что, совсем уже спятил?!
Случилось что-нибудь?
Невскому мокрый снег, дворничихи широкими дюралевыми лопатами скребли
тротуары, сбрасывая грязную жижу под колеса троллейбусов. А черт с ним, с
докладом, в крайнем случае пусть переносят - скажет, что заболел...
институт, попытаться поработать там? Дома не получится, нечего и думать.
Можно, впрочем, и здесь... Он ощупал карман - читательский билет был на
месте. Стоя в подъезде, он с трудом раскурил папиросу - ветер врывался и
сюда, каким-то завихрением, что ли, - отшвырнул после нескольких затяжек. Во
рту было горько. "Случилось что-нибудь?" Да, случилось!
подумал, что все не так серьезно, все поправимо, стоит лишь ему приехать,
поговорить, успокоить... Но потом он перечитывал эти странно ровные,
выведенные аккуратным ученическим почерком строчки, перечитывал дважды,
трижды, и всякий раз ему открывался новый смысл и оставалось меньше надежды.
Нет, теперь это уже непоправимо.
сворачивая на Садовую. К остановке подплыл трамвай. Вагон был новой модели,
светлый, весь в широких стеклах, точно аквариум. Игнатьев опустился на
легкое, слегка спружинившее под ним сиденье, обтянутое бирюзового цвета
пластикатом, протер рукавом окно. Непоправимо, непоправимо. Может быть,
лучше было бы вообще не ехать - зачем? Что он может ей сказать? Уговаривать,
утешать, произносить какие-то пустые слова? Или если не "вообще", то хотя бы
сейчас; наверное, благоразумнее было бы пока воздержаться от встречи, дать
ей время... Но для чего - время? А благоразумия с него хватит, в Свердловске
он уже проявил себя таким "благоразумным" - дальше некуда...
заснеженные просторы Марсова поля, потом под полом стал гудеть и
погромыхивать мостовой настил Опять начался снегопад, сквозь мельтешение
белых хлопьев едва угадывались грузные очертания бастионов - низких,
придавленных непомерной тяжестью одевшего их гранита. Если бы там, в
аэропорту, он не умствовал, не взвешивал - "разумно" или "неразумно", - все
могло бы обернуться иначе. А теперь случилось непоправимое.
уровня все, что происходит здесь, кажется мелким и незначительным. Но тебя
это утешает?
руки.
вообще ближе к земле Что мне твой верхний уровень? Я-то живу здесь, внизу!
верхний уровень, а мы знаем. Должны знать, во всяком случае. А вообще ты
права, я иногда и сам думал, почему женщины так мало сделали в искусстве, в
творчестве Практически - ничего. Вот тут, видно, и сказывается разница.
Писательниц было сколько угодно, но ведь это самая примитивная форма
творчества, а высшие - музыка и живопись - доступны только мужчинам. Вот и
делай вывод.
жизнь не в жизнь...
и таким глупым при этом.
обыденного, - не слушая ее, продолжал Андрей, - но это ошибка, потому что
как раз здесь очень многое не зависит от наших способностей Любой внешний
фактор, совершенно случайный, может поломать все твои планы. А то, чего ты
достиг на верхнем уровне, это уже твое - навсегда, что бы ни случилось.
Только там человек становится настоящим человеком, - понимаешь, человеком, а
не гуманоидом, который умеет только есть, пить и рожать детей...
проспект переходил в шоссе, которое убегало дальше - на Лахту, Лисий Нос,
Сестрорецк. По правую руку тянулись пустыри, среди голых деревьев торчали
кое-где покинутые жильцами деревянные покосившиеся домишки, облезлые, с
выбитыми окнами, явно предназначенные к сносу. Еще один район будущих
новостроек. А слева от шоссе стоял на холмике какой-то небольшой обелиск,
дальше тянулся глухой дощатый забор, за которым, в конце огороженного
участка, виднелось нелепое строение, узкое и высокое, в три этажа,
покрашенное в грязно-желтую охру и с виду тоже необитаемое.
поезд, у которого вылетел из-под колес кусок лопнувшего рельса. Случайность,
чей-то недосмотр - и все летит к черту. Почему это должно было случиться
именно с ними? И не найти виновных. Вернее, виноваты все - как всегда в тех
случаях, когда на первый взгляд не виновен никто. Донн прав: нет человека,
который был бы сам по себе, как остров, каждый из нас является частью
материка, неотъемлемой частью единого целого, насквозь пронизанного
немыслимо сложной системой динамических взаимодействий, которые связывают
между собой всех нас, хотим мы этого или не хотим. И поэтому, когда рядом
случается беда, не спрашивай, кто в ней виноват. В ней виноват ты.
решительнее. Он обязан был в полной мере осознать свою ответственность за
нее, за каждый ее поступок, каждое ее решение. А он только советовал,
осторожно сохраняя дистанцию, оставаясь как бы в стороне. В конце концов,
может быть, и не так еще все непоправимо, иногда понять - это уже наполовину
исправить...
его мрачному виду - странное сооружение, какой-нибудь карантинный изолятор,
что ли. Болезнь, подумал он В сущности, Ника сейчас больна, у нее что-то
вроде шокового состояния, это понятно. Но ведь из шока рано или поздно
выходят...
станции. Он посидел в вагоне, отогрелся немного, потом снова вышел наружу и
успел выкурить папиросу, прежде чем появилась вагоновожатая. Опять
потянулась, разматываясь в обратном направлении, бесконечная улица
Савушкина. На автостоянке у Елагина мостика, рядом с буддийским храмом,
какой-то сумасшедший мыл светло-серую "Волгу" - такую же точно, как та, что
однажды июльским вечером появилась в отрядном лагере, притащенная на буксире
Витенькиным "конвертиблем".
- вплоть до сегодняшнего письма? Тогда он, наверное, испугался бы. А сейчас?
Если бы сейчас ему предложили переиграть прошлое, начиная с того момента?
Нет. Несмотря ни на что - нет!
один день: то воскресенье, что они провели вдвоем в Коктебеле, неделей позже
поездки в Солдайю. Конечно, для него было счастливым все время ее пребывания
в лагере, особенно последние дни. И он продолжал оставаться счастливым после
ее отъезда - вплоть до того ночного звонка в октябре. Но все это были другие
разновидности счастья, а настоящее - полное - длилось один день. В
Коктебеле, когда собирали камешки, ходили на могилу Волошина, следили за
прожекторным лучом и слушали, как орут павлины... Новогодний вечер тоже был
для него счастливым, но уже как-то совсем по-другому, - слишком многое
успело вторгнуться в их судьбы к тому времени; даже услышав Никино "да", он
не мог избавиться от какого-то странного то ли привкуса горечи, то ли
предчувствия беды...
как часто и насколько хорошо бывало за это время ему самому. Дело в том, что
он стал нужен Нике, стал ей необходим, как бы ни старалась она сейчас
убедить себя в обратном. А кому он был необходим раньше?
закрыл глаза. Ему было трудно дышать, а сердце сжимало вполне реальной,
вполне физической болью, отнюдь не в переносном смысле. Он зажмурился еще
крепче, боясь, что заплачет, и презирая себя до глубины души: ничтожество,
так переживать из-за девчонки, которая не понимает тебя и которой ты не
нужен. И еще берешься рассуждать о "верхних уровнях".
которая всегда потрясала его в этом хорале. Он не знал, как толкуют
музыковеды этот раздел мессы, и не интересовался их толкованием, хотя мог бы
почитать специальную литературу, о Бахе ведь столько написано. Он понимал
это место по-своему, да музыку и нельзя понимать иначе; ему пение органных
труб рассказывало о самом главном - о Человеке, о его слабостях, о его силе,
о безграничных возможностях его духа. Именно здесь, как пересекающиеся
плоскости, смыкались оба уровня бытия - верхний и нижний; и переход
становился не только возможным, он был естественным, неизбежным. Но, может
быть, права по-своему и Ника, полностью нам не оторваться от нижнего уровня.
Бетховен, вероятно, хорошо это чувствовал, когда писал Лунную сонату.
и понятна лишь гуманоидам. В этом, наверное, их счастье. И это справедливо:
нужна ведь какая-то компенсация, они тоже не виноваты, что родились слепыми.
А у кого открыты глаза, тому трудно.
приготовлением ужина. Она мыла и резала мясо, чистила овощи - с отвращением,
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Перумов Ник
Акунин Борис
Никитин Юрий