отпустил занавесь, неуверенно повернулся к жене. Она стояла, заложив руки
за спину, устремив на него тяжелый непроницаемый взгляд.
он.
шею, притянула мужа к себе. Он крепко ее обнял, уткнулся лицом ей в плечо.
будто в полузабытьи, запустила пальцы в его красивые, тонкие темные
волосы. Он обхватил ее крепче.
15. БРОШЕННЫЙ
Морела утрата, казалось, всерьез не задела, но все равно он теперь влачил
жалкое существование. С Полом его мало что связывало, каждый только
старался, чтобы другой не испытывал настоящей нужды. Вести хозяйство было
некому, жить в опустелом доме ни тот, ни другой были не в силах, и Пол
переехал в Ноттингем, а Морел поселился в одном добром семействе в
Бествуде.
Картина, которую он закончил в день смерти матери и которой был доволен,
оказалась его последней работой. На фабрике теперь не было Клары. Дома он
не в силах был взяться за кисти. Ничего у него не осталось.
зайдет, то в другое. От такой жизни он изрядно устал. Он заговаривал с
официантками, чуть ли не со всеми женщинами без разбору, но взгляд у него
был тяжелый, напряженный, будто он что-то выискивал.
было, почему люди ходят по улицам, почему при дневном свете громоздятся
дома. Непонятно, почему они занимают пространство вместо того, чтобы
оставить его свободным. Приятели заговаривали с Полом; он слышал голоса и
отвечал. Но для чего они, эти звуки, не мог взять в толк.
усердно, машинально делал свое дело на фабрике. Тогда он забывался,
действовал бессознательно. Но так не могло продолжаться без конца. Слишком
мучительно было, что все стало призрачным, потусторонним. Появились первые
подснежники. Среди всепоглощающей серости засияли крохотные жемчужины.
Прежде они, вызвали бы в нем живейший отклик. Теперь он их видит, да
только ничего они для него не значат. Через несколько мгновений они
исчезнут, и на их месте останется пустота. Вечерами по улицам спешат
высокие сверкающие трамваи. Непостижимо, что они дают себе труд с шумом
скользить взад и вперед. "Ну чего ради вы покачиваетесь, скользите по
мостам через Трент?" - спрашивал он большие трамваи. Ведь с таким же
успехом их могло не быть.
естественным, понятным и отдохновенным. Можно было ему отдаться. Вдруг у
ног шевельнулся листок бумаги и полетел по тротуару. Пол остановился,
замер, сжал кулаки, его ожгло болью. И опять он увидел комнату больной,
увидел мать, ее глаза. Сам того не сознавая, Пол все время был с нею.
Быстро взлетевший листок напомнил ему, что ее не стало. Но он все время
был с нею. Пусть все замрет, чтобы опять можно было быть с нею.
сплошной ком. Пол не мог отличать один день от другого, неделю от недели,
едва отличал одно место от другого. Все стало смутно, неотчетливо. Нередко
он на целый час куда-то проваливался, не мог вспомнить, что же он делал.
теплится; все уже легли. Он подбросил угля, глянул на стол и решил,
ужинать он не будет. Сел в кресло. Тишина была полная. Он ничего не
сознавал, однако видел, как колышется слабый дымок, исчезая в трубе.
Вскоре появились две мыши, стали осторожно грызть упавшие на пол крохи.
Пол смотрел на них, будто были они далеко-далеко. Церковные часы пробили
два. Издали, с железной дороги, доносился лязг поездов. Нет, вовсе они не
далеко. Они там, где им и положено быть. А вот где он сам?
его шлепанцы. Он не двигался. Не хотелось ему двигаться. И ни о чем не
думал. Так легче. Он и не стремился ничего осознать. Потом время от
времени стало само собой включаться иное сознание, вспыхивали тревожные
фразы.
неверно. Немного погодя вдруг возник вопрос:
это все его существо воспротивилось самоуничтожению.
электричество; глухо постукивал электрический счетчик. Пол не шевельнулся,
сидел, тупо уставясь перед собой. Только поспешно кинулись прочь мыши, да
во тьме рдел уголь в камине.
отчетливей:
- Или стать отцом. И то и другое будет ее продолжением.
дверь и стоял, сжав кулаки.
замолчал. Не скажет он. Не откроет, что хотел умереть, со всем покончить.
Не признается, что жизнь победила его, или что его победила смерть.
душою к смерти, то снова к жизни. Сильней всего терзало, что ему некуда
пойти, нечего делать, нечего сказать и сам он ничто. Иногда он как
безумный носился по улицам, иногда и вправду сходил с ума - все вдруг
исчезало, потом появлялось вновь. У него перехватывало дыхание. Случалось,
он стоял у стойки в трактире, куда зашел выпить. И вдруг все отступало.
Словно издали он видел лицо буфетчицы, шумных выпивох, свой стакан на
залитой пивом стойке красного дерева. Что-то разделяло его с ними.
Терялась всякая связь. Не нужны они ему, и выпивка не нужна. Круто
повернувшись, он уходил. На пороге останавливался, смотрел на освещенную
улицу. Но не был он к ней причастен, не сливался с ней. Что-то его
отделяло. Все происходящее под теми фонарями было от него отгорожено. Он
не мог к ним пробиться. Даже дотянись он до них, он чувствовал, ему их не
коснуться. Куда идти? Некуда ему идти, ни назад, к стойке, ни куда-нибудь
еще. Он задыхался... Нет ему нигде места. В душе росло напряжение; вот
сейчас его разнесет на куски.
опрокидывал в себя спиртное. Иногда это помогало, а иногда становилось еще
хуже. Он бежал по дороге. Не находил себе места, кидался туда, сюда, куда
попало. Наконец решал взяться за работу. Но стоило сделать несколько
штрихов, и карандаш осточертевал, Пол поднимался, выходил из дому и спешил
в какой-нибудь клуб, где можно сыграть в карты или на бильярде, или
куда-то еще, где можно полюбезничать с буфетчицей, которая значила для
него не больше какой-нибудь медяшки на стойке.
решался встретиться с собой взглядом в зеркале, никогда на себя не
смотрел. Хотелось сбежать от самого себя, но ведь не за что ему
ухватиться. В отчаянии он вспомнил о Мириам. Быть может... быть может?..
когда все встали и запели второй гимн, увидел ее. Мириам пела, нижняя губа
блеснула в луче света. По лицу казалось, что-то она обрела, - черпает
какую-то надежду, если уж не на земле, то в небесах. Будто нашла покой и
жизнь в потустороннем мире. Горячее, сильное чувство к ней всколыхнулось в
груди Пола. Она пела, словно взыскуя таинства и покоя. Пол почувствовал, в
Распопов Дмитрий
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий
Афанасьев Роман
Грабб Джеф
Посняков Андрей