что иное, как идея объединения человечества под знаменем духа!
- Знаем мы этот дух и покорно благодарим.
- Совершенно очевидно, что вашей национальной мании ненавистен
завоевывающий мир космополитизм церкви. Хотел бы я знать, как вы ухитряетесь
примирить свой национализм с ненавистью к войне. Ваш квазиантичный культ
государства должен бы сделать вас поборником права, а как таковой...
- А, вы заговорили о праве? В международном праве, милостивый государь,
живы идеи естественного права и человеческого разума...
- Ах, бросьте, ваше международное право опять-таки не более как
руссоистская перелицовка ju divi um*, ничего общего не имеющая ни с
природой, ни с разумом и покоящаяся исключительно на откровении...
______________
* Божественного права (лат.).
- Не будем спорить о названиях, профессор! Именуйте себе на здоровье
ju divi um то, что я почитаю в качестве естественного и международного
права. Главное, что над существующими правами национальных государств
возвышается иное высшее и всеобщее право, позволяющее улаживать спорные
вопросы, прибегнув к третейскому суду.
- Третейский суд! Меня от одного этого слова с души воротит! Буржуазный
трибунал, решающий вопросы жизни и смерти, толкующий волю божию и
определяющий исторический путь! Вот она, ваша голубиная поступь! А где же
орлиные крылья?
- Гражданское самосознание...
- Ах, гражданское самосознание - оно само не знает, чего хочет! Кричат
о падении рождаемости, требуют, чтобы снизили стоимость школьного и
профессионального обучения. А между тем людей расплодилось столько, что
можно задохнуться, от специалистов отбоя нет, борьба за кусок хлеба
превосходит по жестокости все прошлые войны. Просторные площади и
города-сады! Оздоровление расы! Но к чему оздоровление, если цивилизации и
прогрессу угодно, чтобы не было больше войны? Война была бы всеобщей
панацеей. Оздоровила бы расу и даже прекратила бы падение рождаемости.
- Вы шутите! Это уже не серьезно. Кончим этот разговор, да к тому же
нет смысла его продолжать. Мы уже пришли, - сказал Сеттембрини и тростью
указал братьям на домик, у калитки которого они остановились.
Домик стоял у самого въезда в деревню, на главной улице, от которой его
отделял лишь узкий палисадничек, и был более чем скромен. Дикий виноград, с
оголившимися корнями, обвивал дверь и, прижимаясь к стене, протягивал
большую изогнутую плеть к окну нижнего этажа справа, служившему витриной
бакалейной лавочке. Весь низ занимает бакалейщик, пояснил Сеттембрини, Нафта
квартирует во втором этаже у портного, а сам он живет в мансарде. Мирная
такая студия.
С неожиданной для него любезностью Нафта выразил надежду, что они и
впредь будут встречаться.
- Навестите нас, - сказал он. - Я сказал бы: навестите меня, если бы
стоящий здесь доктор Сеттембрини в силу давней дружбы не имел больше прав
рассчитывать на вас. Приходите когда вздумается, как только у вас появится
охота к небольшому коллоквиуму. Я ценю общение с молодежью и тоже, быть
может, не лишен некоторых педагогических традиций... Если наш мастер
ложи{62} (он указал на Сеттембрини) считает, что склонность и призвание к
педагогике являются принадлежностью одного лишь буржуазного гуманизма, с ним
придется поспорить. Итак, до скорого свидания!
Однако Сеттембрини сослался на серьезные препятствия. Таковые имеются,
сказал он. Лейтенанту осталось провести здесь считанные дни, а инженер,
конечно, станет выполнять все лечебные повинности с удвоенным рвением, чтобы
поскорее последовать его примеру и вернуться на равнину.
Молодые люди согласились с обоими, сначала с одним, потом с другим.
Отвесив поклон, приняли приглашение Нафты и мгновение спустя, кивая головой
и пожимая плечами, признали справедливыми доводы Сеттембрини. Вопрос остался
открытым.
- Как он его назвал? - спросил Иоахим, когда они поднимались по аллее,
ведущей в "Берггоф"...
- По-моему, "мастер ложи", - сказал Ганс Касторп, - я тоже как раз об
этом думал. Верно, какая-то острота они награждают друг друга всякими
шуточными титулами. Сеттембрини назвал Нафту " ri ce chola ticorum", тоже
не плохо. Схоластики - это ведь буквоеды-ученые средневековья, догматические
философы, если хочешь. Н-да! Понятия средневековья они коснулись несколько
раз, и мне вспомнилось, как Сеттембрини в первый же день сказал, что здесь,
у нас наверху, многое отдает средневековьем: нас на это навела Адриатика фон
Милендонк, собственно ее имя. А как он тебе понравился?
- Этот недомерок? Многое из того, что он говорил, мне понравилось.
Международный третейский суд, конечно, один обман и лицемерие. Но сам он мне
не очень-то понравился, а тогда хоть с три короба наговори, что толку, если
сам ты человек сомнительный. А что он какой-то сомнительный, ты отрицать не
станешь. Одна уже история с "местом соития" была достаточно двусмысленна.
Притом нос у него явно еврейский, ты обратил внимание? Да и мозгляки такие
встречаются только среди семитов. Ты в самом деле собираешься его навестить?
- Разумеется, мы его навестим! - заявил Ганс Касторп. - А насчет
мозглявости - это в тебе говорит военный. У халдеев тоже были такие же точно
носы, что не мешало им быть чертовски сведущими и не только по части
чернокнижия. В Нафте тоже есть что-то от чернокнижника, он меня очень
интересует. Не стану утверждать, что я его сразу раскусил, но если мы будем
часто встречаться, то, может, нам это и удастся, а заодно наберемся
ума-разума.
- Скоро у тебя здесь наверху вообще ум за разум зайдет с твоей
биологией, ботаникой и неуловимыми точками поворота. И о времени принялся ты
рассуждать чуть ли не с первого дня. А приехали мы сюда набраться здоровья,
а не ума - именно здоровья, и выздороветь совсем, чтобы нас отпустили на
свободу и выписали на равнину, как поправившихся.
- "Лишь на горах живет свобода"{63}, - беспечно пропел Ганс Касторп. -
Сначала скажи мне, что такое свобода, - уже обычным тоном продолжал он. -
Вон Нафта и Сеттембрини тоже спорили об этом только что, но так ни к чему и
не пришли. "Свобода есть закон человеколюбия!" - утверждает Сеттембрини, и
это сильно попахивает его предком, карбонарием. Но как ни был отважен
карбонарий и как ни отважен наш Сеттембрини...
- Да, ему стало не по себе, когда зашла речь о личном мужестве.
- ...мне все же кажется, что он многого побаивается, чего недомерок
Нафта не боится, понимаешь, и что его свобода и решимость довольно-таки
беззубы. Думаешь, у него хватило бы мужества de e erdre ou meme de e
lai er de erir?*
______________
* Потерять себя и даже погибнуть (франц.).
- С чего это ты вдруг по-французски заговорил?
- Да просто так... Атмосфера здесь интернациональная. Любопытно, кому
это должно больше нравиться: Сеттембрини, мечтающему о буржуазной всемирной
республике, или Нафте с его иерархическим космополисом. Как видишь, я
внимательно слушал, но так ни в чем и не разобрался, скорее напротив, от их
разговоров в голове только еще большая путаница...
- Так всегда и бывает. От этого никуда не уйти. От разговоров и
словопрений ничего, кроме путаницы, не получается. Дело не в том, говорю я,
какие у кого мнения, а в том, каков сам человек. А всего лучше вообще не
иметь никаких мнений, а выполнять свой долг.
- Тебе хорошо говорить, ты, - ландскнехт, и бытие у тебя, так сказать,
чисто формальное. А со мной дело обстоит иначе, я ведь штатский, а потому в
какой-то мере несу ответственность... И меня раздражает такая путаница,
когда один проповедует всемирную республику и решительно ненавидит войну и в
то же время такой ярый патриот, что требует artout* границу на Бреннере и
ради нее готов начать цивилизаторскую войну, - а другой, считая государство
изобретением дьявола и вещая о каком-то грядущем всеобщем единении, минуту
спустя уже защищает законность природного инстинкта и высмеивает мирные
конференции. Непременно пойдем и до всего докопаемся. Хоть ты и говоришь,
что мы должны здесь набраться не ума, а здоровья. Но ведь и тут должно быть
единство, а если ты этому не веришь, то, значит, раздваиваешь мир, а это
огромная ошибка, разреши тебе заметить.
______________
* Здесь: всюду и везде (франц.).
О ГРАДЕ БОЖЬЕМ
И О ЛУКАВОМ ИЗБАВЛЕНИИ
Ганс Касторп определил на своем балконе растение, которое теперь, когда
началось астрономическое лето и дни стали убывать, попадалось почти на
каждом шагу: водосбор или аквилегию, из семейства лютиковых, росший кустом,
с синими, фиолетовыми или красно-коричневыми цветами на длинных стеблях и с
крупными, похожими на ботву листьями. Водосбор цвел всюду, но особенно буйно
в укромном уголке, где он впервые увидел его около года назад: в наполненном
шумом горного ручья уединенном лесистом ущелье с мостиком и скамейкой, на
которой так бесславно закончилась его опрометчиво-своевольная прогулка и
куда он сейчас опять стал частенько наведываться.
Если не увлекаться вначале, как увлекся он тогда, это было вовсе не так
уж далеко. Поднявшись от финиша санного спуска в "деревне" немного вверх по
склону, можно было по лесной тропинке и деревянным мостикам, переброшенным
через проложенную с Шацальпа дорожку для бобслея, без обходов, без пения
оперных арий и вынужденных передышек добраться до живописного местечка за
какие-нибудь двадцать минут, и когда Иоахима удерживала дома санаторская
служба - осмотры, уколы, просвечивания, анализы крови или взвешивания, -
Ганс Касторп в ясную погоду сразу же после второго, а то даже после первого
завтрака отправлялся туда посещал он полюбившийся ему уголок и в часы
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Махров Алексей
Черепнин Владимир
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий