значит, остается по-старому - сборочный цех. А кроме того, он слово дал.
Закрываю совет бригадиров.
поставил Ваню между коленями, расспрашивал, шутил, пугал. Потом все
уселись за стол и выслушали рассказ Алеши о том, какая славная,
непобедимая существует на свете четвертая бригада трудовой колонии им.
Первого мая и какие в ней замечательные пацаны! Этот самый Алеша
Зырянский, которого боялась вся колония, в дежурство которого все вставали
на полчаса раньше, чтобы лучше приготовиться к поверке, сейчас сверкал
глазами, с трудом сдерживая улыбку и откровенно рассыпал восторженные
слова о четвертой бригаде.
пацаны ж, не знаю даже, кто лучше, даром что у нас самые малые собрались.
На кого ни посмотри: вот тебе Тоська Таликов, ты на него только глянь: вот
будет бригадир, да у него уже сейчас сестра бригадиром одиннадцатой. А
Бегунок! А Филька Шарий! А Кирюшка Новак! А Федька и Колька Ивановы! И
Семен Гайдовский, и Семен Гладун! И еще Петька Кравчук!&23
не очень красивые, то открыто доверчивые, то доверчивые с иронией, то
веселые, то забавно-серьезные, то нахмуренные просто, то нахмуренные через
силу, но все одинаково счастливые, гордые своей бригадой и бригадиром,
довольные, что живут они на советском свете с честью и умеют за эту честь
постоять. Потом Алеша сказал, что он будет перечислять недостатки. Алеша
заявил, что он скажет только по одному недостатку на каждого, но зато этот
недостаток очень важный. И сказал, что Володька важничает, Петька Кравчук
задается, он там где-то был дезорганизатором, Кирюшка думает, что он самый
красивый, Гайдовский думает... одним словом, недостатки у всех были
одинаковые: все воображали, думали и задавались. Алеша закончил:
четвертой бригады не подходит. Лучше я вас похвалю, когда придется к
слову. Дежурный по бригаде!
это пояс. А это простыни, а это полотенце. А школьный костюм завтра. Идем!
Там душ горячий. А кто будет Ванькиным шефом?
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
1. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ
Колония им. Первого мая заканчивала седьмой год своего существования, но
коллектив, собравшийся в ней, был гораздо старше. Его история начиналась
довольно давно, на второй день после Октября, в другом месте, в совершенн
ином антураже, среди полей и хуторов старой полтавской степи&24.
"Основателями" этого коллектива были люди ярких характеров и рискованной
удачи. Онир принесли с собой "с воли" много беспорядочной страсти и
горячего фасона, все это было у них черномазое... собственно говоря,
негодное к употреблению, ибо было испорчено орнаментами культуры, так
сказать, капиталистической, с маленьким креном в уголовщину.
случайной раскладке заняла этот скромный участок революционного фронта. Во
главе группы был Захаров, человек тоже обыкновенный. Необыкновенным и
ошеломляющим в этом зачине было одно: Октябрьская революция и новые
горизонты мира. И поэтому Захарову и его друзьям задача казалась ясной:
воспитать нового человека! В первые же дни выяснилось, что дело это очень
трудное и длинное. Тысячи дней и ночей - без передышки, без успокоения,
без радости - пришлось пережить Захарову, но и после этого до нового
человека оставалось еще очень далеко. К счастью, Захаров обладал талантом,
довольно распостраненным на восточной равнине Европы, - талантом
оптимизма, прекрасного порыва в будущее. В сущности, это даже и не талант.
Это особое, чисто интеллектуальное богатство русского человека, человека
со здоровой башкой и зорким глазом, умеющего различать ценности. До
Октябрьской революции этим богатством души и веры спекулировали хозяева
жизни, обращая веру в доверчивость, а оптимизм в беззаботность, расценивая
эти качества как особые атрибуты замечательного "русского" прекраснодушия.
И народная вера в разум, в цену ценностей, в истину и правду, в общем,
была выведена за границы практической жизни, в область легенд, скзаний и
анекдотов, приноровленных для развлечения. Оптимистической силе русского
народа потом приделали тульской работы ярлычок и напи-
сали на нем с самоуничижительным юмором: "Авось, небось и как-нибудь". И
осталось для оптимизма прилично нищенское место, над которым можно было и
посмеяться с европейским высокомерием, и поплакать с русской тоской.
беломраморный дворянский памятник и написали на нем вдохновенные слова
поэта:&25:
двадцатогно века: наивность и умиление. Ибо только безгранично наивный
человек не мог понять, что светит в смиренной наготе. Люди более
практические ухмылялись в бороды: русский человек ограблен был весьма
успешно, а по оптимизму своему даже и не обижался. И только в 1917 г.
неожиданное обнаружилось, что народный оптимизм есть нечто гораздо более
сильное и гораздо менее безобидное. Без всякого расчета на "авось" и
"как-нибудь", чрезвычайно основательно, с настоящей деловитостью, русский
народ выгнал старомодных эстетов "за Черное море", и очистилось место для
новой эстетики и для нового оптимизма. Вероятно, в Западной Европе и до
сих пор еще не могут понять, откуда у нас взялись простота и уверенность
действия? Советский человек показал себя не только в пафосе загоревшихся
глаз, не только в усилии волевого взрыва, но и в терпеливых ежедневных
напряжениях, в той черной, невидной работе, когда будущее начинает
просвечивать в самых неуловимых и тонких явлениях, настолько нежных, что
заметить их может только тот, кто стоит у их источника, кто не отходит от
них ни помышлением, ни физически. После многих дней и ночей, после самых
бедственных разочарований и срывов, отчаяния и слабости наступает
праздник: видны уже не мелочи и детали, а целые постройки, пролеты
великолепного здания, до сих пор жившие только в оптимистической мечте. На
таком празднике самое радостное заключается в логическом торжестве:
оказывается, что иначе и быть не могло, что все предвидения рассчитаны
были точно, основаны на знании, на ощущении действительных ценностей. И
был вовсе не оптимизм, а реалистическая уверенность, а оптимизмом она
называлась из застенчивости.
густом экстракте старого: старых бедствий, зависти, озлобления - толкотни
и тесноты человеческой и еще более опасных вещей: старой воли, старых
привычек и старых образцов счастья. Старого обнаружилось очень много, и
оно не хотело умирать мирно, оно топорщилось, становилось на пути,
наряжалось в новые одежды и новые слова, лезло под руки и под ноги,
говорили речи и сочиняло законы воспитания.
Старое умело даже писать статьи, в которых становилось на защиту советской
педагогики.
издевалось над работой Захарова и тут же требовало от него чудес и
подвижничества. Старое ставило перед ним сказочно глупые загадки,
формулируя их в научно-нежных словах, а когда он совсем не по-сказочному
Семенова Мария
Самойлова Елена
Жюль Верн
Березин Федор
Трубников Александр