Чтение 10–й страницы книги ~Седая легенда~

конца. - Улыбнулся: - Только для меня трех плах много. Роман. Все три
кровью одного не напоишь.

- Я не буду сечь тебе головы. Я просто сделаю то, чего не сделал тогда.
Принимай вызов. Лавр, дай ему коня.

Глаза Кизгайлы загорелись.

- А если я тебя свалю?

- Тогда ты будешь свободен. С женой. Слышите, мужики?! Я даю слово.

Кизгайла метнулся к гнедому коню, которого подвел ему Лавр, коршуном
взлетел в седло.

- Ну, тогда держись, Ракутович! Я тебе отомщу за дворянский позор.
Саблю мне!

- И мне саблю. Похуже. Чтоб потом не хвастался.

- Мужики, - заорал Лавр, тряся копной волос, - а ну, лезь куда повыше!
Очищай место.

Народ с галдежом и смехом полез на балюстраду, на лестницы, на забрало.
Отовсюду смотрели зверовато-добродушные усатые морды.

Коней развели по углам двора. Кизгайла, пригнув голову, шарил глазами
по фигуре врага. Ракутович спокойно ждал.

- Давай, - со смехом взмахнул рукой Лавр.

Тишину взорвал звонкий цокот копыт. Враги бросились друг на друга,
сшиблись, скрестили сталь.

Две голубые полосы затрепетали в воздухе.

Ловко уклоняясь от ударов, они метались по двору, задорно хакали при
каждом удачном ударе.

- Держись, Роман, - в экстазе выл Кизгайла, оскаливая зубы.

- И ты держись, - с затаенной ненавистью ответил Роман.

- Голубую кровь испохабил.

- Людоед. Напился девичьих слез. Вот тебе...

Звон оружия отдавался эхом в крепостных стенах и заполнял весь двор,
как на пиру у того греческого прохвоста, когда ударами в щиты приходилось
гонять птиц.

Роман уже два раза зацепил Кизгайлу. Оба раза мы хорошо слышали треск
лат. Наконец Кизгайла изловчился и рассек шлем Ракутовичу. Рана,
по-видимому, была неглубокая, но струйка крови просочилась через
подшеломник и медленно поползла к правой брови Романа, закапала на железо
нагрудника.

- Вот тебе и первая метка, - захохотал Кизгайла, - выхолостить бы тебя,
сукина сына.

И тут Роман, сжав зубы, коротким и сильным ударом отбросил правую руку
Кизгайлы в сторону.

Его сабля взметнулась и молниеносно скользнула вниз.

Мы услыхали Романов крик:

- За Ирину тебе, волкодав!

Раздался глухой удар. Тело Кизгайлы качнулось, потом медленно
перевернулось в воздухе и ударилось спиной о каменные плиты.

Сабля вылетела из непослушной руки и, звеня, запрыгала по камням.

Разгоряченный боем, со слипшимися на лбу волосами, над убитым
возвышался Роман. И я не заметил на его лице радости, обычной для
победителя. Он протянул вперед руку и хриплым голосом бросил одно слово:

- Пить.

Стоявший рядом с серыми монахами служка торопливо сорвал с пояса
баклажку и, заискивающе улыбаясь, стал наливать из нее вино в большую
серебряную чару, которую вытащил из-за пазухи. Потом трусцой подбежал к
Ракутовичу.

Рука Романа жадно схватила чару.

И тут Лавр снова удивил меня. Его скуластое красивое лицо стало вдруг
грубоватым и холодным. Он положил руку на локоть Ракутовича:

- Не пей, господин.

- Это почему? - Роман удивленно смотрел в серые продолговатые глаза
парня.

А Лавр уже перевел упрямый взгляд на одного из монахов. У того были
тоже серые, холодные глаза под тяжелыми верхними веками, и он спокойно
выдержал взгляд Лавра.

- Мальчик беспокоится, - с холодной насмешливой улыбкой сказал иезуит.
- Ну что же, дайте вино мне. Выпью я. Оно такое же чистое, как кровь
Христова.

- Дурья голова, - с грубоватой нежностью укорил Лавра Роман. - Кто же
будет шкурой рисковать? Соображать надо.

- Дайте. Дайте мне, - спокойно повторил иезуит.

- Ну нет. Ты не работал, тебе потом. - И Роман потянулся к вину.

- И все же не пей, - упрямо сказал Лавр.

Глаза его из-под длинных, как стрелы, ресниц смотрели подозрительно и
зорко.

- Чепуха.

- А я говорю - не пей!

И взмахом руки выбил чару из рук Ракутовича. Пунцовая, как кровь,
струйка скользнула по белоснежной шкуре коня. Звякнула чара. Расплылась по
камням красная лужица.

- Ну и вздую же я тебя сейчас, - сказал Ракутович.

- И всыпь. А ихнее вино все равно нельзя пить. Никогда.

- Глупый мальчишка.

В это время большая белая хортая Кизгайлы, темноглазая и дрожащая, как
пружина, подошла, стуча когтями, к всаднику и, сладко прижмурясь, лизнула
лужинку языком. Потом легла, положила длинный щипец на сложенные крестом
лапы и зажмурилась, вздрагивая бровями.

- Видал, - качнул головой Роман, - у пса понятия больше.

Лавр продолжал смотреть на иезуита. Потом подошел к хортой и пнул ее
ногой. Та, словно ватная, осунулась на бок.

- Видал, - передразнил Лавр. - У пса понятия больше, чем у тебя,
батька.

Ракутович не обратил внимания на дерзость. Он смотрел на животное, в
мгновение ока убитого ядом. Потом перевел взгляд на иезуитов:

- Что же вы, святые отцы, медленного яда не взяли? Чтоб через неделю
убил. Не нашлось? Кабы знали - приготовили бы?

Ресницы-стрелы Лавра сердито дрожали. Он, нахохлившись, смотрел на
монахов. А иезуит улыбнулся и по-прежнему спокойно ответил:

- Да, сорвалось. Не удалось избавить этот несчастный край от лишней
смуты. Но тебя ничто не убережет, Роман. При желании и в яйцо можно
положить отраву.

И улыбка у него была умной, язвительно хитрой и в чем-то даже
привлекательной.

Роман посмотрел на него тоже с улыбкой, которая, однако, сразу исчезла.

- Молодец.

Я не понимал, чем может окончиться эта сцена, но в это время Доминик
подвел к Роману пани Любку и капуцина Феликса.

- Решай и этих сразу, батька, - мрачно сказал он.

- С бабами не воюю, - бросил Роман.

Любка смотрела на него каким-то незнакомым мне широко открытым
взглядом.

- А с этим? - спросил Доминик, подталкивая Феликса.

- А что с этим? - с иронией спросил Ракутович.

- Ты, господин, разве не видишь, кто это?

- Вижу. Тихий пьяница.

Иакинф бросился к собутыльнику и захлопотал вокруг него. С рук Феликса
соскользнули веревки, и капуцин широко улыбнулся.

- Ну вот, ну вот, - задыхаясь, лепетал Иакинф, - помилуй мя, господи,
да и на алтарь твой тельцы.

А Роман, уже не обращая внимания, повернулся к Лавру:

- Ты прости мне мой грех. - И указал рукой на иезуитов: - Бери их.
Лавр. Волка не всегда убивают, но змее размозжить голову нужно непременно.

Сурово и твердо бросил:

- На зубцы.

3

...И если жена осталась вдовой без детей,

крепящих дом, - дай ей по сердцу милого на

час краткий, дабы не положил бог предела

дому и роду мертвого... Но не для врага дай,

ибо проклянет тебя земля, и дом, и народ

твой.

Древний белорусский закон

Поздним вечером этого дня я стоял на вахте у двери библиотеки. Этот
приказ дал мне сам Роман. Пани Любка добилась через Лавра беседы с
господином и вскоре должна была прийти. А караулить их должен был я, и я
сообразил, что они не хотят, чтоб об этом знал кто-то из своих.

Дверь была прикрыта неплотно, и я мог видеть темный дуб стен, книги в
нишах за деревянными решетками, тяжелый восьминогий стол, огромный глобус
и звездную сферу, схваченную блестящими медными обручами.

Тут был покой, мир и книжная пыль.

А переведя взгляд правее, я видел в узкое окно замковый двор, костры,
разложенные на плитах, вооруженных крестьян, залитых багровым жидким
сиянием. Оттуда доносилась тихая и жутковатая песня о надвигающейся туче и
наступающем турецком царе. И лица тех, кто пел, были задумчивые и, как
всегда у поющих, красивые. Но я ведь знал, как они бывают страшны.

Песня. Огонь. Косы.

И это была жизнь.