Чтение 46–й страницы книги ~Волшебная гора~

отвесил поклон соседям по столу и направился к двери, а Ганс Касторп, словно
захмелев, но твердым и решительным шагом вышел за ним из столовой с таким
ощущением, словно ее взгляд и улыбка все еще покоятся на нем.
Они со вчерашнего утра не говорили о намеченном на сегодня визите и
теперь шли в молчаливом единодушии. Иоахим спешил: назначенное время уже
прошло, а гофрат Беренс требовал точности. Их путь вел по коридору,
тянувшемуся на одном уровне с землей, мимо конторы, а затем по опрятной,
покрытой натертым до блеска линолеумом лестнице вниз, в "подвальный" этаж.
Иоахим постучал в дверь прямо напротив лестницы на ней висела фарфоровая
табличка с надписью, возвещавшей о том, что здесь находится ординаторская.
- Войдите! - крикнул Беренс, особенно подчеркивая второй слог. Он стоял
посреди комнаты в халате, в правой руке у него был стетоскоп, которым он
постукивал себя по боку.
- Быстрей, быстрей, - сказал он и устремил выпученные глаза на
циферблат стенных часов. - U росо iu re to, Sig ori!* Мы существуем здесь
не только для ваших высокородий!
______________
* Поторопитесь немножко, господа! (итал.).

За одним из сдвоенных письменных столов сидел доктор Кроковский, его
бледность особенно подчеркивалась черной люстриновой блузой, локтями он
опирался на доску стола, в одной руке держал перо, другую запустил в бороду
перед ним лежали бумаги, вероятно истории болезней, и он смотрел на вошедших
с тупым выражением лица, как бы подчеркивая этим, что присутствует здесь
только в роли ассистента.
- Ну-ка, давайте ваш кондуит! - ответствовал гофрат на извинения
Иоахима, взял у него из рук температурный листок и принялся рассматривать
его, а тем временем пациент, спеша обнажить верхнюю часть тела, торопливо
снимал с себя одежду и вешал ее на стоявшую у двери вешалку. На Ганса
Касторпа никто не обращал внимания. Сначала он стоя созерцал происходившее,
потом уселся в старомодное кресло с обшитыми бахромою ручками, рядом с
которым стоял столик и на нем - графин с водой. Вдоль стен тянулись шкафы с
толстыми книгами по медицине и папками с документами. Больше мебели не было,
кроме обтянутой белой клеенкой кушетки с подвижным изголовьем и бумажной
салфеткой, прикрывавшей подушки в изголовье.
- 37,7, 37,9, 37,8, - бормотал Беренс, листая недельные записи, куда
Иоахим аккуратно заносил результаты измерений, производившихся им пять раз в
день.
- Все еще жарок, любезный Цимсен, едва ли вы можете утверждать, что
после недавнего обследования стали крепче ("недавно" - это было четыре
недели назад). Инфекция еще сидит, инфекция сидит, - продолжал он. - Ну, в
один день с этим не покончишь, мы же не волшебники.
Иоахим кивнул и пожал голыми плечами, хотя мог бы возразить, что ведь
он здесь наверху не со вчерашнего дня.
- А как обстоит дело с покалываньем у правого хилуса, где хрипы были
особенно резкие? Лучше? Ну-ка, подойдите. Мы вас осторожненько выслушаем. -
И обследование началось.
Зажав под мышкой стетоскоп, расставив ноги и откинувшись назад, гофрат
Беренс начал выстукивать Иоахима сверху, от правого плеча он взмахивал
кистью правой руки и стучал мощным средним пальцем, как молотком, подпирая
ее левой, Затем стал стучать под лопаткой, вдоль правого бока и ниже, а
Иоахим, уже привыкший к подобным процедурам, поднял правую руку, чтобы врач
мог постучать и под мышкой. То же было проделано с левой стороны, а покончив
с этим, Беренс скомандовал: "Кругом!" - и обследовал грудную клетку. Он
постучал у самой шеи под ключицей, над грудью и ниже, сначала справа, потом
слева. Настучавшись, он перешел к выслушиванию приложив ухо к одному концу
стетоскопа, приставлял его к спине и к груди Иоахима - всюду, где перед тем
выстукивал. Он требовал при этом, чтобы Иоахим то глубоко дышал, то кашлял.
Это, видимо, очень утомляло больного, ибо он под конец едва переводил дух и
на глазах у него выступили слезы. А гофрат Беренс, почт" одними и теми же
словами, отрывисто докладывал обо всем, что слышал там, внутри его тела,
своему ассистенту за письменным столом, причем Гансу Касторпу невольно
вспоминалась сцена у портного, когда одетый по-модному господин снимает с
другого господина мерку для костюма и в строго установленной
последовательности прикладывает сантиметр то тут, то там к телу заказчика,
измеряя объем груди, длину конечностей, и диктует цифры обмера своему
помощнику, ссутулившемуся над столом.
- Короткое, укороченное... - диктовал гофрат Беренс. - Везикулярное, -
отметил он, и потом еще раз: - Везикулярное (это, видимо, было хорошо).
Жесткое, - он сделал гримасу, - очень жесткое... Хрипы.
А доктор Кроковский все это записывал совершенно так же, как помощник
портного.
Ганс Касторп следил за всем происходящим с Иоахимом, склонив голову
набок, погруженный в задумчивое созерцание его торса, его ребер (у него,
слава богу, еще все ребра были целы) - при каждом вздохе они резко
выдавались над впадиной живота, - его золотисто-смуглого стройного
юношеского торса с темными волосами на груди и на сильных руках на кисти
одной из них поблескивали золотые часы-браслет. "Плечи спортсмена, - думал
Ганс Касторп, - он всегда любил гимнастику, а по мне ее хоть совсем не будь,
- с этим связано и его влечение к военному делу. Всегда он стремился к тому,
чтобы тело у него было крепкое, гораздо больше, чем я, или во всяком случае
иначе я ведь в душе человек сугубо штатский и заботился о том, чтобы
потеплее была вода в ванне, да как бы повкуснее поесть и выпить, а он
старался быть мужчиной, добиваться чисто мужских успехов. И вот теперь его
тело действительно, хотя и не совсем так, как он представлял себе, заняло
главное место и приобрело решающее и самостоятельное значение, и это сделала
болезнь. Оно охвачено жаром, не желает освобождаться от инфекции и
окрепнуть, как бы страстно бедняга Иоахим не мечтал о том, чтобы стать
солдатом внизу, на равнине. Вот он, статен видом, как сказано в писании,
настоящий Аполлон Бельведерский, до последнего завитка волос. Но внутри у
него сидит болезнь, и снаружи он весь горячий от болезни болезнь делает
человека гораздо более телесным, в болезни человек становится только
телом..." Тут Ганс Касторп испугался, оторвал взгляд от обнаженного торса
Иоахима и испытующе заглянул ему в глаза, в его большие черные кроткие
глаза, на которых от усиленного дыхания и кашля сейчас стояли слезы, - во
время обследования эти глаза с печалью смотрели куда-то поверх Ганса
Касторпа, в пустоту.
Тем временем гофрат Беренс закончил осмотр.
- Что ж, Цимсен, хорошо, - сказал он. - Все в порядке, насколько это
возможно. В следующий раз (то есть через месяц) везде будет еще немного
лучше.
- Сколько же, господин гофрат, вы полагаете...
- Опять торопите? Как вы будете муштровать своих солдат, если вы в
жару? Я сказал вам недавно, что полгодика можете, если хотите, считать с
того дня, но не забывайте - это минимум. В конце концов здесь уж не так
плохо, отдайте нам хоть справедливость, у нас не каторга и не... сибирские
рудники! Или вы считаете, что есть все же какое-то сходство? Ладно, Цимсен!
Довольно! Следующий! Кто там еще желает? - крикнул он и посмотрел перед
собой. Вместе с тем он простер руку, державшую стетоскоп, к доктору
Кроковскому ют поднялся и взял трубку, чтобы произвести дополнительно
небольшой ассистентский осмотр Иоахима.
Вскочил и Ганс Касторп и, не сводя глаз с гофрата Беренса, который
стоял задумавшись, расставив ноги и открыв рот, торопливо начал раздеваться.
Он так спешил, снимая через голову пикейную рубашку с манжетами, что
запутался в ней. И вот он наконец встал перед гофратом Беренсом - белокожий
худой блондин, тот же Иоахим Цимсен - только в штатском варианте.
Однако гофрат Беренс не смотрел на него, все еще погруженный в свои
мысли. Доктор Кроковский уже уселся на место, а Иоахим Цимсен начал
одеваться, когда Беренс наконец-то соблаговолил обратить внимание на того,
кто теперь стоял перед ним.
- Ах, так это вы! - сказал он, схватил Ганса Касторпа за плечо своей
ручищей, отодвинул от себя и начал пристально разглядывать. Но не в лицо
смотрел он, как делают обычно, когда смотрят на человека, а на его тело
бесцеремонно повертывал туда и сюда, как повертывают тело, изучал и его
спину.
- Гм, - проговорил он, - давайте-ка послушаем, как вы звучите. - И тоже
начал его выстукивать.
Он выстукивал Ганса Касторпа в тех же точках, что и Цимсена, и не раз
возвращался к ним. Особенно долго выстукивал он какое-то место слева над
ключицей и несколько ниже, видимо сравнивая звук.
- Слышите? - спрашивал он каждый раз доктора Кроковского. И доктор
Кроковский, сидевший в пяти шагах от него за письменным столом, каждый раз
кивал, что да, мол, слышит задумчиво уперся он подбородком в грудь, прижав
к нему бороду, так что концы ее задрались.
- Дышите глубже! Кашляйте! - командовал гофрат, снова завладевший
стетоскопом и Гансу Касторпу пришлось основательно поработать легкими минут
десять, пока гофрат его выслушивал. Беренс не произносил ни слова, а только
приставлял стетоскоп, и притом не раз, то к одному месту, то к другому,
именно к тем, которые он перед тем выслушивал. Потом сунул трубку под мышку,
заложил руки за спину и уставился в пол между собою и Гансом Касторпом.
- Да, Касторп, - сказал он, впервые назвав его просто по фамилии, -
дело обстоит raeter- ro ter*, то есть именно так, как я с самого начала и
подозревал. Я взял вас на заметку, Касторп, теперь можно в этом признаться,
и именно с той минуты, как удостоился незаслуженной чести познакомиться с
вами, - и я решил с почти полной уверенностью, что вы по сути дела уже наш и
со временем это сами поймете, как уже многие из тех, кто приезжали сюда для
развлечения и поглядывали на все задрав нос, а в один прекрасный день
оказывалось, что им было бы весьма не вредно, - и не только "не вредно",
прошу понять меня правильно, - отбросить все эти замашки стороннего
наблюдателя и задержаться здесь на несколько более долгий срок.