Чтение 37–й страницы книги ~Любовник леди Чаттерли~

окрестных селений. Одна из лучших гостиниц звалась "Герб Чаттерли". Здесь,
в Атуэйте название "Рагби" означало поместье Рагби, а не просто дом. Для
пришлых - Рагби-холл, тот, что возле Тивершолла, для местных Рагби -
родовое гнездо.

Закопченные домики шахтеров стоят, краснея, вдоль большака - маленькие,
уютные, замкнутые, как сто лет назад. Большак переходит в улицу, и вот вы
уже в центре Атуэйта, точно и не было приволья, волнистых холмов,
старинных замков и особняков - этих величавых призраков прошлого.
Пересекаете переплетенье стальных путей; вокруг литейные и какие-то другие
цеха, скрытые за высоченными стенами. Оглушительно лязгает металл,
сотрясают землю тяжелые тягачи, заливисто свистят паровозы.

Вы в самом сердце Атуэйта, среди его скрюченных, извилистых улочек;
время здесь остановилось два столетия назад. За спиной церковь, впереди
гостиница "Герб Чаттерли", старинная аптека; когда-то эти кривоколенные
улочки выводили путника на открытые просторы замков и осанистых особняков.

Стоявший на развилке полицейский поднял руку, пропуская три груженных
чугунными болванками грузовика, от которых бедная, старенькая церковь
сотряслась до основания, и только потом козырнул, приветствуя ее милость.

Вот как оно теперь; старинные кривые улочки вливаются в шоссе, вдоль
которого шахтерские коттеджи поновее. А дальше знакомая картина: над
холмами и старинными замками реют сизо-серые плюмажи дыма и пара, и уже
совсем далеко новые шахтерские поселки - то краснеют кирпичными заплатами
в чашах долины, то взбираются на самый гребень холмов, уродуя их плавные
очертания. Все остальное пространство - клочки старой веселой Англии,
Англии дилижансов и сельских хижин, а может, и Робина Гуда, где шахтеры в
свободную минуту бродят, исходя угрюмой тоской, рожденной подавленным
охотничьим инстинктом.

Англия, моя Англия! Но которая же моя? Элегантные особняки старой
Англии, которые прекрасно выходят на фотографиях, создавая иллюзию
причастности к жизни елизаветинцев? Или изящные дома времен королевы Анны
и Тома Джонса? Но сажа закоптила их скучную серую лепнину, с которой уже
давно стерлась позолота. Они пустеют один за другим, вслед за
елизаветинскими особняками. А теперь их и вовсе стали сносить. Что же до
деревенских хижин - вместо них эти кирпичные заплаты на безысходно унылой
земле. И вот уже гибнут дома, уходят в небытие последние георгианские
особняки. Фричли-холл, великолепный образчик георгианской эпохи, сносится
прямо сейчас, на глазах у Конни.

Он был до войны в отличном состоянии, в нем счастливо и весело жило
семейство Уэзерли. Но теперь он оказался слишком велик, разорителен, да и
край потерял былую привлекательность для жилья.

Дворянство бежит в другие места, где можно тратить деньги, не видя, как
они зарабатываются.

Это история. Одна Англия вытесняет другую. Шахты обогатили дворянство,
теперь они же и разоряют его, как уже разорили крестьян. Промышленная
Англия сменила сельскую. Одно историческое содержание приходит на смену
другому. Новая Англия вытесняет старую. И развитие идет не работой
подспудных жизненных сил, а механически привносится извне.

Конни, принадлежа к классу бездельников, цеплялась за эти клочки
уходящей Англии, как за якорь спасения. Она не сразу поняла, что старая
веселая Англия действительно исчезает и скоро от нее не останется и следа.
С Фричли покончено, с Иствудом тоже; дышит на ладан Шипли, так щемяще
любимый сквайром Уинтером.

Конни заглянула к нему по пути. Дальние ворота были у самого переезда
через железнодорожную колею, идущую к шахтам.

Шахты высились как раз за парком. Ворота стояли открытые настежь:
шахтерам позволено было ходить через парк. Вечерами и по воскресеньям они
любили погулять среди вековых деревьев.

Автомобиль миновал декоративные пруды (шахтеры бросали в них
прочитанные газеты) и покатил по аллее к дому. Дом стоял чуть в стороне,
на возвышении - красивый, с лепниной, осколок восемнадцатого века. Поодаль
шла тисовая аллея, ведущая еще к его предшественнику, от которого не
осталось и следа. Шипли-холл наслаждался покоем блаженного неведения. За
домом тянулись прекрасные сады.

Конни нравился дом сквайра Уинтера гораздо больше, чем Рагби-холл. В
нем было столько света, изящества, вкуса. Стены обшиты кремовыми панелями,
потолки поблескивают позолотой, мебель радует глаз элегантностью: хозяева
за ценой не стояли. Дом содержался в образцовом порядке; даже коридоры,
закруглявшиеся на поворотах, были светлые, просторные, полные цветов.

Лесли Уинтер жил один. Он обожал свой дом. Но-к парку примыкали три его
собственные шахты. А Уинтер был натурой щедрой и справедливой, и он чуть
ли не сам пригласил шахтеров ходить через парк. Разве не им он обязан
своим благосостоянием? А увидев, как чумазые орды ринулись к его
драгоценным прудам (у него хватило здравого смысла оставить заповедной
примыкавшую к дому часть парка), он сказал себе в утешение: "Шахтеры,
конечно, не столь живописны, как олени, но не в пример выгоднее".

Это произошло еще в правление королевы Виктории во вторую, золотую
("золото" в смысле "капитал") его половину. Шахтеры тогда еще были
славными рабочими парнями.

Уинтер рассказал эту историю не то в шутку, не то в оправдание
гостившему у него тогдашнему принцу Уэльскому. На что принц ответил ему
своим гортанным голосом:

- Вы совершенно правы. Найдись уголь у меня в Сандринкеме, я велел бы
вырыть на газонах шахту и почитал бы ее самым лучшим парковым украшением.
Я с удовольствием обменял бы своих косуль на шахтеров при нынешних ценах
на уголь. К тому же я слыхал, ваши шахтеры - добрый народ.

Наверное, все-таки у принца было в ту пору несколько преувеличенное
понятие о значимости денег и прелестях индустриального общества.

Как бы то ни было, принц стал королем, король умер, вместо него стал
править новый король, чьей главной заботой были, кажется, бесплатные
столовые для бедняков.

И вот теперь этот "добрый народ" повел наступление на усадьбу Шипли.
Новые шахтерские поселки налезали на парк, и сквайр вдруг начал ощущать
враждебность своих соседей. Он всегда чувствовал себя хозяином своей
вотчины и своих углекопов - высокородным и добросердечным, но хозяином.
Последнее время, однако, его шахты, его углекопы - вследствие какого-то
неуловимого, новомодного поветрия - стали как бы выталкивать его с родовых
земель. Теперь он становился здесь чужаком, в этом сомневаться не
приходилось. Шахты, производство стали проявлять своеволие, нацелив его
острие на хозяина-джентльмена. Было не очень приятно жить, то и дело
натыкаясь на него. И посыл был всегда один - уйди из этих мест или совсем
из жизни, но уйди.

Сквайр Уинтер держался стойко, как подобает солдату. Перестал только
гулять в парке после обеда. Отсиживался, так сказать, в стенах дома.
Как-то вышел проводить до ворот Конни - с непокрытой головой, в туфлях из
дорогой кожи, в шелковых бордо носках; говорил с ней со старомодной
учтивостью, чуть растягивая слова. Вдоль аллеи стояли кучки шахтеров,
глядевших на сквайра пустым взглядом - ни приветствия, ни улыбки, и Конни
почувствовала, как этот высокий, сухопарый джентльмен, дойдя до них, весь
подобрался, точно запертый в вольере красавец-олень под взглядами досужей
публики. Личной к нему вражды у шахтеров не было. Но от них веяло таким
холодом, что хотелось бежать отсюда куда глаза глядят.

Подоплекой всего была зависть. Они работали на него. И сознавая свое
безобразие, ненавидели его элегантное, холеное, хорошо воспитанное
существование. "Да кто в сущности он такой!" Они ненавидели не его, а эту
вопиющую разницу между ними.

И все же в глубине души этот старый солдат признавал - а ведь, пожалуй,
они и правы. Есть что-то постыдное в его привилегиях. Но он был частью
системы, а стало быть, никто не смел посягнуть на его права.

Разве что смерть. И она не заставила себя ждать. Уинтер умер внезапно,
вскоре после этого визита Конни к нему. И в завещании щедро помянул
Клиффорда.

Его наследники тотчас распорядились пустить Шипли на слом. Слишком
обременительно содержать такой особняк. Не нашлось охотника жить в нем, и
дом разобрали. Спилили вековые тисы. Вырубили парк, поделили его на
участки и застроили. На странной, голой, ничейной земле выросли новые
улицы новых кирпичных домов. Какая прелесть этот Шипли-холл! И до Атуэйта
рукой подать.

И все это произошло в течение одного года, после ее последнего
посещения Шипли. Так и вырос тут новый городок Шипли-холл, стройные ряды
красно-кирпичных вилл, уличные перекрестки. Кто бы сказал, что еще год
назад здесь, на этой земле, величаво дремал осененный тисами особняк.

Логическое завершение архитектурной мечты принца Эдуарда: угольная
шахта - лучшее украшение газона.

Одна Англия вытесняет другую. Нет больше Англии сквайра Уинтера,
Рагби-холла, она умерла. Но процесс вытеснения еще не кончен.

А что будет после? Конни не представляла себе. Она видела только, как
все новые улочки выползают в поля, как рядом с шахтами растут заводские
здания; видела молоденьких девушек в шелковых чулках, парней-шахтеров, все
интересы которых вращались от танцзала до шахтерского благотворительного
клуба. Молодое поколение понятия не имеет о старой Англии. Разрыв
культурной традиции, почти по-американски. Действительно индустриальная
революция. А что дальше?

Конни чувствовала: дальше - ничего. Ей хотелось, как страусу, зарыться
головой в песок или хотя бы прижаться к груди любимого.

Мир так сложен, непонятен, чудовищен. Простой люд так многочислен и
невыносим, думала Конни на обратном пути, глядя на возвращавшихся из забоя
шахтеров: черные, скрюченные, скособоченные, они тяжело топали коваными
сапогами. На пепельно-серых лицах вращаются яркие белки глаз; шеи согнуты,
плечи согнуты низкой кровлей забоя. Господи, и это мужчины! Возможно, они
добры, терпеливы, зато главное, увы, в них не существует. В них убито