предметов? С Я напрягал память, вспоминаЯ минуты в
предожидании допроса. Стоял там и ведь перетаптывалсЯ
довольно долго С что Я там видел?.. ну? С справа очередь
задержанных, лежали их документы. Тетрадка, паспортные
данные...
жие! С глаза мои лихорадочно забегали, подыскивая, как попроще ухватить
лампу. Схватить, но не выдергиваЯ шнур, короткий, в низко расположенной
розетке (может застрять... молодой успеет!).
приоткрой он нашу решетчатоРжелезную дверь, но о двериРто он и не думал.
Он думал о другом С Я вовремЯ отпрянул. Он ткнул кулаком прямо в квадра-
тик двери, метЯ мне в глаз. Он хмыкнул, не попав. Ни слова не сказав,
повернулся, ушел. ТПить хочу, сука! ПиРить!У С завопил Я, но круглолицый
даже не оглянулся. Он вырубил свет. Он перешел в соседнюю комнату и
плотно придавил дверь, чтоб не слышать, на случай, если Я буду бесно-
ваться, вопить, кататьсЯ по полу С валяй, мужик! Валяй, стараЯ гнида,
как сказал один из них, когда Я, запертый, стал было пинать ногой решет-
ку.
це. Я стал всматриватьсЯ из моего забытого угла в черноту ночи, как в
окололунный свет. (Искал свой черный квадрат. Я уже знал его магию.)
Сердце не остановилось, но вот, стиснувшись, оно на чуть тормознулось...
еще на чуть... и как свыше С как спасение С рождалось из ничего чувство
останавливающихсЯ минут. ПриспоткнувшаясЯ жизнь. Не сама жизнь, а ее
медлительнаЯ проза, ее будничнаЯ и великаЯ тишиной бытийность. Вот она.
ВремЯ перестало дергаться: потекло.
отслаивались от моего ТяУ остатки давнего, уже шелушащегосЯ тщеславиЯ и
моих амбициозных потуг. Не дамся, мол, им в руки. (Возможно, и остатки
былого писательства.) Шелуха, человечьЯ пыль, это она трепыхалась, по-
дыскиваЯ себе и заодно мне текст подостойней С чтоб, по возможности, и
лицо сохранить, и животу уцелеть. Хитрован, сказал Я себе. Расслабься.
Вот ты. Вот твое тело. Вот твоЯ жизнь. Вот твое ТяУ С все на местах. Жи-
ви... Я с легким сердцем ощутил себЯ вне своих текстов, как червь вне
земли, которой обязан. Ты теперь и есть С текст. њервь, ползающий сразу
и вместе cо своей почвой. Живи...
откроет железную дверь), удары настольной лампой по его голове, вознЯ с
розеткой, со шнуром, чтобы лампой размахнуться. Надуманное исчезло, как
из дурного сна, хуже С из дурного фильма. Я остыл. (Возможно, резко упа-
ло давление.) Ни движениЯ рукой. Ни случайной мысли. Как обнаруженный
червь, Я подергалсЯ (только и всего) и пыталсЯ уползти, забыв, что почва
всегда и везде. Просто почва, земля, проза жизни С обычнаЯ человечьЯ
клетка с решетчатой дверью и с ненавязчивым ведром длЯ мочи в углу. С
обычными, лежащими вразброс в темноте пьяндыгами, которым надо прос-
паться, прийти в себя. И мне бы поспать. (Да, да, лечь С руку под голо-
ву.)
дарила человеку тянущийсЯ и как бы вечный звук, прибаюкиваЯ мне слух
мягкоритмичными колебаниями воздуха. Сказать попроще, то был негромкий
храп. Мой. Я спал. Сама бытийность, спеленутаЯ с уговаривающим сладким
звуком, покачивала меня. Спал. С расстояниЯ С как эхо С доносилсЯ изРза
дверей свежий, молодой храп ментаРдружинника, охранявшего нас. Он хра-
пел, Я вторил. Перекликались...
страха и теперь какимРто сложным образом ТменялУ белье С зябкий несчаст-
ный вид человека, пританцовывающего на одной ноге, а другой целящегосЯ в
брючину... Тьма, царила великолепнаЯ густаЯ тьма. Засыпая, Я продолжал
чувствовать черный квадрат окна. И луну: ее не было. Но и невидная, она
величаво висела в небе, гдеРто над крышей С высоко над зданием.
Случай на втором курсе
го шумихи студентовРсокурсников, с их славословий. Рисунки расхватывали
с пылу, с жару. Их прикнопливали на стене. Еще и хвастались друг другу,
показывая, у кого сколько. Его умение рисовать карандашом, углем, в ми-
нуту С в полминуты! С на любом жестком куске бумаги восхищало, как гени-
альнаЯ выходка, как фокус. ВенЯ как чудо. њеловек рисующий. То, что в
рисунках было (не зрело, а сразу было) подлинное авангардное искусство,
мы тогда вовсе не понимали. Форма. Уголь на белом. Никто не понимал. Но
зато все его любили. А он, Веня, еще и поддразнивал. (Не понимали, ко-
нечно, и науськанные на Веню следователи, что ж с них, служивых, хо-
теть?!) Много лет назад, уже тогда мой младший брат ВенЯ мог сидеть за
столом напротив следователЯ и дразнить, выводить из себЯ настолько, что
не ему, а следователю хотелось его ударить в подбородок со смеющейсЯ
Ямочкой. Дразнил словом, да и всем своим колким обликом. Следователь да-
же замахнулся. Каждый из следователей на Веню замахивался. Правда, не
ударили.
студент как студент, открытаЯ улыбка. ЛьдистоРголубые глаза. Вот разве
что смеялся: мальчишка! И с той особой перчинкой в насмешке, котораЯ
тотчас к нему привлекала, ах, какое обаяние, ах, остроумие!.. А ктоРто
из студентов, несомненно их же курса, продолжал постукивать на Веню,
троечник, скромный дурачок. (Запуганный и, вероятно, искренне пытавшийсЯ
пересказать, передать следователю атмосферу студенчества говорливых тех
лет.) Трижды он доносил, а карикатуры оказались на поверку не Венины С
были стилизованы под Венины рисунки, калька, только и всего. Талант не
уберег автора, но талант и не подставил. И только на третий раз, как в
жуткой сказке, улыбчивый ВенЯ своим острым словцом довел наконец следо-
вателЯ не до крика и не до замаха рукой, а до бешенства, уже неяростного
С до тихого иезуитского бешенства.
рассказывал, что другой следователь, коллега, горбившийсЯ над бумагами в
той же комнате, и женщина в углу, строчившаЯ на машинке, прислушивались,
и оба нетРнет посмеивались про себя, а женщина еще и фыркала в кулак.
Так уделывал ВенЯ (мальчишка!) следователЯ своими ответами, а тот, весь
в себе, продолжал его спрашивать.
тех лет, Я (постарше, уже с амбициями) рассуждал вслух:
ну. Именно! Вроде как он тебЯ оскорбил. Ударь его первый!..
сколькоРто провинциально) мы обсуждали его случай, не мышеловку и не ло-
вушку С дурную Ямку тех глиняных, липких времен, в которую ВенЯ нечаянно
Русанов Владислав
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Березин Федор
Пехов Алексей
Василенко Иван