хлеб насущный, давно уже и речи нет... Почему же ты настаиваешь на жизни
за городом, если нам не по средствам держать экипаж и ездить в общество,
как все люди? Почему ты недоволен, когда я бываю в городе? По-твоему, нам
надо раз и навсегда зарыться в этой дыре и не видеть ни одного человека!
Ты нелюдим!
удостаивая ее ответа, принялся за сыр.
до того неучтиво, что я считаю себя вправе напомнить тебе одну сцену у нас
в ландшафтной... Тогда ты вел себя несколько иначе!.. Ты с самых первых
дней редко-редко проводил со мной вечер, да и то уткнувшись в газету. Но
поначалу ты хоть до известной степени считался с моими желаниями, а теперь
и этого нет. Ты мной пренебрегаешь...
руками, неразумными издержками.
родительском доме мне не приходилось и пальцем шевельнуть. Теперь - и мне
это нелегко далось - я свыклась с обязанностями хозяйки, не я вправе
требовать, чтобы ты не отказывал мне в необходимом. Мой отец богатый
человек: ему и в голову не могло прийти, что у меня будет недостаток в
прислуге...
богатства.
сказала, что мы состоятельные люди и я пришла к тебе не с пустыми
руками!..
превосходства, скорбно и молчаливо. Это смутило Тони.
средствах... Может быть, я ошибаюсь относительно нашего положения? У тебя
плохо идут дела? Может быть, ты...
коридора, и на пороге появился г-н Кессельмейер.
6
дома вошел без доклада и остановился в дверях. Внешность его точно
соответствовала описанию, сделанному в свое время Тони в письме к матери.
Ни тонкий, ни толстый, но коренастый, он был одет в черный, уже немного
залоснившийся сюртук, в такие же немного коротковатые и узкие брюки и
белый жилет, на котором длинная и тонкая часовая цепочка перепутывалась с
тремя шнурками от пенсне. Седые, коротко подстриженные и остроконечные
бакенбарды почти целиком закрывали его румяные щеки, оставляя открытыми
только подбородок и рот - маленький, подвижный, смешной, с двумя зубами на
всю нижнюю челюсть. Когда г-н Кессельмейер, засунув руки в карманы
панталон, остановился в дверях, с видом рассеянным, таинственным и
отсутствующим, эти два его желтых конусообразных зуба уперлись в верхнюю
губу. Черно-белый пух на его голове легонько трепыхался, хотя в комнате не
замечалось ни малейшего дуновения.
его отвисла - и с трудом высвободил один шнурок из клубка на своей груди.
Затем, скорчив нелепейшую гримасу, одним взмахом насадил пенсне на нос,
окинул взором чету Грюнлих и проговорил: "Ага!"
необходимо сказать, что бесконечные "ага" произносились им всякий раз
по-другому и достаточно своеобразно. Он умел восклицать "ага", сморщив нос
и закинув голову, с разверстым ртом и махая в воздухе руками, или,
напротив, в нос, протяжно, с металлической ноткой в голосе, так что это
напоминало гуденье китайского гонга. Иногда он пренебрегал разнообразием
оттенков и просто бормотал "ага" быстро, ласковой скороговоркой, что,
пожалуй, выходило еще смешнее, ибо печальное "ага" звучало в его устах
как-то гнусаво и уныло. На сей раз пресловутое междометие, сопровожденное
судорожным кивком головы, было произнесено так приветливо и весело, что
явно должно было свидетельствовать об отличном расположении духа г-на
Кессельмейера. Но тут-то и надо было держать ухо востро, ибо чем коварнее
были замыслы почтенного банкира, тем веселее он казался. Когда г-н
Кессельмейер подпрыгивал на ходу, непрестанно бормоча "ага", насаживал
пенсне на нос и вновь его ронял, махал руками, неумолчно болтал, словно
одержимый приступом шутовства, можно было с уверенностью сказать, что душу
его снедает злоба. Г-н Грюнлих, прищурившись, взглянул на него с
нескрываемой опаской.
сморщенной ручкой, словно желая сказать: потерпи немного, сейчас будет
тебе сюрприз!.. - Мне нужно поговорить с вами, почтеннейший, и к тому же
безотлагательно! - И до чего же смешно он это сказал! Каждое слово он
сначала как-то перекатывал во рту и потом выпаливал его со всей силой, на
которую были способны его беззубые подвижные челюсти. "Р" раскатилось так,
словно небо у него было смазано жиром.
мило, что вы пришли... Вы, кстати, будете у нас третейским судьей. Мы
только что повздорили с Грюнлихом... Ну, скажите: нужна трехлетнему
ребенку бонна или нет? Говорите прямо.
можно шире раскрыть свой крохотный ротик, сморщил нос, почесал
указательным пальцем в бакенбарде, отчего возник нестерпимо нервирующий
звук, и с сияющим радостью лицом уставился поверх пенсне на нарядно
сервированный стол, на серебряную сухарницу, на этикетку бутылки.
наконец, разразился гомерическим хохотом.
значит, вы его разоряете? О, господи ты боже мой, вот уж разодолжил!
Забавно! В высшей степени забавно! - Засим последовал целый поток
разнообразнейших "ага".
воротничок длинный указательный палец, то судорожно оглаживал свои
золотисто-желтые бакенбарды.
сошли? Перестаньте хохотать! Налить вам вина? Или, может быть, хотите
сигару? Что, собственно, вас так смешит?
Что меня смешит? Итак, значит, вы считаете, что ваша супруга вас разоряет?
Грюнлих.
лентами своего пеньюара, она отвечала, задорно оттопырив верхнюю губку:
Крегеры спокон веков питают склонность к роскоши.
вспыльчивой, мстительной. Резко выраженный родовой инстинкт лишал ее
представления о свободной воле и моральной независимости и заставлял с
фаталистическим равнодушием отмечать свойства своего характера, не пытаясь
исправлять их или хотя бы здраво оценивать. Она безотчетно полагала, что
любое ее свойство - плохое или хорошее - является наследственным,
традиционным в ее семье, а следовательно, высоко достойным и бесспорно
заслуживающим уважения.
теплым запахом горящих дров.
другую. Я вам налью еще вина... Итак, вы хотели поговорить со мной?
Что-нибудь спешное?.. Важное дело? Мы потом вместе поедем в город... Вам
не кажется, что здесь жарковато?.. В курительной у нас прохладнее...
воздухе рукой, как бы говоря: напрасно стараешься, голубчик!
присмотреть за горничной, убиравшей посуду, а г-н Грюнлих повел своего
гостя через будуар в курительную. Г-н Грюнлих понуро шел впереди,
рассеянно теребя левую бакенбарду; г-н Кессельмейер, загребая воздух
руками, следовал за ним, пока оба не скрылись в курительной комнате.
пестрых перьев собственноручно смахнуть пыль с полированной доски
крохотного орехового секретера и с гнутых ножек овального стола, медленно
прошествовала через столовую. Она ступала неторопливо и величаво. В
качестве мадам Грюнлих мадемуазель Будденброк нимало не поступилась
чувством собственного достоинства. Она держалась всегда прямо и на все
взирала сверху вниз. Держа в одной руке изящную лакированную корзиночку
для ключей, а другую засунув в карман темно-красного пеньюара, она
двигалась плавно, стараясь, чтобы длинные складки мягкой ткани красиво
ложились на ее фигуре; но наивно-чистое выражение ее рта сообщало этой
величавости вид детской игры, что-то бесконечно ребячливое и наивное.
и декоративные растения. Тони любила свои пальмы за то, что они придавали
ее дому "аристократизм". Она заботливо ощупала молодой побег на одном из
Конан-Дойль Артур
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Мацумото Сэйте
Марко Джон
Шилова Юлия