примулы, а вдоль тропок выглянули фиалки - Конни пришла в сторожку и
увидела, что у одного из гнезд вышагивает на тоненьких ножках крохотный
фазаненок, а мама-клушка в ужасе зовет его обратно. В этом буром крапчатом
комочке таилось столько жизни! Она играла, сверкала, как самый драгоценный
алмаз. Конни присела и восторженно засмотрелась на птенца. Жизнь! Жизнь! У
нее на глазах начиналась новая, чистая, не ведающая страха жизнь. Новая
жизнь! Такое крохотное и такое бесстрашное существо! Даже когда, внимая
тревожным призывам наседки, он неуклюже взобрался в гнездо и скрылся под
материнским крылом, он не ведал страха. Для него это игра. Игра в жизнь.
Вскоре маленькая остроконечная головенка высунулась из пышного
золотисто-рыжего оперенья и уставилась на Конни.
ощущала свою ненужность, - ненужность женщины! Невыносимо!..
А все остальное в жизни - мучительный сон. Иногда, правда, ей приходилось
целый день проводить в Рагби, исполнять роль гостеприимной хозяйки. В
такие дни она чувствовала, как пуста ее душа, пуста и ущербна.
ожидают ли вечером гостей. Она едва не бегом бежала через парк, словно
боялась: вот-вот окликнут, вернут. Когда она дошла до леса, солнце уже
садилось. Но закатный румянец будет еще долго играть в небе, поэтому Конни
решительно пошла дальше, не замечая цветов под ногами.
Егерь, в одной рубашке, как раз закрывал клетки с выводком на ночь, чтоб
их маленьким обитателям покойно спалось. Лишь три тонконогих птенчика
бегали под навесом, не внимая призывному кудахтанью заботливых матерей.
проговорила она и смущенно взглянула на егеря, хотя в эту минуту он для
нее почти не существовал. - Сколько их уже?
выставив любопытные головки из-под золотистых материнских крыльев. Вот
двое скрылись совсем, остался лишь один - на фоне пышного тела наседки
темная головка его казалась маленькой бусинкой.
клетки. Наседка тут же яростно клюнула ладонь, и Конни, вздрогнув,
испуганна отдернула руку.
изумленно воскликнула она.
торопясь, сунул руку в клетку. Старая курица клюнула и его, но не так
злобно. А он спокойно, осторожно, зарывшись пальцами в оперенье квочки,
вытащил в пригоршне слабо попискивающего птенца.
щуплое, нежное существо обеими руками. Цыпленок попытался встать на
тоненькие ножки, Конни чувствовала, как бьется сердце в этом почти
невесомом тельце. Но вот малыш поднял красиво очерченную головку, смело,
зорко огляделся и слабо пискнул.
смельчака в руках Конни. Вдруг он заметил, как ей на запястье капнула
слеза.
и ударило в чресла пламя. Как он надеялся, что пламя это потухло навеки.
Он постарался справиться с искушением, отвернувшись от Конни. Но пламя не
унималось, оно опускалось все ниже, кружа у колен.
вытянув руки, очевидно, чтобы птенчикам было удобнее бежать к
матери-наседке. И столько во всем ее облике невысказанной тоскливой
неприкаянности, что все внутри у него перевернулось от жалости.
рук птенца - она по-прежнему боялась наседкиного клюва - и посадил его в
клетку. А пламя в паху все разгоралось и разгоралось.
горько оплакивая свое поколение одиноких и неприкаянных. Сердце у него
дрогнуло, наполнилось теплом, словно кто заронил искру, он протянул руку,
положил ей на колено и тихо проговорил:
столь важно.
понимая, что делает. Рука бессознательно двинулась вниз, дошла до ложбинки
меж ягодицами и стала тихонечко, как в полусне, ласкать округлое бедро.
Она тоже ничего не видела вокруг.
голос егеря.
Только там снял руку с плеча, отодвинул в сторону стулья, стол, достал из
шкафчика с инструментами бурое солдатское одеяло, аккуратно расстелил на
полу. Конни стояла как вкопанная и не сводила глаз с его лица - бледного и
застывшего, как у человека, который смирился перед судьбой.
темным-темно.
нежные руки, не в силах унять страстную дрожь, касаются ее тела. Вот рука
на ощупь нашла ее лицо, стала осторожно поглаживать, с беспредельным,
уверенным спокойствием. Вот щекой она почувствовала прикосновение губ.
пробежала по телу - его рука, путаясь в складках ее одежды, неуклюже
тянулась к застежкам. Но, найдя их, стала действовать умело и сноровисто.
Медленно и осторожно освободил он ее от узкого шелкового платья, сложил
его в ногах. Затем, не скрывая сладостного трепета, коснулся ее теплого
тела, поцеловал в самый пупок. И, не в силах сдерживаться долее, овладел
ею. Вторгшись в ее нежную, словно спящую плоть, он исполнился почти
неземным покоем. Да, в близости с этой женщиной он испытал наивысший
покой.
полностью власть над своей плотью, и собственных сил уже не было. Его
крепкие объятья, ритмичное движение тела и, наконец, его семя, упругой
струей ударившее внутри, - все это согрело и убаюкало Конни. Она стала
приходить в себя, лишь когда он, устало дыша, прильнул к ее груди.
все? Почему так вышло? Нужно ли? Почему близость с этим человеком
всколыхнула ее, точно ветер - облако, и принесла покой? Настоящее ли это
чувство?
хуже всяких пыток. Так что ж это за чувство? Если отдаешь себя мужчине
всю, без остатка - значит, чувство настоящее, а если душа твоя точно
замкнутый сосуд - любая связь пуста и ничтожна. Конни чувствовала себя
такой старой, словно прожиты миллионы лет. И душа ее будто свинцом
налилась - нет больше сил выносить самое себя. Нужно, чтоб кто-то разделил
с ней эту ношу. Да, разделил ношу.
думает? Ей неведомо. Он чужой, она его пока не знает. И нужно лишь
терпеливо дожидаться - нарушить столь загадочную тишину у нее не хватает
духа. Он по-прежнему обнимал ее, она чувствовала тяжесть его потного тела,
такого близкого и такого незнакомого. Но рядом с ним так покойно. Покойно
лежать в его объятиях.
навсегда. Нашел в темноте ее платье, натянул ей до колен, встал,
застегнулся и оправил одежду на себе. Потом тихо открыл дверь и вышел.
уже поднялся молодой серебряный месяц. Она вскочила, застегнула платье,
проверила, все ли опрятно, и направилась к двери.
светло и прозрачно, хотя солнце и зашло. Егерь вынырнул из темных кустов,
белое лицо выделялось в густеющих сумерках, но черты не разобрать.
за Конни.
и размеренно зашагал дальше.
этим разделался. И на тебе - все сначала!
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Русанов Владислав
Конан-Дойль Артур
Орлов Алекс
Круз Андрей