Агнюшка замуж за него идет... Деньги-то ведь все я ей оставлю. Пусть
повеселятся да меня вспоминают... Хе-хе! У молодых-то мысли в голове, как
лягушки сивчут.
обижаешь.
терпят. Она меня любит, Агнюшка, а я Капитона люблю. Хе-хе!..
Нехорошие слова говорил Яков Трофимыч и совсем не к лицу. Провожая его,
Агния Ефимовна шепнула:
молиться.
позабудь: ветер в поле, то и Капитон для тебя.
себя пожалей...
уходить не хотела. Вот и Егор Иваныч скрылся давно, и снежок падает, мягкий
такой да белый, а она все стояла, стояла и стыла от щемившей ее тоски.
Господи, хоть бы умереть!.. Ведь другие умирают же, а она должна жить.
Закроет глаза Агния Ефимовна и видит Капитона, руками к нему тянется,
какие-то ласковые слова говорит... И сердце обмирает, и голова кружится, и
страшно делается... А там, из горницы, доносится старческое ворчание:
"Агнюша, где ты? Агнюша!.." Агния Ефимовна знала вперед, что теперь начнутся
умоляющие ноты, потом слезливые, потом угрожающие: "Агнюша, голубушка,
маточка... ах, Агнюша!"
руку и сейчас же ощупал лицо.
мертвая рука опять тянется к ее лицу.
растерзать!..
руку. Потом этот порыв ярости сменился нежностью, что еще было хуже.
малое время: скоро я помру... пожалей старика... Ну, любишь? Агнюшка,
маточка... слезка моя!.. Умру, все тебе оставлю! Поминай старика...
ты одна ложь и скверна! И думай, а Капитон на другой женится! Другую будет
ласкать-миловать. Ха-ха!.. Завидно тебе, маточка, ох, как завидно, а ничего
не поделаешь! Здоровый он, Капитон-то, молодой, кровь с молоком, глаза, как
у ясного сокола, и все другой достанется... Другая-то и будет заглядывать в
соколиные глаза, другая будет разглаживать русые кудри... Другая порадуется
за тебя, Агнюшка, а ты вот со мной горе горевать будешь!
скоро я помру, маточка!
И вот опять тянутся к ней эти холодные руки, опять они ощупывают ее лицо, а
она сидит и не может шевельнуться. Яков Трофимыч присел на лавку рядом с
ней, обнял и припал своей лысой головой к ее груди. Эти ласки были тяжелее
вечной брани, покоров и ворчания. Она вырвалась. Сейчас ее сквернили эти
руки.
знаю... ничего мне не нужно... Тошно, тошно, тошно!..
отравлю... изведу...
Молва гласила, что он ограбил хозяина, когда тот умирал в степи. Это было
началом. А затем Густомесов развернулся уже самостоятельно. Он повел широкое
дело со степью, скупая сало, кожи и целые гурты курдючных баранов.
Неправедные денежки вернулись сторицей, и Густомесов уже немолодым задумал
жениться. Для этой цели он нарочно отправился в поволжские скиты и там
высмотрел себе сиротку-девушку, тоненькую, бледненькую, но писаную
красавицу. Ей едва минуло шестнадцать, а ему было уже за тридцать. Вывезя
молодую жену на Урал и поселившись с ней в Сосногорске, Густомесов от
сального дела оставил один салотопный завод, а поездки в степь бросил. У
него был уже свой кругленький капитал, и он пустил его в оборот другим
путем. В описываемое нами время в Сосногорске не было ни банков, ни ссудных
касс, и Густомесов начал давать деньги "под проценты". Нуждающихся всегда
довольно, особенно в торговом мире, и эта операция дала Густомесову гораздо
больше, чем даже темное дело со степью, когда он покупал сало и баранов на
фальшивые ассигнации. В каких-нибудь пять лет капитал утроился, но именно в
этот момент он ослеп и должен был по возможности ликвидировать все дела и
жить на проценты. Последнее было не трудно сделать, но несчастье заставило
изменить весь образ жизни, и Густомесов переехал с молодой женой в скиты на
Увеке.
молодость в поволожских скитах, Агния Ефимовна опять очутилась за
монастырской стеной, но на этот раз со слепым мужем. Она отлично понимала,
что это скитское сидение было устроено специально только для нее, чтобы
предохранить от какого-нибудь вольного или невольного бабьего греха. И она
томилась в скитской неволе год за годом, не видя впереди ничего, кроме того
же черничества. До известной степени ее спасала только полученная у
раскольничьих мастериц строгая выдержка и привычка покоряться. Но и у этой
заживо погребенной за скитской стеной женщины по временам являлась смутная и
тяжелая тоска по неиспытанной воле, какой-то большой призрак неосуществимой
надежды... Ведь вот тут, сейчас за скитской калиткой уже начиналась жизнь;
живые люди любили и ненавидели, радовались и плакали; для них была и весна,
и лето, и зеленая мурава, и все то, чем вольная жизнь красна.
VI
потянулись особенно скучные дни. Вообще скитская жизнь не отличалась
весельем, а тут уж совсем было тошно. Агния Ефимовна ходила как в воду
опущенная. Она теперь придумала новую манеру держать себя с мужем: сядет
куда-нибудь в уголок и молчит хоть докуда.
волноваться и напрасно старался сдерживать себя. Он вставал и начинал
обшаривать свою келью, как тень. Агния Ефимовна не шевелилась и только
следила за своим мучителем полными ненависти глазами. Она не шевелилась и
тогда, когда эти холодные, дрожавшие руки находили ее, схватывали за плечи и
тянули к себе.
зверь. Она чувствовала, как эти холодные руки впивались в ее шею и начинали
ее душить. Раза два она вырывалась из этих рук вся растерзанная и прибегала
к матери Анфусе в самом ужасном виде: волосы распущены, платье разорвано, на
шее следы душивших пальцев.
седой головой. - Статошное ли это дело, штобы в обители такое мирское
смятение?
мучителю - и все тут. В обители ведь мы живем, а он неподобного требует.
Как-то цельную ночь в сенках простояла, а он цельную ночь искал меня...
Видеть его не могу, матушка. Вот как тошно... В пору руки на себя наложить.
терпеть велел, а ты вот што говоришь-то...
вынул...
кроме того, он обещал после смерти оставить скиту половину своего состояния;
поэтому честная мать Анфуса употребляла все усилия, чтобы уговорить Агнию и
вообще помирить мужа с женой. Было старухе своих скитских дел по горло, а
тут еще приходилось идти к Якову Трофимычу и уговаривать его.
Агнию, не тревожь... Раздоры-то ваши всю обитель смущают. Неподобного
требуешь... Забыл, что в обители живешь.
отвечать никому не буду...
Капитошке. Я-то ведь знаю, все знаю... Извела она меня своим молчанием.
то бог убил, а ты мирские мысли все думаешь. Будет, погрешил, когда на миру
жил... И мне не подобает слушать твои пакостные речи, не для этого обитель
ставилась.
столу, закрывал лицо руками и начинал плакать.