столе образовывалась на несколько минут тоже маленькая кучка из
полуимпериалов. "Не может быть, чтобы Ивану Яковличу везло вечно", - думал
пьяный Привалов, как думали другие. Дальше он начинал жалеть глупо
проигранных денег и внутренно давал себе слово, что как только воротит
проигрыш - сейчас же забастует. Но проигрыш все шел на увеличение, а не на
уменьшение, и Привалов чувствовал какую-то жгучую потребность выиграть у
Ивана Яковлича хоть часть проигранных денег. В этот момент он почувствовал,
что его кто-то тянет легонько за рукав; он быстро обернулся и встретился
глазами с Катериной Ивановной. Девушка звала его немым выразительным
взглядом, и Привалов пошел за ней в гостиную.
собой дверь.
горячитесь, во-вторых, Иван Яковлич всегда выигрывает...
наговорить Катерине Ивановне дерзостей, но потом как-то вдруг отмяк и
улыбнулся.
порядочно.
Шнегас?
лошадьми...
энергичный характер. Лепешкин и кричал и ругался, другие купцы тоже. В
золотой кучке Ивана Яковлича виднелись чьи-то кольца и двое золотых часов;
тут же валялась дорогая брильянтовая булавка.
кулаками по столу. - Мне?.. а?..
этакий... черт!.. Да я тебя...
чтобы доказать ему собственноручно, какой такой человек он есть, но
Данилушка удержал его вовремя.
объятия. - Разве это порядок?
- Я тебе верю, а ты мне не хочешь... а?
Лепешкину...
приятеля. - Невозможно, и все тут... Везде так.
обиду.
компания торопливо подкрепилась около винного столика и повалила в переднюю.
Катерина Ивановна вышла после других в бархатной синей шубке на настоящем
собольем меху. Кошевые в это время быстро нагружались вином и приличной
снедью; в двух даже были поставлены ломберные столы. При громадной
вместимости кошевых - в них можно было свободно посадить человек двенадцать
- эти затеи были самым обыкновенным делом. В кошевой Барчука поместились
Привалов, Иван Яковлич с Катериной Ивановной, Веревкин, Лепешкин и
Данилушка.
вожжи...
город. Началась самая бешеная скачка вперегонку, но тройку Барчука трудно
было обогнать: лошади были на подбор. Другие кошевые скоро остались назади и
ныряли по ухабам, как лодки в бурю. Ночь была звездная, но звезды уже
блекли, и небо заволакивалось предутренней белесоватой мглой. Вздымаемый
копытами снег покрыл всех серым налетом, а синяя шубка Катерины Ивановны
совсем побелела. Соболья шапочка на голове у нее тоже превратилась в ком
снега, но из-под нее вызывающе улыбалось залитое молодым румянцем девичье
лицо, и лихорадочно горели глаза, как две темных звезды. Свежий воздух,
вместо того чтобы освежить Привалова, подействовал как раз наоборот: он
окончательно опьянел и чувствовал, как все у него летит перед глазами, -
полосы снега, ухабы, какой-то лес, рожа Лепешкина, согнутая ястребиная
фигура Барчука и волны выбившихся из-под собольей шапочки золотистых волос.
Вперед!.. Чтобы дух занимало и искры сыпались из глаз... Вон Барчук сам взял
вожжи, вскрикнул каким-то нечеловеческим голосом, и все кругом пропало в
резавшей лицо, слепившей глаза снежной пыли. Лошадей больше нельзя было
рассмотреть, а кошевая точно сама собой неслась в снежную даль, как стрела,
выпущенная из лука могучей рукой.
мозаику, точно его несло куда-то вихрем. Тройки съехались, на привале все
пили... Откуда-то появились пьяные женщины, которых обливали вином. Потом
скакали обратно в город, причем Привалов даже сам несколько времени правил
Барчуковой тройкой. Но все это происходило как во сне или в потемках. В
каком-то большом доме, где играла музыка и было очень много женщин, все
танцевали, а Лепешкин с Данилушкой откололи свою "руськую". Потом все
собрались в большой комнате, где много пили, пели песни... У Привалова
сильно кружилась голова, и он заметил, что Веревкин постоянно был возле
него, как нянька.
эстрады, которую со всех сторон окружили шатавшиеся пьяные люди. Потом
Привалов видел, как Веревкин вынес из соседней комнаты что-то белое и
поставил это белое на помост. Собравшаяся публика дико взвыла, точно
голодная стая волков, которой бросили кусок свежего мяса: на помосте в одной
рубашке стояла Катерина Ивановна... Она что-то пела такое веселое и
канканировала. Публика дико выла и несколько раз принималась ее качать на
руках. Привалов аплодировал и кричал вместе с другими, и ему страстно
хотелось поколотить этого Ивана Яковлича.
что он сидел очень близко к Катерине Ивановне, она беззаботно смеялась и
разглаживала ему волосы своими белыми маленькими руками. Когда он проснулся,
кругом было темно, на полу валялись какие-то спавшие люди, сломанная мебель,
пустые бутылки и т.д. Привалов лежал на диване, а рядом с ним, на
поставленных к дивану стульях, богатырским сном спал Nicolas Веревкин.
Голова у Привалова страшно трещала, хотелось пить, в груди что-то жгло.
Привалов смутно припомнил, где он и что с ним, а потом опять забылся тяжелым
пьяным сном. Когда он проснулся во второй раз, на полу комнаты сидели и
лежали те же фигуры и опять пили.
поправляйтесь скорее.
что успевший умыться.
ночь точно служила продолжением вчерашней.
XII
набит пьяной ярмарочной публикой. Ложа, в которую попал Привалов, была одна
из ближайших к сцене. Из нее отлично можно было рассматривать как сцену, так
и партер. Привалова особенно интересовал последний, тем более что пьеса шла
уже в половине. В ложе теперь сидел он только с Веревкиным, а остальная
компания нагружалась в буфете. Поместившись к барьеру, Привалов долго
рассматривал ряды кресел и стульев. На них разместилось все, что было
именитого на десятки тысяч верст: московские тузы по коммерции, сибирские
промышленники, фабриканты, водочные короли, скупщики хлеба и сала, торговцы
пушниной, краснорядцы и т.д. От каждого пахло десятками и сотнями тысяч.
Было несколько миллионеров, преимущественно с сибирской стороны.
будущая буржуазия, которая тряхнет любезным отечеством по-своему. Силища,
батенька, страшенная!
особенно хорошо: ему было как-то все равно, и он смотрел кругом взглядом
постороннего человека. В душе, там, глубоко, образовалась какая-то особенная
пустота, которая даже не мучила его: он только чувствовал себя частью этого
громадного целого, которое шевелилось в партере, как тысячеголовое чудовище.
Ведь это целое было неизмеримо велико и влекло к себе с такой неудержимой
силой... Вольготное существование только и возможно в этой форме, а все
остальное должно фигурировать в пассивных ролях. Даже злобы к этому целому
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Корнев Павел
Свержин Владимир
Маккарти Кормак