встречала посетителей, - а имя им было легион, - в большой, возле гроба
сенатора. Далее г-жа Перманедер совещалась с различными людьми
относительно похорон, которые должны были быть необыкновенно
"аристократическими", режиссировала сцены прощания. Она распорядилась,
чтобы конторские служащие все вместе поднялись наверх - проститься с
останками своего шефа Следом за ними должны были явиться складские
рабочие. Они пришли, шаркая огромными ногами по навощенному паркету и
распространяя запах спиртного, табаку и пота. С чинно поджатыми губами,
ломая шапки в руках, смотрели они на великолепный катафалк. Сначала
дивились, потом заскучали. Наконец у одного из них хватило смелости
направиться к выходу; и тогда все, сопя и осторожно ступая, на цыпочках
последовали за ним. Г-жа Перманедер была в восторге. Она утверждала, что у
многих слезы текли по жестким бородам. Это она выдумала. Ничего подобного
не было. Но что, если она так видела и если это доставляло ей радость?
усыпали цветами, в канделябрах горели свечи; дом наполнился народом.
Пастор Прингсгейм, окруженный родными покойного, здешними и приезжими,
величественно стал в изголовье гроба, уперев свой внушительный подбородок
в брыжи, огромные, как колесо.
дворецким и распорядителем торжества. С цилиндром в руках, проворно и
неслышно ступая, он сбежал по парадной лестнице и пронзительным шепотом
возвестил толпившимся внизу чиновникам налогового департамента и грузчикам
в блузах, коротких штанах и цилиндрах:
отлично поставленный, модулирующий голос заполнил собою весь дом. В то
время как он наверху, рядом с фигурой Христа, молитвенно воздевал руки или
простирал их, благословляя паству, к дверям дома уже подъехали запряженные
четверкой лошадей погребальные дроги, а за ними под белесым зимним небом
нескончаемой вереницей вдоль всей улицы, до самой реки, вытянулись кареты
и экипажи. Напротив подъезда выстроилась с винтовками у ноги рота солдат
под командой лейтенанта фон Трота. Стоя с саблей наголо, он не сводил
своих пылающих глаз с окон второго этажа. В окнах соседних домов и на
улице толпилось множество людей. Они становились на цыпочки и вытягивали
шеи.
слова команды, солдаты, звякнув ружьями, взяли на караул, г-н фон Трота
опустил саблю. В дверях показался гроб. На плечах четырех служителей в
черных одеждах и в треуголках он медленно выплыл на улицу. "Ветер донес до
глазеющей толпы аромат цветов, растрепал черный султан на крыше катафалка,
поиграл гривами лошадей, стоявших в ряд от дома до самой реки, колыхнул
черный креп на шляпах возницы и служителей. Редкие хлопья снега, медленно
кружась в воздухе, стали падать на землю.
косившие глаза, ведомые под уздцы четырьмя черными факельщиками,
неторопливо тронули; за колесницей двинулась рота солдат, к подъезду одна
за другой стали подкатывать кареты. В первую уселись Христиан Будденброк и
пастор Прингсгейм; в следующей поместился маленький Иоганн с каким-то
весьма упитанным и холеным родственником из Гамбурга. И медленно, медленно
двинулась в путь длинная, печальная и торжественная похоронная процессия
мимо домов с приспущенными и плещущими на ветру флагами; конторские
служащие и грузчики пешком следовали за вереницей экипажей.
памятников, часовен и обнаженных плакучих ив к наследственной усыпальнице
Будденброков, там уже выстроился почетный караул, а в стороне, за
деревьями, тотчас же раздались приглушенные скорбные звуки похоронного
марша.
фамильным гербом, и опять мужчины встали у краев выложенной камнем могилы,
где покоились родители Томаса Будденброка и где теперь предстояло
покоиться его телу. Они стояли тут, эти заслуженные, зажиточные господа,
склонив головы и скорбно потупив глаза. Ратсгерры, все как один, были в
белых перчатках и белых галстуках. Подальше теснились чиновники,
конторские служащие, грузчики и складские рабочие.
отзвучало его напутствие, все устремились еще раз пожать руку брату и сыну
почившего.
соболезнования с видом не то рассеянным, не то смущенным, какой у него
всегда бывал в торжественных случаях. Маленький Иоганн, в бушлате с
золотыми пуговицами, стоял рядом с ним, потупив золотисто-карие глаза, ни
на кого не глядя, и, хмурясь, старался отвернуться от ветра.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
1
сейчас поделывает?" И вдруг тебя осеняет мысль, что он уже больше не
разгуливает по тротуару, что голос его уже не звучит в общем хоре, -
словом, что он просто-напросто исчез с жизненной арены и лежит в земле,
где-то там за Городскими воротами.
И ей, бывшей когда-то причиной столь жестокой семейной распри, смерть
даровала свой примиряющий, очистительный венец. Теперь три ее дочери -
Фридерика, Генриетта и Пфиффи - считали себя вправе в ответ на
соболезнования родственников строить обиженные мины, как бы говоря: "Вот
видите, своими преследованиями вы свели ее в могилу". Хотя консульша была
уже очень и очень стара.
ее, но отошла она спокойно, мирно, воодушевленная детской верой, - на
зависть своей ученой сестре, временами еще боровшейся с искушениями
скептического разума. Зеземи год от года становилась все меньше, все
горбатее, но стойкий организм прочно связывал ее с этим несовершенным
миром.
состояние и в конце концов пал жертвой Гунияди-Яноша, оставив своей дочери
ежегодную ренту в двести марок. Впрочем, перед смертью он выразил надежду,
что город из уважения к имени Дельманов примет ее в благотворительное
заведение - "Дом св.Иоанна".
мешал его мягкосердечной супруге продавать последнее серебро и посылать
деньги вконец опустившемуся Якобу, влачившему свою непутевую жизнь где-то
в чужих краях.
города. Не прошло и года со дня смерти его брата, сенатора, как он
перебрался в Гамбург, чтобы сочетаться законным браком с особой, давно уже
ему близкой, - а именно с Алиной Пуфогель. Этому никто больше не мог
воспрепятствовать. Что касается капитала, доставшегося ему от матери,
добрая половина процентов с которого постоянно переправлялась в Гамбург,
то этот капитал, поскольку он не был наперед им израсходован, находился в
ведении Стефана Кистенмакера (такова была воля покойного сенатора), в
остальном же Христиан был сам себе хозяином. Как только весть о его
женитьбе достигла слуха г-жи Перманедер, она отправила в Гамбург
новоявленной г-же Будденброк длинное и весьма неприязненное письмо,
начинавшееся обращением "Мадам!" и, в столь же продуманных, сколь и
ядовитых выражениях, уведомлявшее ее, что она г-жа Перманедер, отнюдь не
склонна признать родственниками ни самое адресатку, ни ее потомство.
будденброковского имущества и опекуном маленького Иоганна, с честью
выполнял все эти обязанности. Они возвращали его к почетной деятельности и
давали ему право на бирже с утомленным видом потирать себе лоб, уверяя
всех и каждого, что он трудится, не щадя своих сил. Не следует забывать,
что за свои старания Стефан Кистенмакер с величайшей пунктуальностью
отчислял себе два процента со всех доходов. Тем не менее дела под его
руководством шли неважно, и он очень скоро навлек на себя неудовольствие
Герды Будденброк.
одного года - такова была последняя воля сенатора. Узнав о ней, г-жа
Перманедер пришла в страшное волненье: "А как же Иоганн, маленький Иоганн?
Ганно-то как же?!" - спрашивала она. То, что брат пренебрег интересами
своего сына и единственного наследника, не пожелав сохранить для него
фирму, уязвляло и мучило ее. Немало слез пролила она по поводу того, что
им предстояло распроститься с фамильным гербом - этим сокровищем,
пронесенным через четыре поколения, что история фирмы обрывалась, хотя на
свете существовал законный ее наследник... Но вскоре она утешилась, решив,
что конец фирмы еще не означает конца их рода и что ее племянник со
временем начнет новое, молодое дело и тем самым выполнит свое
предназначение - сохранит блеск их доброго, старого имени и приведет семью
к новому расцвету. Недаром же он так похож на прадеда...
началась ликвидация дел, принявшая весьма плачевный оборот. Срок,
назначенный покойным сенатором, который следовало соблюсти со всей
точностью, был очень короток, время бежало неудержимо. Текущие дела
завершались поспешно и неумело. Одна необдуманная, невыгодная продажа
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Контровский Владимир
Флинт Эрик