быть, действительно я кругом виноват?
приветствовать. Условились, что мы подходим к месту сьезда ровно в три
часа.
проверяю скорость нашего движения, задерживаю колонну, позволяю ребятам
отдохнуть, напиться воды, поглазеть на город. Такие марши для колонистов -
приятная вещь. На улицах нам оказывают внимание, во время остановок
окружают нас, расспрашивают, знакомятся. Нарядные, веселые колонисты
шутят, отдыхают, чувствуют красоту своего коллектива. Все хорошо, и только
немного волнует нас цель нашего похода. На моих часах стрелки показывают
три, когда наша колонна с музыкой и разверну-
тым знаменем подходит к месту сьезда. Но навстречу нам выбегает
разгневанная интеллигентка и вякает:
презрением.
километров! Нельзя же быть такими жестокими только потому, что вам хочется
блеснуть!
же можно было оставить их дома?
бледнеют в строю, и их глаза смотрят на меня с последней надеждой.
хитрая!
протягивает руку по направлению к знамени:
два... Видите, у нас строй и знамя... Видите?
уходит.
текущего дела, но они создавали вокруг меня невыносимое организационное
одиночество, к которому, впрочем, можно и привыкнуть. Я уже научился
понемножку каждый новый случай встречать с угрюмой готовностью
перетерпеть, как-нибудь пережить. Я старался не вступать в споры,
а если и огрызался, то, честное слово, из одной вежливости, ибо нельзя же
с начальством просто не разговаривать.
между мной и "ими" последнюю, непроходимую пропасть.
них спальню в одной из классных комнат, а днем организовали гулянье в
лесу. Пока ребята развлекались, Ужиков проник в их комнату и утащил
портфель, в котором рабфаковцы сложили только что полученную стипендию.
могут". Нам всем было нестерпимо стыдно. До поры до времени похититель
оставался неизвестным, но для меня это обстоятельство было самым важным.
Кража в тесном коллективе не потому ужасна, что пропадает вещь, и не
потому, что один бывает обижен, и не потому, что другой продолжает
воровской опыт, а главным образом потому, что она разрушает общий тон
благополучия, уничтожает доверие товарищей друг к другу, вызывает к жизни
самые несимпатичные инстинкты подозрительности, беспокойства за личные
вещи, осторожный, притаившийся эгоизм. Если виновник кражи не разыскан,
коллектив раскалывается сразу в нескольких направлениях: по спальням ходят
шепотыв, в секретных беседах называют имена подозреваемых, десятки
характеров подвергадются самому тяжелому испытанию, и как раз таких
характеров, которые хочется беречь, которые и так еле-еле налажены. Пусть
через несколкьо дней вор будет найден, пусть он понесет заслуженное
возмездие, - все равно, это не залечит ран, не уничтожит обиды, не
возвратит многим покойного места в коллективе. В такой, казалось бы,
одинокой краже лежат начала печальнейших затяжных процессов вражды,
озлобленности, уединения и настоящей мизантропии. Кража принадлежит к тем
многочисленным явлениям в коллективе, в которых нет субьекта влияния, в
которых больше химических реакций, чем зловредной воли. Кража не страшна
только там, где нет коллектива и общественного мнения; в этом случае дело
разрешается просто: один украл, другой обокраден, остальные в стороне.
Кража в коллективе вызывает к жизни раскрытие тайных дум, уничтожает
необходимую деликатность и терпеливость коллектива, что особенно гибельно
в обществе, состоящем из "правонарушителей".
посадил Ужикова в канцелярии и дверях поставил стражу, чтобы предотвратить
самосуд. Совет командиров постановил передать дело товарищескому суду.
Такой суд собирался у нас очень редко, так как хлопцы обычно доверяли
решению совета. От товарищеского суда Ужиков ничего хорошего не мог
ожидать. Выборы судей происходили в общем собрании, которое единодушно
остановилось на пяти фамилиях: Кудлатый , Горьковский, Зайченко, Ступицын
и Перец. Переца выбрали, чтобы не обижать куряжан, Ступицын славился
справедливостью, а первые три обещали полную невозможность мягкости или
снисхождения.
приехавшие нарочно к этому делу.
грубил мне и колонистам, посмеивался и вызывал к себе настоящее отвра-
щение. Аркадий прожил в колонии больше года и за это время, несомненно,
эволюционировал, но направление этой эволюции всегда оставалось
сомнительным. Он стал более аккуратен, прямее держался, нос у него уже не
так сильно перевешивал все на лице, он научился даже улыбаться. И все же
это был прежний Аркадий Ужиков, человек без малейшего уважения к кому бы
то ни было и тем более к коллективу, человек, живущий только своей
сегодняшней жадностью.
грозило, кроме совета командиров или общего собрания, а эта категория
явлений Ужиковым просто не ощущалась. Инстинкт ответственности у Ужикова
еще более приутпился, а отсюда пошли и новая его улыбка, и новая нахальная
мина.
импонирует.
свидетей и потерпевших. Их показания были полны сурового осуждения и
насмешки. Миша Овчаренко сказал:
Я так скажу, дорогие мои, не может этого быть, он не может такое -
позорить колонию. Он не колонист, куда там ему, а разве можно сказать
такое, что он человек? Посудите сами, разве он человек? Вот, скажем,
собака или кошка - так, честное слово, лучше. Ну, а если спросить, что ему
сделать? Нельзя же его взять и выгнать, это ему не поможет. А что я
предлагаю: нужно построить ему будку и научить гавкать. Если дня три не
покормить, честное слово, научится. А в комнаты его пускать нельзя.
судейским столом. Аркадий серьезно повел глазом на Мишу, покраснел и
отвернулся.
пламенную речь. Некоторые места этой речи я сейчас помню:
что он виноват, что его нужно крепко наказать, а некоторые требуют
увольнения. Он, конечно, виноват, но еще больше виноваты все колонисты.
человека, который утверждает, что они виноваты в краже Ужикова.
воспитывали, вы не подошли к нему, как следует, по-товарищески, вы не
обьяснили ему, как нужно жить. Здесь говорят, что он плохо работает, что и
раньше крал у товарищей. Это все доказывает, что вы не обращали на Аркадия
должного внимания.
по лицам товарищей. Необходимо признать, что пацаны не напрасно
Березин Федор
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Суворов Виктор
Роллинс Джеймс
Корнев Павел