издавна так одевались все егери. Смуглое лицо, рыжеватые усы. Взгляд,
устремленный вдаль. Вот он проворно сбегает с холма.
суеты, будто хотел остаться не только неслышным, но и невидимым, взобрался
наверх. Чуть выше среднего роста, сухощавый, очевидно, немногословный. На
Конни он даже не взглянул, обратив все внимание на кресло.
с госпожой еще не приходилось разговаривать?
оказались густые, темно-русые. Он посмотрел прямо в глаза Конни. Во
взгляде не было ни робости, ни любопытства, казалось, он просто оценивал
ее внешность. Конни смутилась, чуть склонила голову, он же переложил шляпу
в левую руку и ответил легким поклоном, как настоящий джентльмен, однако
не произнес ни слова. Так и застыл со шляпой в руке.
он.
насмешливо и дерзко.
едва заметно поклонился. Надел шляпу и отошел к креслу. Последнее слово он
произнес тягуче, подражая местному говору. Может, тоже в насмешку, ведь до
этого речь его была чиста. Почти как у образованного человека.
Прелюбопытнейший тип - сноровистый и ловкий, любит самостоятельность и
обособленность, уверен в себе.
направил его на тропинку, полого сбегавшую в чащу каштанов.
мощный, на холмы не рассчитан.
раздумчивый. Спаниель, не спуская глаз с хозяина, вильнул хвостом. На
мгновение в глазах Меллорса появилась озорная, дразнящая и вместе нежная
улыбка и потухла. Лицо застыло. Они довольно быстро двинулись под гору.
Меллорс придерживал кресло за поручни. Он, скорее, походил на солдата,
нежели на слугу, и чем-то напоминал Томми Дьюкса.
калитку в парк, подождала, пока мужчины проедут. Оба взглянули на нее.
Клиффорд - неодобрительно, Меллорс - с любопытством и сдержанным
удивлением, опять тот же отстраненный, оценивающий взгляд. И в голубых
глазах увидела она за нарочитой бесстрастностью боль, и неприкаянность, и
непонятную нежность. Почему ж он такой далекий и одинокий?
почтительно вернулся ее запереть.
тон его выдавал недовольство. - Меллорс сам бы справился.
не слышал. Однако Конни чувствовала: Меллорс все понял. Катить кресло в
гору было труднее. Меллорс задышал чаще, приоткрыв рот. Да, сложен он
отнюдь не богатырски. Но сколько в этом сухопаром теле жизни, скрытой
чувственности. Женским нутром своим угадала это Конни.
сокрыла голубой лоскуток неба, точно под крышкой, - и фазу влажным холодом
дохнуло на землю. Наверное, пойдет снег. А пока все кругом так уныло, так
серо! Одряхлел весь белый свет!
обернулся.
томление и недовольство. Клиффорд ничего не заметил. Он вообще был глух и
слеп к движениям души. А вот чужой мужчина понял все.
ее - древнее окрестных холмов.
пологий въезд. Проворно перебирая сильными руками, Клиффорд перекинул тело
в домашнее низкое кресло-коляску. Конни помогла ему втащить омертвелые
ноги.
его примечал каждую мелочь. Вот Конни подняла неподвижные ноги мужа, и
Меллорс побледнел - ему стало страшно. Клиффорд, опершись на руки,
поворачивался всем туловищем вслед за Конни к домашнему креслу. Да,
Меллорс испугался.
коридору в сторону людской.
иной раз прислышится во сне.
тяжело, - обернувшись, проговорила Конни вслед егерю - тот уже выходил.
Меллорсе, спала пелена отстраненности.
небрежный тягучий говорок. - Всего доброго, ваша милость!
войны два года здесь егерем служил, потом армия. Отец о нем всегда хорошо
отзывался. Поэтому я и взял его снова егерем - сам-то он после войны пошел
было снова кузнецом на шахту. Я полагаю, мне крупно повезло, найти в
здешнем краю хорошего егеря почти невозможно. Ведь он еще и в людях должен
толк знать.
каким-то шахтером из Отвальной, кажется, так по сей день с ним и живет.
Взгляд вроде бы и живой, но за ним проступала все ближе и ближе -
мертвенно серая дымка, под стать той, что заволакивает небо над шахтами.
Клиффорд смотрел как всегда значительно, как всегда с определенным
смыслом, а Конни все виделась эта омертвляющая пелена, обволакивающая
сознание мужа. Страшно! Пелена эта, казалось, лишала Клиффорда его
особинки, даже ума.
Если человеческим душе и телу нанести разящий удар, кажется, что душа -
вслед за телом - тоже пойдет на поправку. Увы, так только кажется. Мы
просто переносим привычные понятия о теле на душу. Но рана душевная
постепенно, изо дня в день, будет мучить все больше. На теле от удара
остается синяк, лишь потом нестерпимая боль пронизывает тело, заполняет
сознание. И вот когда мы думаем, что поправляемся, что все страшное
позади, тогда-то ужасные последствия и напомнят о себе - безжалостно и
жестоко.
Рагби, начал писать, обрел уверенность. Казалось, прошлое забыто, и к
Клиффорду вернулось самообладание. Но шли неспешной чередой годы, и Конни
стала замечать, что синяк на зашибленной душе мужа все болезненнее, что он
расползается все шире. Долгое время он не напоминал о себе - сразу после
удара душа сделалась бесчувственной, - а сейчас страх, точно боль,
распространился по всей душе и парализовал ее. Пока еще жив разум, но
мертвящий страх не пощадит и психику.
Когда Клиффорд бывал в духе, он все еще блистал великолепием мысли и
слова, уверенно строил планы. Как тогда в лесу он предложил ей родить,
чтобы у Рагби появился наследник. Но уже на следующий день все его
красноречивые доводы увяли, точно палые листья, иссохли, обратились в
прах, в ничто, в пустоту, их словно ветром унесло. Не питались эти слова
соками подлинной жизни, не таилась в них молодая сила, потому и увяли. А
жизнь, заключенная в сонмищах палых листьев, - бесплодна.
забастовке, и Конни казалось, что это вовсе не демонстрация силы, а
исподволь вызревавшая боль - кровоподтек со времен войны, достигший
поверхности и - как следствие - смуты, недовольства. Глубоко-глубоко
угнездилась боль. Причиненная войной, бесчеловечной и беззаконной. Сколько
лет пройдет, прежде чем сойдет с души и тела человечества этот
кровоподтек, разгонит его кровь новых поколений. Но не обойтись и без
Круз Андрей
Херберт Фрэнк
Махров Алексей
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей