Чтение 20–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

такое выделывает...

По дороге в конюшню мы встретили второго конюха, огромного Федоренко,
ревущего на весь лес.

- Чего так?

- Да як же... хиба ж можно так? Взяв нарытники и як размахнется прямо
по морди...

- Кто? Братченко?

- Та Братченко ж...

В конюшне я застал Антона и еще одного из конюхов за горячей работой.
Он неприветливо со мной поздоровался, но, увидев за моей спиной Опришко,
забыл обо мне и накинулся на него:

- Ты лучше сюда и не заходи, все равно буду бить чересседельником! Ишь,
охотник нашелся кататься! Посмотрите, что он с Рыжим наделал!

Антон схватил одной рукой фонарь, а другой потащил меня к Рыжему. У
коня действительно была отчаянно стерта холка, но на ране уже лежала белая
тряпочка, и Антон любовно ее поднял и снова положил на место.

- Ксероформом присыпал, - сказал он серьезно.

- Все-таки какое же ты имел право самовольно прийти в конюшню,
устраивать здесь расправы, драться?

- Вы думаете, это ему все? Пусть лучше не попадается мне на глаза: все
равно бить буду!

В воротах конюшни стояла толпа колонистов и хохотала. Сердиться на
Антона у меня не нашлось силы: уж слишком он сам был уверен в своей и
лошадиной правоте.

- Слушай, Антон, за то, что ты побил хлопцев, отсидишь сегодня вечер
под арестов в моей комнате.

- Да когда же мне?

- Довольно болтать! - закричал я на него.

- ну, ладно, еще и сидетьтам где-то...

Вечером он, сердитый, сидел у меня и читал книжку.

Зимой 1922 года для меня и Антона настали тяжелые дни. Овсяное поле,
засеянное Калиной Ивановичем на сыпучем песке без удобрения, почти не дало
ни зерна, ни соломы. Луга у нас еще не было. К январю мы оказались без
фуража. Кое-как перебивались, выпрашивали то в городе, то у соседей, но и
давать нам скоро перестали. Сколько мы с Калиной Ивановичем ни обивали
порогов в продовольственных канцеляриях, все было напрасно.

Наконец наступила катастрофа. Братченко со слезами повествовал мне, что
лошади второй день без корма. Я молчал. Антон с плачем и ругательствами
чистил конюшню, но другой работы у него уже и не было. Лошади дежали на
полу, и на это обстоятельство Антон особенно напирал.

На другой день Калина Иванович возвратился из города злой и
растерянный.

- Что ты будешь делать? Не дают... Что делать?

Антон стоял у дверей и молчал.

Калина Иванович развел руками и глянул на Братченко:

- Чи грабить идти, чи што? Что ты будешь делать?.. Ведь животная
бессловесная.

Антон круто нажал на двери и выскочил из комнаты. Через час мне
сказали, что он из колонии ушел.

- Куда?

- А кто ж его знает!.. Никому ничего не сказал.

На другой день он явился в колонию в сопровождении селянина с возом
соломы. Селянин был в новом серяке и в хорошей шапке. Воз ладно постукивал
хорошо пригнанными втулками, кони лоснились. Селянин признал в Калине
Ивановиче хозяина.

- Тут хлопец на дороге сказал, что продналог принимается...

- Какой хлопец?

- Да тут же був... Разом прийшов...

Антон выглядывал из конюшни и делал мне какие-то непонятные знаки.

Калина Иванович смущенно ухмыльнулся в трубку и отвел меня в сторону.

- Что же ты будешь делать? Давай приимем у него этот возик, а там видно
будет.

Я уж понял, в чем дело.

- Сколько здесь?

- Да пудов двадцать будет. Я не важил#30.

Антон появился на месте действия и возразил:

- Сам говорил дорогою - семнадцать, а теперь двадцать? Семнадцать
пудов.

- Сваливайте. Зайдите в канцелярию за распиской.

В канцелярии, то есть в небольшом кабинетике, который я для себя к
этому времени выкроил среди колонистских помещений, я преступной рукой
написал на нашем бланке, что у гражданина Ваця Онуфрия принято в счет
причитающегося с него продналога обьемного фуража - овсяной соломы -
семнадцать пудов. Подпись. Печать.

Ваць Онуфрий низко кланялся и за что-то благодарил.

Уехал. Братченко весело действовал со своей компанией в конюшне и даже
пел. Калина Иванович потирал руки и виновато посмеивался:

- Вот, черт, попадет тебе за эту штуку, но что ж ты будешь делать? Не
пропадать же животному. Она же государственная, все едино...

- А чего это дядько такой веселый уехал? - спросил я у Калины
Ивановича.

- Да, а как же ты думаешь? То ему в город, на гору ехать, да там еще в
очереди стоять, а тут он, паразит, сказал - семнадцать пудов, никто и не
проверял, а может, там пятнадцать.

Через день к нам во двор вьехал воз с сеном.

- Ось продналог. Тут Ваць у вас здавав...

- А ваша как фамилия?

- Та и я ж з Вацив, тоже Ваць, Стэпан Ваць.

- Сейчас.

Пошел я искать Калину Ивановича посоветоваться. На крыльце встретил
Антона.

- Вот показал дорогу с продналогом, а теперь...

- Принимайте, Антон Семенович, оправдаемся.

Принимать было нельзя, не принимать тоже нельзя. Почему, спрашивается,
у одного Ваця приняли, а другому отказали?

- Иди, принимай сено, я пока расписку напишу.

И еще приняли мы воза два обьемного фуража и пудов сорок овса.

Ни жив, ни мертв ожидал я расправы. Антон внимательно на меня
поглядывал и еле-еле улыбался одним углом рта. Зато он перестал сражаться
со всеми потребителями транспортной энергии, охотно выполнял все наряды на
перевозки и в конюшне работал, как богатырь.

Наконец я получил краткий, но выразительный запрос:

"Предлагаю немедленно сообщить, на каком основании колония принимает
продналог.

Райпродкомиссар Агеев"

Я даже Калине Ивановичу не сказал о полученной бумажке. И отвечать не
стал. Что я мог ответить?

В апреле в колонию влетела на паре вороных тачанка, а в мой
кабинет - перепуганный Братченко.

- Сюда идет, - сказал он, задыхаясь.

- Кто это?

- Мабудь, насчет соломы... Сердитый.

Он присел за печкой и притих.

Райпродкомиссар был обыкновенный: в кожаной куртке, с револьвером,
молодой и подтянутый.

- Вы заведующий?

- Я.

- Вы получили мой запрос?

- Получил.

- Почему вы не отвечаете? Что это такое, я сам должен ехать! Кто вам
разрешил принимать продналог?

- Мы принимали продналог без разрешения.

Райпродкомиссар соскочил со стула и заорал.

- Как это так - "без разрешения"? Вы знаете, чем это пахнет? Вы сейчас
будете арестованы, знаете вы это?

Я это знал.

- Кончайте как-нибудь, - сказал я райпродкомиссару глухо, - ведь я не
оправдываюсь и не выкручиваюсь. И не кричите. Делайте то, что вы
находите нужным.

Он забегал по диагонали моего бедного кабинета.

- Черт знает что такое! - бурчал он как будто про себя и фыркал, как
конь.

Антон вылез из-за печки и следил за сердитым, как горчица,
райпродкомиссаром. Неожиданно он низким альтом, как жук, загудел.

- Всякий бы не посмотрел, чи продналог, чи что, если четыре дня кони не
кормлены. Если бы вашим вороным четыре дня газеты читать, так бы вы
влетели в колонию?

Агее остановился удивленный:

- А ты кто такой? Тебе здесь что надо?

- Это наш старший конюх, он лицо более или менее заинтересованное, -
сказал я.

Райпродкомиссар снова забегал по комнате и вдруг остановился против
Антона:

- У вас хоть заприходовано? Черт знает что!..

Антон прыгнул к моему столу и тревожно прошептал:

- Заприходовано ж, Антон Семенович?