время, десять лет назад! Дикости у нас тогда куда больше было. Если
сравнить, скажем, сегодняшнюю культуру и как тогда было. А все-таки
Володька Скопин был прав: в Сеньке никакой дикости не было, хоть по
какой-то там глупости крест и висел у него на шее. Этот крест, наверное,
бабушка повесила. Думала: раз в колонию ехать, надо как можно лучше. На
ноги лапотки, на шею крест, вроде как парадный костюм.
они говорили, так мы и не узнали, а только потом ни заведующий, ни Виталий
Горленко, да и никто вообще про тот крест не вспоминал. Так, будто его и
не было.
вуз, кто в командиры, кто в летчики. Только у нас принято: всегда встреча-
емся, письма пишем, друзьями остались, а лучший друг у всех - Сенька
Дружнов.
пересчитать, сколько Сенька за нашу совместную жизнь слов сказал.
Где компания, там и он. А ребята, знаете какие болтуны бывают: говорит,
говорит, трещит, вертится туда-сюда, и смеется, и зубы скалит, и хвостом,
и крыльями - сорока, настоящая сорока. Другие, допустим, поменьше
разговаривают, а все-таки... А Сенька как-то умел без слов. Стоит,
слушает, к тому чуть-чуть повернется, к другому. С лица он всегда был
румяный, брови густые, черные. Как-нибудь там егозить или суетиться он
никогда не умел. И смеяться как будто не смеялся, а все-таки смотришь на
него и видишь: улыбается человек, а почему видишь, ни за что не разберешь:
по краскам что ли, по румянцу, а кроме того, и губы у него иногда
морщились. Думаешь, сейчас что-нибудь скажет, но только это редко бывало,
чтобы он в самом деле сказал.
Приходилось все-таки.
гораздо точнее, понимаешь?
слове Семен больше сказал, чем другой в целой речи наговорит. Видно, что
Семен действительно согласен, что он все понимает. Не такой он человек,
чтобы зря свое "да" потратить.
ему где-нибудь старшим быть или бригадиром, так уже кругом никаких
разговоров не было. Хватка у него была железная: посмотрит только
удивленно, поднимет одну бровь, и каждый понимает, что разговоры кончены.
колонистов. И вдруг узнаем, едет Семен Дружнов получать орден. Конечно,
чевствовать. Встретились, обнимались, целовались и спрашиваем, за что
орден. А он молчит.
Летаешь? На чем летаешь?
мертвая петля, или штопор, или какое-нибудь там скольжение. Так ничего и
не добились. Не за один день, постепенно кое-что выяснили: отпуск у него
на два месяца; бабушка его еще жива и живет с ним при каком-то аэродроме;
хочет Семен побродить по музеям, по Москве. Мы вообразили, что он
нуждается в нашей помощи. Но однажды он остановился против одной церкви на
Ордынке, посмотрел, помолчал и вдруг говорит:
- Шестнадцатый век, вторая половина.
Мы прямо в восторг пришли, хором потребовали обьяснений, кричали,
росили, но добились только одного слова:
авиаконструктор, до зарезу ему нужно было узнать мнение Семена насчет
новой конструкции самолета. На разные лады расспрашивал:
неудобно? А если такие приспособление?
и бумагу, оглянулся, дернул Виталия за рукав и потащил его в самый дальний
угол. А ведь мы его друзья уже десять лет. С Виталием он, представьте
себе, разговаривал долго, доносились до нас отдельные непонятные слова:
"угол перемещения", инерция будет мешать". ончили они совещание, мы и
говорим:
ты на это смотришь? Настроят бомбардировщиков, плохо нам придется.
слышали.
бомбардировщиков, и ни одна бомба в цель не попадет. А рассеивание...
знаете какое? До десяти километров.
Точность прицеливания - очень важное дело.
представили себе Семена в деле, на высоте семи или восьми километров
в тот момент, когда он прицеливается, когда он собирается спустить на
врага двенадцать, или сколько там, бомб. Мы представили себе его
добродушно-румяное лицо, его спокойно-уверенную точность, его прищуренный
глаз. Мы хорошо знали, что, уничтожив врага, он ничего не изменит в этом
лице, он не захочет и тогда сказать ни одного слова. А может быть, он
тогда и позволит себе сказать свое любимое "угу". Во всяком случае, это
будет хорошо сказано.
собрался на вокзал. Мы спросили, в чем дело. И неожиданно для нас он
ответил:
на душе.
домой.
сняться". Это значит: кому-то плохо придется. Если фашисты вздумают
полезть на нашего "дамой хачу", пускай им лучше заранее снятся кислицы.
ПРЕПОДАВАТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
С юношеских наших дней отдельная, какая-то особенная, светлая и тревожная
память осталась о "Слове". Существовал некий "законный" Парнас: русская
литература в нашем представлении начиналась с конца XVII в., а до того -
многовековое однообразное протяжение несчастья, нищеты и косноязычия. И
вдруг вспоминали о "Слове", вспоминали с неожиданным, непонятным
удивлением, с необьяснимой теплотой и благодарностью неведому чудесному
поэту, полному страсти и очарования, искренности и красоты, мужестваи
торжественности.
впечатление могучей силой самого "Слова" или силою души Мефодия
Васильевича Нестерова, нашего преподавателя словесности.
борода у него была спутанная, милая, стариковская. Но отличался он от всех
преподавателей удивительным выражением достоинства и человеческой
Лондон Джек
Ибсен Генрик
Каргалов Вадим
Ильин Андрей
Куликов Роман
Свержин Владимир