Чтение 80–й страницы книги ~Жанна д`Арк~

боевого рожка:

- Я могу сказать только то, что уже сказала, и в пламени костра я
повторю то же самое!

Услышать еще раз ее вдохновенный голос, увидеть еще раз воинственный
блеск ее глаз - как это действовало возбуждающе! Многие были взволнованы;
каждый, кто был человеком, будь то друг или недруг, не мог оставаться
равнодушным. Маншон, эта добрая душа, рискнул своей жизнью вторично, написав
на полях протокола красивым каллиграфическим почерком замечательные слова:
"Superba responsio!" ["Превосходный ответ!" (лат.)] С тех пор прошло
шестьдесят лет, но слова эти сохранились, и вы можете прочесть их там и по
сей день.

"Superba responsio!" Да, именно так. Ибо этот "превосходный ответ"
прозвучал в устах девятнадцатилетней девушки, когда смерть и ад смотрели ей
прямо в лицо.

Разумеется, не забыли вытащить за уши и вопрос о мужской одежде и, как
всегда, прения на эту тему тянулись до бесконечности. Был заброшен старый
крючок с приманкой: если она добровольно отречется от этой одежды, ей
позволят присутствовать на мессе. Но Жанна отвечала так, как не раз отвечала
до этого:

- Я готова ходить в женском платье на все церковные службы, если мне
разрешат, а вернувшись в тюрьму - одеваться в мужское.

Ей расставлялись ловушки в самой соблазнительной форме: хитрые судьи
делали ей разные условные предложения и с невинным видом пытались добиться
ее согласия на одну часть предложения, не оговаривая, что они согласны
выполнить его вторую часть. Но она легко разгадывала игру и расстраивала ее.
Ловушки были примерно такого образца:

- Ты согласилась бы сделать то-то и то-то, если бы мы тебе разрешили
то-то и то-то? На это она отвечала:

- Когда вы мне разрешите, тогда и узнаете.

Да, 2 мая Жанна чувствовала себя отлично. Она блистала умом,
находчивостью, и поймать ее на чем-либо было невозможно. Заседание длилось
целый день; борьба велась на старых позициях, которые приходилось
отвоевывать вновь шаг за шагом; оратор-обвинитель пускал в ход все свои
доводы, все свое красноречие, но успеха не имел и, огорченный, оставил
кафедру. Итак, шестьдесят два блюстителя закона отступили на исходные
рубежи, а их одинокий противник по-прежнему удерживал командную высоту.

Глава XVI

Прекрасная погода, великолепная погода, чудная погода стояла в начале
мая, и сердца человеческие пели. Как я уже сказал, весь Руан был в веселом
возбуждении и готов был смеяться по малейшему поводу. И вот, когда
распространился слух, что молодая девушка в крепости нанесла еще одно
поражение епископу Кошону, все жители города, приверженцы обеих партий,
хохотали и злорадствовали. Епископа ненавидели все. Правда, поддерживавшее
англичан большинство желало, чтобы Жанну сожгли, но это нисколько не мешало
ему издеваться над человеком, которого ненавидел весь город. Жители боялись
критиковать английских военачальников и многих судей - помощников Кошона, но
посмеяться над самим Кошоном, или д'Эстивэ, или Луазелером было безопасно:
никто не донесет.

Фамилия "Кошон" ("Cauchon") созвучна слову "со-chon", что означает
"свинья", - и это давало неограниченную возможность для разных каламбуров и
шуток; созвучием пользовались вовсю.

Некоторые из острот от частого употребления изрядно поистрепались, ибо
всякий раз, когда Кошон затевал новый суд над Жанной, народ говорил: "Ну,
свинья опять опоросилась", и всякий раз, когда суд заканчивался провалом,
повторял то же самое, но уже в другом смысле: "Ну, свинья опять
насвинячила!" [Французский глагол "cochonner" имеет несколько значений:
пороситься, а также - свинячить, гадить]

3 мая мы с Ноэлем, слоняясь по городу, наблюдали, как то тут, то там
какой-нибудь весельчак-мастеровой втирался в толпу и, давясь от смеха,
распространял очередную шутку; потом переходил к другой группе, гордясь
своим остроумием и наслаждаясь возможностью позубоскалить всласть:

- Ей-же-ей, свинья поросилась раз пять и - осрамилась опять!

Иногда попадались удальцы, этакие буйные головы, которые набирались
смелости сказать, хотя и шепотом:

- Шестьдесят два судьи и все могущество Англии против одной девушки - и
все же она вышла победительницей из пяти сражений.

Кошон жил в роскошном архиепископском дворце, охраняемом английскими
солдатами; но, несмотря на это, не проходило ни одной темной ночи, чтобы
наутро стены дворца не свидетельствовали о том, что здесь побывал
неизвестный озорник с кистью и красками. Да, художник поработал, и притом
изрядно, ибо священные стены дворца были испещрены изображениями свиньи, в
самых нелестных видах; многие свиньи были в епископском облачении, с
епископской митрой на ушах, лихо заломленной набекрень.

Кошон, раздраженный своими неудачами и бессилием, бесновался и ругался
семь дней, после чего у него созрел новый план. Вы вскоре узнаете, что это
был за план. Сами вы не догадаетесь, надо иметь слишком жестокое сердце,
чтобы догадаться.

9 мая должно было состояться заседание; Маншон и я захватили с собой
письменные принадлежности и отправились. На этот раз нам пришлось идти в
другую башню, а не в ту, где томилась Жанна. Башня была круглая, серая и
мрачная, сложенная из грубых неотесанных камней, с толстыми стенами -
сооружение ужасное и отвратительное [Нижняя часть башни сохранилась в
прежнем виде до наших дней, верхняя половина надстроена позже. (Примечание
М.Твена.)].

Мы вошли в круглую комнату первого этажа, и я увидел то, что заставило
меня содрогнуться: орудия пыток и палачей наготове! Вот где черная душа
Кошона проявилась во всей своей отвратительной наготе, вот где он
окончательно доказал, что в его душе не было ни капли жалости. Можно было
усомниться, была ли у него когда-нибудь родная мать, была ли у него
сестра...

Кошон был уже там, вместе с ним вице-инквизитор, он же настоятель
монастыря св. Корнелия; кроме того, там находилось еще шестеро других лиц и
среди них предатель Луазелер. Стража охраняла вход; возле дыбы стоял палач
со своими помощниками в красных трико и камзолах - цвет вполне подходящий
для их кровавого ремесла. Я мысленно представил себе картину: Жанна,
вздернутая на дыбу; ее ноги привязаны к нижнему концу, а руки - к верхнему,
и эти кровавые великаны вертят колесо и вытягивают ее конечности из
суставов. Мне чудилось, что я уже слышу, как лопаются сухожилия, трещат
кости, разрывается на куски тело... И мне было непонятно, как эти
благочестивые слуги милосердного Иисуса могли сидеть там и взирать на этот
ужас с таким невозмутимым спокойствием.

Вскоре привели Жанну. Она увидела дыбу и палачей, и, вероятно, та же
самая картина, что и у меня, предстала перед ее мысленным взором. И, вы
думаете, она оробела, вздрогнула? Нет, ничего подобного. Она гордо
выпрямилась, и лишь презрительная улыбка слегка искривила ее губы; она не
проявляла ни малейшего страха.

Это было памятное заседание, хотя и самое короткое из всех. Когда Жанна
села, ей прочли краткий перечень ее "преступлений". Потом Кошон произнес
торжественную речь. Он заявил, что в ходе суда и следствия Жанна
отказывалась отвечать на некоторые вопросы, а также давала ложные показания
и что теперь она обязана сказать ему всю правду, истинно, подлинно и
безоговорочно.

На этот раз он держался самоуверенно: он был убежден, что наконец-то
нашел способ сломить упорный дух этой девочки и заставить ее со слезами
просить пощады. Теперь он добьется победы и заткнет глотки руанским болтунам
и насмешникам. Как видите, человеческое было ему не чуждо, он, как и все, не
выносил глумления над своей личностью. Он говорил резко, почти кричал, его
прыщеватое лицо светилось всеми оттенками злорадства и предвкушения
торжества: багровым, желтым, красным, зеленоватым, порой оно принимало даже
темно-фиолетовый и синий цвет, как у утопленника, - самый зловещий из всех.
Наконец в порыве ярости он воскликнул:

- Вот дыба, и вот мастера-исполнители! Теперь ты или признаешься во
всем, или будешь подвергнута пыткам. Говори!

И ею был дан великий, бессмертный ответ; он был дан спокойно, без гнева
и вызова, но как хорошо, как благородно прозвучали ее слова:

- Я не скажу вам ничего, кроме того, что уже сказала; не скажу, если бы
вы даже вырывали мне руки и ноги. И даже если бы в мучениях я и сказала
что-либо иное, то потом я все равно заявлю, что это говорила пытка, а не я.

Дух Жанны был несокрушим. Вы представляете, что творилось с Кошоном!
Опять провал, и какой неожиданный провал! На другой день по городу прошел
слух, что у него в кармане лежала заранее заготовленная полная исповедь, под
которой не хватало лишь подписи Жанны. Не знаю, правда ли это, но, вероятно,
правда, ибо ее знак, поставленный под текстом исповеди, был бы чем-то вроде
доказательства (для публики, конечно), которое, как вы знаете, Кошону и его
сообщникам было крайне необходимо.

Нет, нельзя было сокрушить дух Жанны, помрачить ее ясный ум. Учтите всю
глубину, всю мудрость этого ответа, исходившего от неграмотной девушки! Вряд
ли нашлось бы на свете пять-шесть человек, которые когда-либо додумались бы,
что слова, вырванные у человека под пыткой, не могут служить доказательством
истины, а между тем неученая деревенская девушка сразу же внутренним чутьем
безошибочно попала в точку. Я всегда полагал, что пытка есть средство
познания истины, и таково было мнение всех; но когда Жанна произнесла эти
простые слова здравого смысла, все вокруг как бы озарилось ярким светом. Так
иногда вспышка молнии в полночь внезапно освещает великолепную долину со
сверкающими на ней серебристыми ручьями и мирно спящими селениями, долину,
над которой прежде висела завеса непроницаемой мглы. Маншон искоса взглянул