мрачно поглядывавшего на все происходящее на арене. - В нем совместились все качества чистокровного пса, и поэтому он не годится. Я никогда не задавал ему настоящей трепки и никогда не задам. Это было бы только потерей времени. Если вы на него приналяжете, он будет бороться с вами до смерти. Он слишком умен, чтобы бросаться на вас, пока вы его на это не вызовете. И если вы его не будете трогать, он так и будет стоять на месте, отказываясь чему-либо научиться. Я бы охотно сплавил его с рук, но Дель Map знал, что у этой собаки своя специальность, какой-то особенный, замечательный трюк, а мне необходимо найти его.
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Белогорский Евгений
Березин Федор
Жюль Верн
Афанасьев Роман