6
консул Будденброк, и притом так решительно, что никто его не оспаривал.
неудовольствию домашних, нежели Томас, рьяно и успешно вживавшийся в дело,
а также быстро подраставшая Клара и бедная Клотильда с ее завидным
аппетитом. Что касается Христиана, то ему - и это было еще наименьшее из
зол - почти каждый день после уроков приходилось пить кофе у г-на
Штенгеля, так что консульша, которой это в конце концов наскучило, послала
учителю любезную записочку с просьбой почтить ее посещением. Г-н Штенгель
явился на Менгштрассе в своем праздничном парике, в высочайших
воротничках, с торчащими из жилетного кармана острыми, как копья,
карандашами, и был приглашен консульшей в ландшафтную. Христиан
подслушивал это собеседование из большой столовой. Почтенный педагог
красноречиво, хотя и немного конфузясь, изложил хозяйке дома свои взгляды
на воспитание, поговорил о существенной разнице между "линьей" и "чертой",
упомянул о "Зеленом лесе" и угольном ящике и в продолжение всего визита
непрестанно повторял "а стало быть" - словечко, по его мнению, наилучшим
образом соответствовавшее аристократической обстановке Будденброков. Минут
через пятнадцать явился консул, прогнал Христиана и выразил г-ну Штенгелю
свое живейшее сожаление по поводу дурного поведения сына.
гимназиста Будденброка бойкий ум, живой характер. А стало быть... Правда,
и много задору, если мне позволено будет это заметить гм... а стало
быть...
тот откланялся.
всплыло новое происшествие. Гимназист Христиан Будденброк однажды получил
разрешение посетить вместе с приятелем Городской театр, где в тот вечер
давали драму Шиллера "Вильгельм Телль"; роль сына Вильгельма Телля,
Вальтера, как на грех, исполняла молодая особа, некая мадемуазель Мейер де
ла Гранж, за которой водилось одно странное обыкновение: независимо от
того, подходило это к ее роли или нет, она неизменно появлялась на сцене с
брошкой, усыпанной брильянтами, подлинность которых не внушала никаких
сомнений, ибо всем было известно, что эти брильянты - подарок молодого
консула Петера Дельмана, сына покойного лесоторговца Дельмана с Первой
Вальштрассе у Голштинских ворот. Консул Петер, как, впрочем, и Юстус
Крегер, принадлежал к людям, прозывавшимся в городе suitiers [прожигатели
жизни (фр.)], - то есть вел несколько фривольный образ жизни. Он был
женат, имел даже маленькую дочку, но уже давно разъехался с женой и жил на
положении холостяка. Состояние, оставленное ему отцом, чье дело он
продолжал, было довольно значительное; поговаривали, однако, что он уже
начал тратить основной капитал. Большую часть времени консул Дельман
проводил в клубе или в погребке под ратушей, где он имел обыкновение
завтракать. Чуть ли не каждое утро, часа в четыре, его видели на улицах
города; кроме того, он часто отлучался в Гамбург по делам Но прежде всего
он был страстным театралом, не пропускал ни одного представления и
выказывал большой интерес к личному составу труппы. Мадемуазель Мейер де
ла Гранж была последней в ряду юных артисток, которых он в знак своего
восхищения одаривал брильянтами.
Телля выглядела очаровательно (на груди мальчика сверкала неизменная
брошка) и играла так трогательно, что у гимназиста Будденброка от волнения
выступили слезы на глазах; более того, ее игра подвигла его на поступок,
который может быть объяснен только бурным порывом чувства. В антракте он
сбегал в цветочный магазин напротив театра и приобрел за одну марку восемь
с половиной шиллингов букет, с которым этот четырнадцатилетний ловелас,
длинноносый и круглоглазый, проник за кулисы и, поскольку никто его не
остановил, дошел до самых дверей уборной мадемуазель Мейер де ла Гранж,
возле которых она разговаривала с консулом Дельманом. Консул чуть не умер
от смеха, завидев Христиана, приближавшегося с букетом; тем не менее сей
новый suitier, отвесив изысканный поклон Вальтеру Теллю, вручил ему букет
и голосом, почти скорбным от полноты чувств, произнес:
консул Дельман, по обыкновению растягивая гласные.
спросила:
по щечке своего нового поклонника.
чего она с невероятной быстротой распространилась по городу и дошла до
ушей директора гимназии, который в свою очередь сделал ее темой разговора
с консулом Будденброком. Как тот отнесся ко всему происшедшему? Он не
столько рассердился, сколько был потрясен и подавлен. Рассказывая об этом
консульше в ландшафтной, он выглядел вконец разбитым человеком.
об этом в четверг у моих родителей. Папа будет от души веселиться.
что его ветреность, его легкомысленные наклонности передались не только
Юстусу, этому suitier, но и внуку... Черт возьми, ты вынуждаешь меня это
высказать! Мой сын отправляется к такой особе, тратит свои карманные
деньги на лоретку! Он еще сам не осознает этого, нет, но врожденные
наклонности сказываются, - да, да, сказываются...
возмущался, что и Тони, как мы говорили выше, вела себя не вполне
благонравно. Правда, с годами она перестала дразнить бледного человека и
заставлять его дрыгать ногой, так же как перестала звонить у дверей старой
кукольницы, но она откидывала голову с видом все более и более дерзким и
все больше и больше, в особенности после летнего пребывания у старых
Крегеров, впадала в грех высокомерия и суетности.
чтением "Мимили" Клаурена (*19); он полистал книжку и, ни слова не говоря,
раз и навсегда запер ее в шкаф. Вскоре после этого выяснилось, что Тони -
Антония Будденброк! - отправилась, без старших, вдвоем с неким
гимназистом, приятелем братьев, гулять к Городским воротам, фрау Штут, та
самая, что вращалась в высших кругах, встретила эту парочку и, зайдя к
Меллендорфам на предмет покупки старого платья, высказалась о том, что
вот-де и мамзель Будденброк входит в возраст, когда... А сенаторша
Меллендорф самым веселым тоном пересказала все это консулу. Таким
прогулкам был положен конец. Но вскоре обнаружилось, что мадемуазель Тони
достает любовные записочки - все от того же гимназиста - из дупла старого
дерева у Городских ворот, пользуясь тем, что оно еще не заделано
известкой, и, в свою очередь, кладет туда записочки, ему адресованные.
Когда все это всплыло на свет божий, стало очевидно, что Тони необходим
более строгий надзор, а следовательно - нужно отдать ее в пансион
мадемуазель Вейхбродт, Мюлленбринк, дом семь.
7
возвышалась над столом. Ей шел сорок второй год, но она не придавала
значения внешности и одевалась, как дама лет под шестьдесят или под
семьдесят. На ее седых, туго закрученных буклях сидел чепец с зелеными
лентами, спускавшимися на узкие, как у ребенка, плечи; ее скромное черное
платьице не знало никаких украшений, если не считать большой овальной
фарфоровой брошки с портретом матери.
глаза, нос с горбинкой и тонкие губы, которые она порою поджимала с видом
решительным и суровым. Да и вообще вся ее маленькая фигурка, все ее
движения были полны энергии, пусть несколько комичной, но бесспорно
внушающей уважение. Этому немало способствовала и ее манера говорить. А
говорила она быстро, резко и судорожно двигая нижней челюстью и
выразительно покачивая головой, на чистейшем немецком языке, и вдобавок
старательно подчеркивая каждую согласную. Гласные же она произносила даже
несколько утрированно, так что у нее получалось, к примеру, не
"бутерброд", а "ботерброд" или даже "батерброд"; да и свою капризную,
брехливую собачонку окликала не "Бобби", а "Бабби". Когда она говорила
какой-нибудь из пансионерок: "Не будь же гак гл-о-опа, дитя мое", и при
этом дважды ударяла по столу согнутым в суставе пальцем, то это неизменно
производило впечатление; а когда мадемуазель Попинэ, француженка, клала
себе в кофе слишком много сахара, Тереза Вейхбродт, подняв глаза к потолку
и побарабанив пальцами по столу, так выразительно произносила: "Я бы уже
сразу взе-ела всю сахарницу", что мадемуазель Попинэ заливалась краской.
Тереза Вейхбродт называла себя Зеземи, и это имя за ней сохранилось, ибо
самым лучшим и прилежным ученицам, равно живущим в пансионе и приходящим,
разрешалось так называть ее.
Будденброк, запечатлев на ее лбу короткий и звонкий поцелуй. - Мне это
приятно!
Посняков Андрей
Акунин Борис
Посняков Андрей
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия