Чтение 68–й страницы книги ~Волшебная гора~

горничная принесла на подносе кипяток, спиртовку и кофейные чашки. Гофрат
пригласил их в кабинет и сказал:
- Тогда вы должны интересоваться не столько живописью, сколько
скульптурой... Конечно, света тут больше. Если вы считаете, что он выдержит
такое освещение... Я разумею, пластикой, ибо она имеет дело с человеком и
только с ним. Как бы у нас вода не выкипела!
- Совершенно верно, пластикой, - согласился Ганс Касторп, когда они
переходили в другую комнату он забыл снова повесить портрет или отставить
его: он прихватил его с собой в кабинет и нес, опирая о бедро. - Разумеется,
какая-нибудь греческая Венера или Атлет... в них гуманистическое начало,
бесспорно, выражено яснее всего, и, если вдуматься, это, видимо, и есть
самое подлинное гуманистическое искусство.
- Ну, что касается маленькой Шоша, то она более подходящий объект для
живописи, боюсь, что Фидий{363} или тот, другой... как его, ну, с иудейским
окончанием... они бы нос отворотили от такой физиономии... Что вы делаете,
что это вы тащите на своей ляжке?
- Спасибо, пожалуйста, не беспокойтесь... Я поставлю его пока вот
здесь, у ножки стула, он тут отлично постоит. Но ведь греческие скульпторы
мало интересовались головой, их прежде всего привлекало тело, как раз в
этом, может быть, и сказывался гуманизм... Так, значит, женские пластические
формы - это прежде всего жир?
- Жир! - решительно ответил гофрат, открыл стенной шкаф и вынул оттуда
все необходимое для приготовления кофе - турецкую мельницу в виде трубки,
кипятильник с длинной ручкой, двойной сосуд для сахара и молотого кофе, все
это медное. - Пальмитин, стеарин, олеин, - продолжал он, насыпая кофейные
зерна из жестяной коробки в мельницу, и стал вертеть ручку. - Видите,
господа, я все делаю сам, с начала до конца, и кофе становится вдвое
вкуснее. А вы думали, амброзия?
- Да нет, я и раньше знал. Но как-то чудно, когда слышишь это от
другого, - ответил Ганс Касторп.
Они уселись в углу, между дверью и окном, за низким бамбуковым столиком
с восточным орнаментом на столик поставили кофейный прибор и принадлежности
для курения, Иоахим устроился рядом с Беренсом на оттоманке с множеством
шелковых подушек, Ганс Касторп - в клубном кресле на колесиках портрет
мадам Шоша он прислонил к его ножке. На полу лежал пестрый ковер. Гофрат
Беренс ложечкой насыпал кофе и сахару в кофейник с ручкой, залил водой и дал
ему вскипеть на пламени спиртовки. Кофе поднялся коричневой пеной над
двойным сосудом, и когда кузены его испробовали - он оказался крепким и
сладким.
- Впрочем, и ваши, - сказал Беренс, - и ваши пластические формы,
поскольку о них можно судить, конечно, тоже жир, хотя и не в такой мере, как
у женщин. У нашего брата мужчин жир обычно составляет одну двадцатую общего
веса тела, а у женщин - одну шестнадцатую. Не будь у нас этой самой
подкожной клетчатки, были бы мы просто-напросто сморчками. С годами он
исчезает, и тогда появляются всем известные и весьма неэстетичные морщины. У
женщин эта ткань толще и жирнее всего на груди, на животе и на бедрах,
словом, на всех местах, которые являются соблазном для сердца и руки. На
ступнях она тоже жирная, и они боятся щекотки.
Ганс Касторп взял в руки и стал рассматривать кофейную мельницу в виде
трубки. Мельница, а также весь прибор были скорее индийского или персидского
происхождения, чем турецкого. На это указывал стиль гравировки по меди, при
которой блестящие плоскости особенно выделялись на матовом фоне. Молодой
человек разглядывал орнамент, но не сразу понял, что на нем изображено. А
когда понял - невольно покраснел.
- Да, это посуда для одиноких мужчин, - сказал Беренс. - Поэтому я,
знаете ли, и держу ее под замком. Иначе моя кухонная фея может себе глаза
проглядеть. Вам, надеюсь, вреда не будет. Это подарок одной пациентки,
египетской принцессы, она оказала нам честь и прожила тут годик. Видите, на
каждой вещи повторяется тот же мотив. Занятно, правда?
- Да, замечательно, - ответил Ганс Касторп. - О, нет, мне-то, конечно,
ничего... Можно даже, если угодно, увидеть в этом что-то серьезное и
торжественное, хотя кофейный прибор, пожалуй, и не совсем подходит... Ведь
древние, кажется, изображали нечто подобное на своих гробницах. Для них
непристойное и священное в известном смысле составляли одно.
- Ну, что касается принцессы, - заметил Беренс, - то она, по-моему,
больше интересовалась первым. У меня от нее остались еще превосходные
папиросы - экстра, подаются только в самых торжественных случаях. - Он
извлек из стенного шкафа пестрейшую коробку и открыл ее. Щелкнув каблуками,
Иоахим заявил, что воздержится. Ганс Касторп вынул из коробки и закурил
необычно длинную, толстую папиросу с изображением золотого сфинкса папироса
действительно оказалась превосходной.
- Расскажите нам, пожалуйста, если можно, еще что-нибудь о человеческой
коже, господин гофрат, - обратился он к Беренсу. Он снова взял в руки
портрет мадам Шоша, поставил к себе на колени и принялся рассматривать его,
откинувшись на спинку стула и держа во рту папиросу. - Не обязательно о
жировом слое, теперь мы уже знаем, что это такое. А вообще о человеческой
коже, которую вы так хорошо изображаете.
- О коже? Разве вы интересуетесь физиологией?
- Очень! Я и раньше чрезвычайно интересовался ею. Человеческое тело
всегда как-то особенно занимало мои мысли. И я уже не раз спрашивал себя - а
может быть, мне следовало стать врачом... В некотором смысле это было бы для
меня очень подходящей профессией. Ведь кто интересуется телом, интересуется
и болезнями этого тела, то есть именно ими, разве не так? Впрочем, дело не в
этом, мало ли кем еще я мог стать! Я бы мог, например, стать священником.
- Да что вы?
- У меня много раз возникало чувство, что тут-то я был бы в своей
стихии!
- Почему же вы стали инженером?
- Случайно. Меня толкнули на это более или менее внешние причины.
- Да, так насчет кожи... что же мне рассказать вам о вашем
чувствительном покрове... Это ведь ваш внешний мозг, понимаете? С точки
зрения генетико-онтологической он совершенно того же происхождения, что и
аппарат, связанный с так называемыми высшими органами чувств и находящийся у
вас в мозгу: дело в том, что центральная нервная система - это, к вашему
сведению, всего лишь легкое видоизменение наружного слоя кожи, у низших
животных вообще еще нет различия между системами центральной и периферийной,
они обоняют запах и воспринимают вкус через кожу, у них, да будет вам
известно, существует только кожная восприимчивость, - что, вероятно, совсем
не плохо, если поставить себя на их место. Но у высокодифференцированных
существ, как мы с вами, кожа притязает только на ощущение щекотки, она
всего-навсего играет роль органа защиты и предупреждения, зато с дьявольской
бдительностью оберегает тело от всего, что может угрожать ему - она даже
выдвигает щупальцы, а именно - волосы, волоски на теле, которые являются
просто ороговевшими клетками кожи и возвещают о приближении чего-либо еще до
того, как оно прикоснется к самой коже. Между нами, я допускаю, что защитная
и охраняющая роль кожи простирается не только на тело... Вам известно,
почему вы краснеете и бледнеете?
- Довольно смутно.
- Ну, говоря по правде, вполне точно и мы этого не знаем, по крайней
мере в тех случаях, когда краснеют от стыда. Вопрос этот окончательно еще не
выяснен, ибо по сей день в сосудах не обнаружено наличия расширяющих мышц,
которые приходят в действие благодаря вазомоторным нервам. Почему,
собственно, у петуха набухает гребень, - или какие там еще приводятся
классические примеры, - это остается, так сказать, в области загадок, тем
более что речь идет о психических воздействиях. Мы допускаем, что связи
между корой большого головного мозга и центральной сосудистой системой
осуществляются в головном мозгу и при известного рода раздражениях, когда,
например, вам становится ужасно стыдно, эта связь начинает действовать,
нервы сосудов влияют на сосуды лица, они расширяются, наполняются кровью, и
вы становитесь похожи на индюка и от прилившей к лицу крови почти ничего не
видите. А в других случаях, когда вам бог знает что предстоит, может быть
что-то чудесное, но опасное, кровеносные сосуды кожи сжимаются, кожа
бледнеет, холодеет и стягивается, и тогда вы от волнения становитесь похожи
на труп, тени под глазами делаются свинцовыми, нос белеет и заостряется. Но
сердце, под действием симпатического нерва, барабанит что есть мочи.
- Значит, вот как это происходит... - проговорил Ганс Касторп.
- Примерно так. Это, знаете ли, реакции. Но известно, что любые реакции
и рефлексы имеют искони одну цель, поэтому мы, физиологи, готовы допустить,
что и эти явления, сопровождающие психические аффекты, в сущности тоже
своего рода средства защиты - они такие же защитные рефлексы, как, например,
гусиная кожа. Вы представляете, каким образом у вас появляется гусиная кожа?
- Тоже не вполне.
- Это особое действие сальных желез, выделяющих смазку для кожи, этакую
белковую жировую секрецию, правда не слишком аппетитную, но она поддерживает
гладкость кожи, чтобы кожа от сухости не трескалась и не шелушилась и чтобы
она была приятна на ощупь. Трудно представить себе, как можно было бы
прикасаться к человеческой коже, если бы не эта холестериновая смазка. В
сальных железах есть маленькие органические мышцы, которые могут
приподнимать железы, и когда это происходит, вы чувствуете себя, как тот
мальчишка, на которого принцесса вылила ведро воды с пескарями: ваша кожа
становится шершавой, точно терка, а если раздражение очень сильное, то
приподнимаются и волосяные мешочки - у вас встают волосы на голове и волосы
на всем теле, как у дикобраза, который защищается, и тогда вы понимаете, что
это за ощущение, когда говорят - "мороз по коже подирает".
- О, я уже не раз это испытывал, - заявил Ганс Касторп. - Меня мороз по
коже подирает даже довольно часто и в самых различных случаях. Но
удивительнее всего то, что железки приподнимаются от столь разных причин.
Когда проводят грифелем по стеклу, появляется гусиная кожа, и когда слушаешь
особенно прекрасную музыку - тоже, а когда я во время конфирмации
причащался, у меня непрерывно было такое чувство, будто по телу бегают