документы. - Уставная грамота действительно составлена неправильно...
Привалова костью в горле, и он никогда так не желал развязаться с опекой во
что бы то ни стало, как именно теперь.
в дачу Шатровских заводов еще в конце прошлого столетия. Оказалось, что дело
об этом замежевании велось с небольшими перерывами целых сто лет, и истцы
успели два раза умереть и два раза родиться. Слабая сторона дела заключалась
в том, что услужливый землемер в пылу усердия замежевал целую башкирскую
деревню Бухтармы; с другой стороны, услужливый человек, посредник, перевел
своей единоличной властью целую башкирскую волость из вотчинников в
припущенники, то есть с надела в тридцать десятин посадил на пятнадцать.
Остальные десятины отошли частью к заводам, а частью к мелким
землевладельцам. Главное затруднение встречалось в том, что даже
приблизительно невозможно было определить те межи и границы, о которых шел
спор. В документах они были показаны "от урочища Сухой Пал до березовой
рощи", или, еще лучше, "до камня такого-то или старого пня"". Ни березовой
рощи, ни камня, ни пня давно уже не было и в помине, а где стояло урочище
Сухой Пал - каждая сторона доказывала в свою пользу. Разница получалась чуть
не в пятьдесят верст. Да и самая деревня Бухтармы успела в течение ста лет
выгореть раз десять, и ее наличное население давно превратилось в толпу
голодных и жалких нищих.
Бахарева.
- проклятая опека связала по рукам и по ногам... Вот когда заводы выкрутятся
из долгов, тогда совсем другое дело. Можно просто отрезать башкирам их
пятнадцать десятин, и конец делу.
появилась целая башкирская депутация. Эти дети цветущей Башкирии успели
проведать, что на заводы приехал сам барин, и поспешили воспользоваться
таким удобным случаем, чтобы еще раз заявить свои права.
которая нисколько не похожа на ту нищету, какую мы привыкли видеть по
русским городам, селам и деревням. Цивилизованная нищета просит если не
словами, то своей позой, движением руки, взглядом, наконец - лохмотьями,
просит потому, что там есть надежда впереди на что-то. Но здесь совсем
другое: эти бронзовые испитые лица с косыми темными глазами глядят на вас с
тупым безнадежным отчаянием, движения точно связаны какой-то мертвой апатией
даже в складках рваных азямов чувствовалось эта чисто азиатское отчаяние в
собственной судьбе. "Такова воля Аллаха..." - вот роковые слова, которые
гнездились под меховыми рваными треухами. Какое-то подавляющее величие
чувствовалось в этой степной философии, созданной тысячелетиями и
красноречиво иллюстрированной событиями последних двухсот лет.
башкиры, - ашата подох... становой кулупал по спинам...
на вымирание, как объясняет наука, выделялись только два старика, которые
были коноводами. Один, Кошгильда, был лет под шестьдесят, широкоплечий, с
подстриженной седой бородкой, с могучей грудью. Другой, жилистый и сухой,
весь высохший субъект, с тонкой шеей и подслеповатыми, слезившимися глазами.
Его звали Урукаем. Старики держали себя просто и свободно, с грацией
настоящих степняков. Они еще чуть-чуть помнили привольное старое житье,
когда после холодной и голодной зимы отправлялись на летние кочевки сотнями
кошей. Степь была вольная. За лето успевали все отдохнуть - и скот и люди. А
теперь... "кунчал голова", - как объяснял более живой Кошгильда.
вот в этом самом доме, - думал Привалов, когда смотрел на башкир. - Они даже
не знают о том славном времени, когда башкиры горячо воевали с первыми
русскими насельниками и не раз побивали высылаемые против них воинские
команды... Вот она, эта беспощадная философия истории!"
Бахарев надрывались над работой, разыскивая в заводском архиве материалы по
этому делу. Несколько отрывочных бумаг явилось плодом этих благородных
усилий - и только. Впрочем, на одной из этих бумаг можно было прочитать
фамилию межевого чиновника, который производил последнее размежевание.
Оказалось, что этот межевой чиновник был Виктор Николаич Заплатин.
Узле, - объяснял он Бахареву, - следовательно, от него я могу получить все
необходимые указания и, может быть, даже материалы.
там будет хлопотать, они с молчаливой грустью выслушали эти слова, молча
вышли на улицу, сели на коней и молча тронулись в свою Бухтарму. Привалов
долго провожал глазами этих несчастных, уезжавших на верную смерть, и у него
крепко щемило и скребло на сердце. Но что он мог в его дурацком положении
сделать для этих людей!
голодных женщин, видел худых, как скелеты, детей... Они не протягивали к
нему своих детских ручек, не просили, не плакали. Только длинная шея Урукая
вытянулась еще длиннее, и с его губ сорвались слова упрека:
глазки. - Все - твой, ничево - наш... Аташа подох, апайка подох, Урукай
подох...
XIV
работой по горло. Свободное время оставалось только по вечерам, когда шли
бесконечные разговоры обо всем.
приостановлены, и у него было много свободного времени. Привалов как-то
незаметно привык к обществу этого совершенно особенного человека, который во
всем так резко отличался от всех других людей. Только иногда какое-нибудь
неосторожное слово нарушало это мирное настроение Привалова, и он опять
начинал переживать чувство предубеждения к своему сопернику.
говорил Бахарев про Лоскутова, - не от мира сего человек... Вот я его
сколько лет знаю и все-таки хорошенько не могу понять, что это за человек.
Только чувствуешь, что крупная величина перед тобой. Всякая сила дает себя
чувствовать.
главным образом ценит его как философа и ученого.
исключительное качество... Я назвал бы это качество притягательной силой,
если бы речь шла не о живом человеке. Говорю серьезно... Замечаешь, что
чувствуешь себя как-то лучше и умнее в его присутствии; может быть, в этом и
весь секрет его нравственного влияния.
время. Да, Ему негде развернуться, вот он и зарылся в книги с головой. А
между тем в другом месте и при других условиях он мог бы быть крупным
деятелем... В нем есть эта цельность натуры, известный фанатизм, - словом,
за такими людьми идут в огонь и в воду.
стороны, он подкупал Привалова своей детской простотой, как подкупал
Бахарева своим цельным характером, а Ляховского умом; с другой стороны,
Привалова отталкивала та мистическая нотка, какая звучала в рассуждениях
Лоскутова. Вглядываясь в выражение лица Лоскутова, Привалов испытывал иногда
щемящее, неприятное чувство... Иногда Привалову делалось настолько тяжелым
присутствие Лоскутова, что он или уходил на завод, или запирался на
несколько часов в своей комнате. "Если ты действительно любишь ее, - шептал
ему внутренний голос, - то полюбишь и его, потому что она счастлива с ним,
потому что она любит его..." Гнетущее чувство смертной тоски сжимало его
сердце, и он подолгу не спал по ночам, тысячу раз передумывая одно и то же.
Надежда Васильевна и Лоскутов - это были два роковые полюса, между которыми
с болезненным напряжением теперь опять вращались все мысли Привалова...
с видимым удовольствием выслушивал длиннейшие споры о его планах. Привалов
иногда чувствовал на себе его пристальный взгляд, в котором стоял немой
вопрос.
они остались вдвоем в кабинете Бахарева, - я завидую вашему положению.
непроизводительной работы, но эта темная сторона с лихвой выкупается
основной идеей. Начать с того, что вы определяете свои отношения к заводам
без всяких иллюзий, а затем, если осуществится даже половина ваших
намерений, Шатровские заводы послужат поучительным примером для всех других.
пословица, - заметил Привалов. - Все дело может кончиться тем, что мы не
развяжемся даже с опекой...
собственное дело - организация хлебной торговли на рациональных основаниях.
Уж одним этим вы спасете тысячи людей от эксплуатации нарождающейся
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Скальци Джон
Посняков Андрей
Земляной Андрей
Глуховский Дмитрий