о великолепной дружественной спаянности офицерского состава и о плутоватой
преданности своего вестового, о комических случаях во время строевого учения
или занятий воинским уставом, о смотрах и братских трапезах. Иногда упоминал
о своих светских обязанностях, о визитах, званых обедах, балах. О здоровье
ни слова.
До самого лета - ни слова. Затем пришло известие, что он лежит в
постели и, к сожалению, был вынужден подать рапорт о болезни: небольшая
лихорадка, дело двух-трех дней. В начале июня он уже был в строю, но в
середине месяца снова "расклеился" и горько сетовал на "невезенье", между
строк читался страх не выздороветь к началу больших маневров в августе,
которым он заранее радовался всем сердцем. Глупости! В июле он был
здоровехонек, но потом речь зашла о медицинском обследовании, назначенном
из-за этих дурацких колебаний температуры, теперь от нее многое будет
зависеть. Относительно результатов медицинского обследования Ганс Касторп
долго оставался в неведении, а когда весть наконец пришла, она была не от
Иоахима - оттого ли, что он был не в состоянии писать, оттого ли, что
стыдился? - а от его матери, госпожи Цимсен, которая, кстати сказать, не
писала, а телеграфировала. Телеграмма сообщала, что врачи считают
необходимым предоставить Иоахиму отпуск на месяц-другой. Рекомендуется
горная местность, немедленный отъезд. Просьба заказать две комнаты. Ответ
оплачен. Подпись: тетя Луиза.
Был конец июля, когда Ганс Касторп, лежа на своем балконе, пробежал
глазами эту депешу, затем перечитал ее раз, второй. При этом он тихонько
кивал головой, собственно даже не головой, а всем корпусом и сквозь зубы
цедил: "Н-да, н-да, н-да!.. Так, так! Иоахим возвращается", - обрадовался он
вдруг. Но тотчас же сник и подумал: "Гм-гм, довольно внушительные новости.
Можно даже сказать, хорошенький сюрприз. Черт побери, быстро же это
сделалось - уже созрел для родины! Мать едет с ним (он сказал "мать", а не
"тетя Луиза" его родственные чувства, его связь с семьей мало-помалу
ослабели, превратились едва ли не в отчужденность) - это скверно, И перед
самыми маневрами, о которых бедняга так мечтал! Д-да, есть в этом изрядная
доля низости, издевательской низости, - факт прямо-таки
противо-идеалистический. Торжество тела, оно хочет не того, что душа, в
посрамление возвышенных умов, которые учат нас, что тело в подчинении у
души. Похоже, они не ведают, что говорят окажись они правы, это бросило бы
на душу весьма сомнительный свет, по крайней мере в данном случае. Sa ie ti
at*, я знаю, в чем тут суть. Ибо вопрос, который я выдвигаю, как раз и
сводится к тому, насколько ошибочно противопоставлять душу и тело, ежели они
одного поля ягоды и играют друг другу в руку, - возвышенные умы, на свое
счастье, об этом не думают. Бедняга Иоахим, ну кому охота становиться
поперек дороги твоему рвению! Намерения у тебя честные, но что такое
честность, ежели душа и тело одного поля ягоды. Возможно ли, что ты не смог
позабыть освежающих духов, высокой груди и беспричинного смеха, что
поджидают тебя за столом Штер?.. Иоахим возвращается! - опять подумал он и
даже поежился от радости. - Наверно, со здоровьем у него плохо, но мы опять
будем вместе, я не буду больше жить предоставленным самому себе. Это хорошо.
Конечно, не все будет в точности как прежде ведь его комната занята миссис
Макдональд, она там задыхается от беззвучного кашля, и, конечно, на столике
рядом с кроватью стоит фотография ее сынишки, а может быть, она держит ее в
руках. Но это финальная стадия, и если комната еще ни за кем не
закреплена... До поры до времени можно взять другую. Номер 28, помнится,
свободен. Надо сейчас же поставить в известность администрацию и сходить к
Беренсу. Вот новость так новость, с одной стороны, правда, печальная, а с
другой - прямо-таки великолепная, во всяком случае примечательная новость!
Надо только дождаться, пока придет коллега и скажет "пьветствую". Ему пора,
уже половина четвертого. Интересно, останется ли он и сейчас при том мнении,
что телесное следует рассматривать как некое вторичное явление..."
______________
* Человеку понимающему - достаточно (лат.).
Ганс Касторп еще до чая зашел в контору. Комната, которую он имел в
виду, по тому же коридору, что и его собственная, была свободна. Для госпожи
Цимсен тоже найдется место. Он поспешил к Беренсу и застал его в
"лаборатории" с сигарой в одной руке и пробиркой с чем-то бесцветным в
другой.
- Вы знаете, господин гофрат, что я хочу вам сообщить?.. - начал Ганс
Касторп.
- Знаю, что неприятностям нет конца, - отвечал тот. - Это Розенгейм из
Утрехта, - и он ткнул сигарой в пробирку. - Гафки десять. А тут является
директор фабрики Шмитц вне себя и жалуется, что Розенгейм плюнул на дорожку,
- это с Гафки-то десять. И я, мол, должен как следует отчитать его. Да, но
если я его отчитаю, он взъерепенится, он ведь невероятно раздражителен, а
семейство Розенгейм как-никак занимает три комнаты. Я не могу его выгнать,
дирекция меня со свету сживет. Вот видите, в какие недоразумения
впутываешься на каждом шагу, хоть тебе всего милее тихо и добросовестно
заниматься своим делом.
- Глупейшая история, - проговорил Ганс Касторп с вдумчивой миной
"своего человека" и старожила. - Я знаю обоих. Шмитц в высшей степени
корректен и опрятен, а Розенгейм - неряха. Но, помимо гигиенических, здесь,
думается мне, имеются и другие точки преткновения. Они оба дружат с доньей
Перес из Барселоны, со стола Клеефельд, в этом-то, наверно, все дело. Я
считаю, что вам следовало бы еще раз напомнить всем пациентам о существующем
запрете, а на остальное закрыть глаза.
- Разумеется, закрою. У меня уже начинается нервный тик от
беспрерывного закрывания глаз. Ну, а вы чего сюда пожаловали?
И Ганс Касторп немедленно выложил свою печальную и вместе с тем
преотличную новость.
Гофрат не то чтобы удивился. Он и так ни за что бы не выказал
удивления, а в этом случае и подавно, так как Ганс Касторп, спрошенный или
не спрошенный, всегда рассказывал ему о жизни Иоахима на равнине и еще в мае
сигнализировал, что его кузен слег в постель.
- Ага, - буркнул Беренс. - Вот оно самое. Ну что я вам говорил? Что я
говорил ему и вам не десять, а по крайней мере сто раз? Вот пожалуйста. Три
четверти года он жил по собственному усмотрению, пребывал, так сказать, в
раю. Только в раю не полностью обеззараженном, а значит ничего доброго не
сулящем беглец не хотел верить старику Беренсу. А старику Беренсу надо
верить, не то плохо придется, а спохватишься - и уже поздно. Он дослужился
до лейтенанта, что ж, хорошо, ничего не скажешь. А что толку? Господь видит
сердце человеческое, на чины и звания он не смотрит, перед ним все стоят в
чем мать родила, будь то генерал или простой парень...
Он понес сущий вздор, стал громадной своей ручищей тереть глаза, не
выпуская из пальцев сигары, и попросил Ганса Касторпа сегодня больше не
обременять его своим присутствием. Комнатушка для Цимсена, конечно,
найдется, и когда он приедет, пусть кузен незамедлительно уложит его в
постель. Он, Беренс, зла не помнит и готов заклать тельца для этого
дезертира.
Ганс Касторп дал телеграмму. Он рассказывал всем встречным и поперечным
о том, что его кузен возвращается, и все знавшие Иоахима были опечалены и
обрадованы, искренне опечалены и искренне обрадованы, потому что своей
чистой рыцарственной сущностью он завоевал всеобщее расположение, и
невысказанные чувства и мысли многих склонялись к тому, что Иоахим был
лучшим из всех здесь наверху. Мы никого, в частности, не подразумеваем, но
верим, что кое-кто испытал удовлетворение, узнав, что солдатская служба для
Иоахима сменяется горизонтальным образом жизни и что он с обаятельной своей
корректностью снова станет "нашим". У фрау Штер немедленно возникли свои
соображения по этому поводу. Возвращение Иоахима подтверждало те
низкопробные сомнения, которые в ней вызвало его бегство на равнину, и она,
нимало не стесняясь, стала хвалиться своей прозорливостью. "Дрянь, дрянь!" -
восклицала фрау Штер. Ей сразу было ясно, что дело дрянь, остается только
надеяться, что Цимсен из-за своего упрямства не "сыграет в ящик" (так она и
выразилась в чудовищной своей вульгарности). Уж куда лучше сидеть на месте,
как она, а ведь кое-какие интересы и ее связывают с равниной, в Каннштате у
нее муж и двое детей, однако она себя держит в руках...
Ответа ни от Иоахима, ни от фрау Цимсен не последовало. Ганс Касторп
пребывал в неизвестности относительно дня и часа их приезда о встрече на
вокзале, следовательно, не могло быть и речи, но уже через три дня после
телеграммы Ганса Касторпа они оказались на месте, и лейтенант Иоахим,
возбужденно смеясь, подошел к ложу, на котором его кузен отбывал свою
санаторскую повинность.
Это было вскоре после начала вечернего лежания. Их привез сюда наверх
тот же поезд, что и Ганса Касторпа несколько лет назад, лет не коротких и не
длинных, а безвременных, до отказа насыщенных треволнениями жизни и тем не
менее ничтожных, равных нулю даже время года было точно то же самое - один
из первых дней августа. Иоахим, как сказано выше, радостно, да, в этот
момент, несомненно, радостно возбужденный, вошел или, вернее, вышел на
балкон из комнаты, которую он почти что пробежал, и, смеясь, тяжело дыша,
глуховатым, срывающимся голосом приветствовал своего двоюродного брата.
Позади осталась дорога через множество стран, по большому, как море, озеру,
по горным тропам, которые вели его наверх, все выше наверх, и вот он стоит
здесь, словно никогда и не уезжал, а двоюродный брат охает и ахает, привстав
на своем ложе. На лице Иоахима играл румянец, то ли от жизни на свежем
воздухе, которую он вел в продолжение нескольких месяцев, то ли он был еще
разгорячен путешествием. Не зайдя даже в свою комнату, он поспешил, покуда
его мать приводила себя в порядок, в No 34, чтобы скорее свидеться с
товарищем прежних дней, вновь ставших настоящим. Минут через десять они
пойдут ужинать, в ресторан, разумеется. Ганс Касторп, право же, может
перекусить с ними или хотя бы выпить глоток вина. И Иоахим потащил его за
собой в No 28, где все происходило точно так же, как в вечер приезда Ганса
Касторпа, только наоборот: теперь Иоахим, лихорадочно болтая, мыл руки над
сверкающей раковиной, а Ганс Касторп смотрел на него, удивленный и несколько
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Корнев Павел
Березин Федор
Сертаков Виталий
Андреев Николай